Ну, расскажи, куда ты хотел сбежать?

Тётка Война покормит тебя с ножа, тётка Чума прогонит кошмарный сон... Как сумасшедшее крутится колесо, там вместо спиц — десятки острейших жал. Голод раздует в сердцем твоём пожар — пламя, смеясь, поднимется до небес, что было нашим, вскоре вручим тебе.

Пусть наши латы и копья покроет ржа, будут десятки и сотни в земле лежать, цепкой и твёрдой будет твоя рука — ну а пока смотри на меня, вникай. Помнишь ли, как при виде меня дрожал, то в дикий холод бросало тебя, то в жар?

Станешь убийцей, пересечёшь рубеж...
Слушай, мой мальчик, тётушку Смерть и ешь.

Ёсими

о моем господаре ходят дурные слухи, и дурные глаза следят за его делами. говорят, он один повинен во всей разрухе, что накрыла страну, как черный могильный камень, говорят, господарь безжалостен, как гиена, и не знала страна страшнее него тирана, говорят, господарь давно преклонил колено перед ведьмой с болот, хозяйкой ночных туманов.

я возьму языки, что вырваны у младенцев, я свяжу языки злой волей в волшебном взваре, и от кары моей врагам никуда не деться - нет вернее слуги у нашего господаря. помню, словно вчера, явился ко мне, безусый, и у ног разложил шелка, ожерелья, камни, что сияли огнем. молил меня: "полюбуйся! подношенье прими, услышь меня, помогай мне!" но шелка мои - мягкий мох на болотных кочках, ожерелья - рябина, алая, ярче крови. и на что мне блага мирские, хозяйке ночи, позабывшей, когда примерила саван вдовий. и тогда предложил он кровь и чужие муки и бессильные слезы тех, кем он будет править. но все больше и больше просила я за услуги, и забыл господарь покой и звучанье здравиц.

я свяжу языки, чтоб не множились злые слухи, вырву злые глаза в бескрайнем ночном кошмаре. и за это расплата - голод, война, разруха...
нет вернее слуги у нашего господаря.

Джезебел Морган

Я — ус­та­лая пус­то­та меж­ду бе­лых тво­их кос­тей, ис­па­рив­ший­ся враз елей на прик­ры­тых дос­кой ус­тах, при­ходя­щий в глу­хую ночь к про­водив­шим дав­но гос­тей — сло­вом, ро­дом иду из тех, кто спо­собен те­бе по­мочь. Я ли­шаю мол­чанья град пос­ре­ди со­ляных стол­бов — го­род мёр­знет, он прок­лят, он весь хо­лод­ным свин­цом объ­ят.
Го­род смир­ной нас­квозь про­пах, уто­пая сре­ди пес­ков. За­бирай же ско­рей его: мёр­твый го­род — мой пер­вый дар.

Раз­би­ва­ясь опять о дно из гра­нит­ных хо­лод­ных плит, ты тер­пел по­лосу обид, прит­во­рял­ся — но бил кну­том, хоть руб­цы зас­ты­ва­ют здесь на ос­та­вив­шем их всег­да, сколь бы ты не счи­тал го­да и не па­дал пред ли­ком днесь. Как ры­чащую в му­ках топь из­верга­ют на мут­ный свет, как цве­ток ядо­витый креп, вы­пивая из паль­цев кровь, так, тем­нея смо­лой в гру­ди, по­яви­лось моё клей­мо на ла­донях дав­но — дав­но, ведь ты па­дал сов­сем один. Я рас­пятье те­бе да­рю — об­жи­га­ющий чёр­ным крест, не поз­навший хрис­то­вых месс. Пре­давая его ог­ню, ты не зна­ешь, что мой удел — по­могать и про­щень­ем жечь, про­ливая на ра­ны желчь, что до­роги оку­тал снег, что бе­ле­ет моя ко­са, а по­дар­ков бы­ва­ет два, что рас­пла­та уже близ­ка.

Я — ус­та­лая пус­то­та.

Дина Ахметзянова / ex favilla

моей душе не хватает слов,
так сильно она больна.
и сердца ломанные стихи
испили меня до дна.

моей душе не хватает снов,
моя голова молчит.
и мыслей измятая кутерьма
в конце языка горчит.

неровные линии дней-миражей
на памяти,как следы.
и связка старых от дома ключей
привычно в руках дрожит.

как может простой совсем человек
в других возносить себя?
я не достойна чужой любви,
за что мне она дана?

за что меня помнят с таким теплом,
когда разошлись пути?
зачем на устало печальный взгляд
в ответ говорят:не грусти?

хороших друзей получает тот,
кто другом умеет быть сам.
не дружелюбна я,так зачем
возносят меня к небесам?

во мне от боли три борозды,
ни нежности,ни тепла.
из слов прекрасные миражи
лепить - вот моя стезя.

но больше я не хочу говорить,
слова превратились в нож.
что будет,когда ты увидишь тьму?
что будет,когда уйдешь?

со мной ничего не случится,и,
ничто во мне не умрет.

в твое разбитое сердце мои
стихи запускают лед.

Алайна.

когда ты увидишь, что я закрываю глаза, и бесследно пускаюсь по миру рассеянной пылью - пожалуйста, брось все затеи идти на вокзал и садиться в вагон из холодного питера в вильнюс. забрось в самый темный чулан свою черную грусть и набей на бедре того лиса с коварным оскалом. забудь обо мне и не жди, что я вновь постучусь, зазывая пройтись по поребрикам, точно по скалам, а после с вершины в объятиях рухнуть в сугроб, наметенный пьянчугами, раньше игравшими в квиддич. иди же на свет и не бойся, пусть даже суров этот мир; несомненно хватает за что ненавидеть. но даже под знаменем ангедонии не брось покушаться на счастье за стенами третьего рима. пускай опирается жизнь на прозрачную трость. на потертый костыль. только знаешь, что неоспоримо?
что то, что мертво никогда не погибнет теперь, застывая под кожей /работал божественный кольщик/ ложись и вздремни на просторную нашу постель, разделенную ранее, будто бы гитлером, польшу. забудь меня напрочь, стирая с поверхности щек проступившую соль перед ужасом страха и гроба, пускай твои плечи укутает солнечный шелк и я встречу тебя в затихающем або офо.

(с) б. котовский

Вокруг меня твари,
Внутри меня твари,
Так кем же мы станем,
Когда прорастём?

Воды чёрной омут
И яда истому
У кромки на сломе
Исступленно пьём.

Однажды познавшим
Ничто уж не важно
И сдохнуть не страшно
За эти миры.

Не зная пощады,
Черпаем жар ада.
Сплетается радость
И боли мой крик.

Тьму в жилы вливая,
Выводит кривая –
Знай, не убивая,
Не выживешь сам.

Твёрд принцип змеиный:
Жаль резче и в спину,
Врываясь с осиной
В разрушенный храм.

Истории, подслушанные ветром.

..говорят, мол, работа одиноким вечером не согреет.
Знаете.. в самые тяжелые дни, как ни странно, только она и слово "надо" меня вытаскивали. Наличие кого-то рядом - всего лишь иллюзия нужности. На самом деле ты не нужен никому.
А я, работа и музыка - это то, что у меня всегда будет и точно никуда не денется и не задвинет меня на второй план.

А дети.. Любимые.. Дети вырастают, любимые уходят. И это - нормально.
Всегда у себя остаюсь я. Вот что важно.

Я люблю работу, она любит меня. Все взаимно.
И это даже не грустно =)) Правда.
Если бы у меня не было, у меня бы не было ничего. Только иллюзии "навсегда".

Я усну на потолке,
Как в силке
Твоей свободы.
Пусть мой сон и неприродный,
Но иду к тебе на зов.

Словно птица без крыла,
Я ушла.
И путь мне шёлком.
Но ты дунешь на мой локон –
Вновь иду к тебе на зов.

Чары сильные, как боль.
Мой король,
Оставь в покое!
Слово скажешь золотое –
Я иду к тебе на зов.

Ядом станет серебро –
Капля в рот
И две на сердце.
Ты прикажешь мне стереть всё,
Чтоб прийти к тебе на зов.

Ты шиповник и змея…
Не твоя –
Кинжалом в горло.
Доигрался, благородный?
Наплевать мне на твой зов.

амулетик из лапки сделаю,
нужна левая [строго!] задняя.
у меня все нормально с нервами,
и меня не пытали в садике.

знаю, лапка должна быть срезана.
может, проще было б сломать ее?
нет, не пьяная и не брезгую.
что с того, что ругаюсь матерно?
не избалована Мадоннами,
ни богами, другими ласками,
а ночами – кошмары тоннами,
и в душе кто-то вечно лязгает.
просто жизнь довела до истины.
кто сейчас, вот скажи, в порядке, а?
потому заверяю мысленно:
«не боюсь ни креста, ни плахи я!»
насмотрелась всего по телеку,
начиталась хороших сказочек,
так что, Кролик мой сладкий, беленький,
мой пушистенький однокашничек,
ни избегнуть тебе, ни спрятаться,
не дрожи под еловым деревом.
мои руки в крови и платьице,
брызги алым взметнулись веером.
полнолуние, новолуние,
да какая же, к черту, разница?
ведь ни так и ни так не трудно мне –
мы закончим с тобою в пятницу,
на тринадцатое, стемнеет как
[моросить будет мерзкий дождичек].
по-другому, прости, совсем никак:
из кармана достану ножичек –
и прощай, мой дружок! не встретимся,
я надеюсь, с моею совестью…

и планета все дальше вертится,
а Алиса под елью томится.
по щекам от слезинок полосы,
то ли холодно, то ли жарко ей.
Кролик в ухо молящим голосом:
«ну дыши, ну дыши! пожалуйста!»

sheril fenn

Обнимала крепко себя за плечи,
прямо в солнце смотрела, что в трещине неба плещется,
приучалась живой себя ощущать.
Привыкала к цвету, к теплу, и потом – ко вкусу,
привыкала к политике и искусству,
привыкала к другим
чуждым ей
непростым вещам.

И всё было вроде бы как терпимо:
у неё вроде были работа и хобби, лицо и имя,
был мужчина и тёплый урчащий кот.
А ещё был холод под белой в прожилках кожей,
а ещё море троп, никогда не хоженых,
а ещё позвоночник – каркасом – витой арматуры кол.

И когда она оставалась одна, забивалась в угол,
точно мелкий зверёк, треском веток гнилых напуганный.
По щекам себя била, бормоча себе:
что ж мне, дуре, нет места под ясными небесами,
будто из мёртвого мрамора тело моё тесали?
что ж, творец, мне этого не стерпеть?

И в такие дни ей могильные снились плиты,
и песчаника блоки, и памятники разбитые,
и она трепыхалась над ними, как под лампой стоваттной - моль.
И она прижималась во сне бледным телом к камню,
нежно гладила трещины плит остывающими руками,
и такое чувство было, будто пришла домой.

К. Вернер. Стихи

Я устал этот город нести на своих плечах.
Он как камень Сизифа, как чертов дамоклов меч,
мне б увидеть твой дом и услышать родную речь,
мне б кус хлеба и чтобы горел очаг...
Но я проклят самим собой на семи холмах.
Меня может спасти только смерть и твоя рука.
Я приполз на коленях из дальнего далека,
чтоб прочесть приговор в бездонных немых глазах.
Но и прежде твоих молчаний я знал ответ.
Он клеймом выжигал мне кожу в тумане дней.
Я, сжав зубы, учился науке как стать сильней,
только в городе том не случилось моих побед.
Я прошел семь кругов, и в адском горел огне,
убивал, потешался, грабил, купался в чужих слезах.
Я смотрел в миллионы глаз, я слышал их боль и страх.
И только твои глаза никогда не кричали мне.
Теперь я иссу́шен, проклят, развеян, как прах и пыль.
Мне нет ни покоя, ни славы. Лишь ветер стучит в висках.
Удел мой - пустынный город, пронзительная тоска,
пропахший обманом и потом чужой монастырь.

Я одолел восьмой круг и дал ему имя - Ты.

Рыжеволосая

И пока воды речек смывают твои грехи, и пока майский цвет по теченью уносит вниз, я считаю до ста. Я считаю. Потом – беги.
Эти тонкие свечи в руке – с поминальных тризн. Их держу наготове, они, как смола, черны, в воск впечатано имя твоё неживым клеймом. Я считаю до ста [голос – звон и печаль струны]. Сколько раз твою смерть отдалял, отводил, как мог.
Эти шрамы на коже – отчаянный след ножей, занесённых нежданным врагом у твоих ключиц. Я терпел. Но так больше нельзя продолжать уже.
Я почти выдыхаю огонь для твоей свечи и держусь, посмотри, из последних-последних сил. Даже я, безупречный, гранитный теперь устал, слишком часто спасая кровящий твой бледный нимб.
Это всё, что могу: обещаю считать до ста.

sheril fenn

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ

Я касаюсь меча, ты щекой согреваешь ворот,
Отрешенною тьмою подернуты наши лица.
Друг на друга не глядя, не в силах пошевелиться,
Мы храним от беды ненавидимый нами город.

Ты плененная птица, я узник семи столетий.
На исходе времен мы вернемся во прах. А впрочем,
Этот камень, сковавший движения, слишком прочен.
Я один у тебя, ты одна у меня на свете.

Приближается вечер. Я знаю, ты так устала.
Я и сам не в себе, эта музыка режет слух мне.
Город будет спокоен, пока мы во тьму не рухнем –
Изваяния, нисходящие с пьедестала.

…Умножаются трещины в старом моем граните.
Город падает в бездну – над миром лютует вьюга.
И глядит на меня ледяная моя подруга…
Мы на свете одни: ты мой ангел, я твой хранитель.

РенАрт

Ты скажешь: глупо, смешно, нелепо! как можно в сказке так утонуть? раскрасить черное белым цветом и верить в то, что когда-нибудь проснешься в мире, давно знакомом, где феи, рыцари, короли, где пахнет мятой и кардамоном, и алый парус в морской дали...
Тебе отвечу: все ложь, конечно, и книги эти - всего лишь дым: сражений, страсти, любви, надежды всех тех, кто видел себя живым; кто верил искренне и по-детски в нас, как читателей и творцов, что мир, расплывчатый и нерезкий, вдруг станет чьим-то родным лицом.

И плоский мир обретет трехмерность, когда раскроется переплет. Я помню эту закономерность: поверь - и чудо произойдет.

Рыжеволосая

1.

Я пришел к тебе в дом уставший, почти седой,
В продырявленном молью старом пальто из твида
От тебя пахло хлебом, травами и бедой...
Я почувствовал, что отсюда уже не выйду.

Я застрял в этом царстве лестниц и потолков,
Привлеченный мерцаньем звезд сквозь прорехи в крыше.
По ночам оставляя блюдечко с молоком,
Я их звал, а они, смеясь, поднимались выше.

Ты заходишь, садишься прямо, как истукан -
И рассказываешь о снеге на горных склонах,
И о пустошах, где тяжелый седой туман
Заползает в глазницы белым костям драконов.

И, читая ночами шепотом "Отче наш",
Вспоминаю, как иней въелся в твои ключицы,
И как медленно в зелень глаз прорастает наст,
А под ним безнадежно бьются живые птицы.

Ты привязана слишком крепко (ко мне?) к нему
К белозубым собакам, зыбким чердачным балкам,
Уползающим, словно змеи, наверх, во тьму...

... я все вижу и мне тебя бесконечно жалко...

...Ты привязана слишком крепко (к нему?) ко мне?...

Уж прости мне мое уродство, слепую веру...

...Обещаний замерзший лист опадает в снег...
В благодарность тебе порву эту верность первым.

И я чувствую как шипя оседает дом
И, клянусь, не таю ни горечи, ни обиды...
я прощаюсь с тобой голодным беззубым ртом.
Ты взлетишь с птичьим клином и пропадешь из виду.

2.

Ненасытные нити толстых моих корней
Что то ищут, копают норы, ломают камни,
Я не помню, зачем... Сильнее. Еще сильней.
Я тянусь снова к звездам ветками, как руками,

А вокруг меня разнотравье опять цветет.
И бессонная гниль вгрызается в сердца мякоть.
Помнишь, я отпустил... Так вот, теперь твой черед.
В этот раз я лишь клен. И мы не умеем плакать.

3.

Это лето меня наполнит сырым песком...
и соленой водой, текущей, как мед, сквозь пальцы
Сквозь прозрачные поры, медленно и легко...
....я смотрю на себя. Мне в зеркале вновь шестнадцать.

***

Allamarana

А я не умею быть верным и сильным, и тает моя броня. И если бы бог был к тебе милосерден, то это бы был не я. То кто-то другой бы писал тебе письма, желал самый сладкий сон. Ведь я почти проклят, хитер словно лис, но безумно в тебя влюблен.

А я не умею быть добрым и мягким, слова превращать в цветы. Дарить тебе их, улыбаться и верить, все то, что умеешь ты.
А я не умею быть рядом, порою я все превращаю в хлам. Но я приручен твоей нежной рукою, иду по твоим следам.

А я не умею быть светлым и нужным, я временем изменен.
Немного потерян.Немного простужен. Но сильно
в тебя
влюблен.

А я не умею быть смелым и сильным, но, знаешь, ведь я же здесь.
Твой Ангель Хранитель, твой демон- пленитель, твой вечный слуга, твой бес. А я не умею быть светлым, под кожей я спрятал одни грехи, но если бы мог - посвящал тебе песни, и в полночь писал стихи. Я б знал наизусть все рассказы о лучшем, о том, что горит в душе. Но где-то внутни так опасливо душит, и ставит свое клише. И снова я здесь, не любитель аваций, обитель моя есть ад. Целую твои обоженные пальцы, вжимаю тебя в кровать. И снова тебя покидаю с рассветом, и все превращаю в сон. Прости, моя Леди, забудем об этом, а завтра опять вернем.
Но вот летят годы; ведь жизнь - это малость, что нужно допить до дна. С любимым, что рядом, с тобой встретит старость, ты будешь совсем стара. И вот, заберет его небо, и солнце, окрасится в черный цвет. И, может быть, позже, я видел, я знаю, тебя заберет рассвет.

И сменит весна запаздалое лето, беззвучно пройдут года. Но что же мне время..? Оно стрельнет мимо, стечет с меня, как вода.

И, может быть, летом, в другое столетье, под утро родишься ты. И будешь смотреть на мир с радостью этой, что в сердце растит цветы.
Не тронут тебя неудачи и беды, не сломит тебя болезнь. Ведь я же так близко, дарю тебе небо, я твой и почти что весь.
Ведь я буду где-то, укрытый, под тенью, меня верно спрячет клен.
Твой Ангел-Хранитель, я снова потерян.

И снова в тебя влюблен.

(c) Arien
Lory Marrey

Помнишь запах речной? - река
По лицу, из глаз - и белый
Белая держит рука
Лист, нарисованный мелом.
Белым и тонким как волос, седой
Отчего-то, сбежит по стене,
Станет белой водой
Дождевая на мраморной седине,
Выточит в камне волосы-реки,
Узором запутанных линий
Оплетая белые веки,
Пряча под ними
синий.

Если бы он хотел и мог позвать,
Он кричал бы твоё имя, не зная, что их три,
И не одно из них ему не суждено узнать -
Все стерты из памяти людей, как минувшие дни.
Твое первое имя -

Быстрая Лань.

Родилась девочка, когда была луна полна.
Мать отдала Духам самую лучшую дань,
Лишь бы ты жила и цвела.
Но дочь не видела ни солнца, ни небес.
Каждый год был для тебя -последний.
Ты молилась Духам, просила чудес,
Шептала заговор верный и древний...
Они молчали.
С тобой играл лишь ветер,
Оттого и окрестил тебя старый шаман,
Именем горьким и страшным -

Пепел...

Приняла.
С тех пор не жизнь, а дурман.
А потом голос, который слаще меда -
И сердце твое стало жадно биться,
Будто бы не было бурь и гнета.
Слепая смогла поверить и влюбиться.
Услышала, как поет родная земля,
О чем шепчет река в погожий день.
Теперь знаешь тысячи слов от зла,
А для него ты была и есть -

Тень.

Беда обходит его дом стороной...
Он теперь воин, один из лучших.
Пускай тебе судьба быть одной,
Но ты счастливей любых замужних.
Тебя называли -

Слышащая Других.

Пойду по твоему следу, но своим путем.
Спасибо, наставница, зовущая из краев чужих.
Я знаю,что ты ждешь меня за крайним Рубежом.

L'Enfant Trouvé

I.
говорила мне мать:
"у тебя ведь особый дар: словом душу зажжешь, взглядом выпьешь чужой пожар. на дне глаз у тебя снега и морская соль, и вовек не коснётся до кожи твоей загар. будет зверь тебе кланяться, склонится стар и мал, ветер ляжет у ног, выйдут призраки из зеркал. только вот не понять, повезло или не свезло: дал-то Силу Господь...
а вот пару тебе не дал".

я смеялась в ответ и катала в руках огонь. не родился такой, в чью ладонь я вложу ладонь, не родился такой, да нечего горевать — вместо пары пусть будет мне ветер да дикий конь. я вплету в свои волосы ландыши и чабрец, и плевать, что вовек не отправлюсь я под венец, только... жаль глядеть, как печальная ходит мать, и порой мучат мысли: а где же он, мой отец? говорили — любил пуще жизни он мать мою, да лет ~надцать назад вместе с братом полёг в бою: говорили, за брата пришлось ему жизнь сложить — да кто ж знал, что и брата его через день убьют?

читать дальше

Закатное солнце последним светом струится в витраж с цветами,
Всю стену собора, как жадный хищник, внутри заливая алым.
И я, припадая к холодной стенке, ловлю этот свет губами,
Впуская своих голодавших бесов в свои же святые залы.

И рушатся стены в моих покоях, кресты оседают в пепел,
Я к дьяволу сам на поклон, как ужик, выскальзываю из сутаны.
Мне Бог мой, сидящий у сердца где-то, казался пречист и светел,
Но если пречистый садистски-люто такие колол мне раны,

Бередил края самой главной мышцы, вскрывая все швы стилетом,
То он Кукловод, а не Бог, а все мы — простые марионетки.
Я слишком давно запирал всех бесов, и верил, и шел за светом,
Теперь пусть гуляют, худые, в сердце. Я выпустил их из клетки.

Пускай Твои детки во мне резвятся — глаза мои снова живы.
Я вынесу душу свою, коль хочешь, на острие кинжала,
Cлова мои больше не будут светом, они, как и весь я, лживы.
Прошу об одном — ты отдай мне ведьму, что сердце моё украла.

***

Она появилась с луной у храма. Богиня! Лилит! Чертовка…
Стояла, молчала, глаза светились, в себе отражая небо.
— Ах, как же ты душу до крови сжала, как веру сломала ловко,
Как демону в руки меня, живого! Как я отозвался слепо…

Как стан твой прекрасен, как волос чёрен, как ножки босые белы…
Я душу продал за возможность снова увидеть тебя, живую!
Поди сюда, чувствуешь, беса чадо? Мой жар расплавляет тело!
Иди же в объятья, греха творенье… Кто создал тебя, Такую?!

…Я знаю, за все прегрешенья наши мы все отвечаем сами,
и знаю — отвечу! Но без тебя мне не нужно ступенек рая!..

Она улыбнулась, и голос звонкий пронесся в пустынном храме:
— Побойтесь же Бога, какой Вы Отче? Вы — дьявол. А я — святая.

© Дельфин в трактире