Портрет не самый ходовой жанр на аукционах живописи: зачем украшать интерьер чужим лицом, если можно повесить на стену нарциссы в ажурной раме? Тем поразительней успех Тамары Лемпицкой, гранд-дивы эпохи джаза, которая если и бралась за натюрморты и абстрактные композиции, то только в периоды творческого упадка. На прошлогодних торгах импрессионистов и модернистов Christie's «Портрет Мадам М», произведение стильной, но вторичной, по мнению критики, Лемпицкой был продан за 6 130 500 долларов - дороже, чем полотна Моне и Ренуара. Искусствоведы, всегда ненавидевшие Лемпицкую, набрали уже добрую дюжину объяснений: экономический кризис подхлестнул спрос на салонную живопись, увлечение Лемпицкой - побочное проявление ретро-ностальгии, моды на ар-деко и женщин старого голливудского кино. Для пропуска в большое искусство коммерчески успешная Лемпицкая не добирает у экспертов главного балла - мифа о прижизненной отверженности.

Ну и пусть. Зато она нравится звездам Голливуда. Голливуд влюбился в Лемпицкую в 1994-м, когда Барбра Стрейзанд выставила на торги картину «Адам и Ева». Сейчас Лемпицкую коллекционируют Шэрон Стоун, Джек Николсон и Мадонна. В коллекции последней Лемпицкая уступает, пожалуй, только Фриде Кало. Мадонна, Лемпицкая и Кало - одного поля ягоды, женщины-вамп, в характере которых железная воля сочетается с роскошью и чувственностью.

Ее биографы спотыкаются уже на первой строке -дате и месте рождения. 1898-й? 1900-й? Москва или Варшава? Лемпицкая лгала без устали, убавляя себе годы и прибавляя загадочности. Родители Тамары имели звучные имена, подходящие для начала любого авантюрного романа, - Мальвина Деклер и Борис Горский. Тамара переводится как «пальма», царственное и очень подходившее ей, всегда жаждавшей пальмы первенства, имя. Невероятно честолюбивая, амбициозная, избалованная - в общем, «прекрасна, как ангел небесный, как демон, коварна и зла».

Девочка, хочешь сниматься в кино?
Горские - одна из тех дворянских семей, в которых принято было коллекционировать фамильные изображения, и когда Тамаре исполнилось двенадцать, мать отвела ее к известной варшавской портретистке. Как знать, может быть, судьба Тамары сложилась иначе, окажись на месте художницы бородач с мастихином. Но кисть изящно взлетала от палитры к мольберту, женщина, вся в волнах чего-то опалового, наносила краски сильными красивыми движениями - да, в этой роли Тамара хотела видеть себя. Она была очарована, как другие девочки, попроще, бывают очарованы видом балетного класса или игрой на фортепьяно.

Став профессиональной художницей, Лемпицкая выходила к мольберту при полном параде: в платьях от Шанель и с безупречным макияжем, в перерывах между сеансами пила шампанское и принимала ванну. Ремесленная и по существу грязная профессия живописца, подразумевавшая возню с красками, изнурительные тренировки глаза и руки - одним словом, дисциплина и пренебрежение комфортом у нее превращались в нарциссическое занятие. Первое, с чем прощается женщина-живописец, - с маникюром. Руки Тамары всегда оставались ухоженными, как у кинозвезды, ярко-красный маникюр - излюбленный мотив всех ее полотен. Даже ногти крестьянина и святого Антония она написала так, что хоть сейчас - в рекламу фрэнч-маникюра.
 

А после того, первого позирования, уже дома Тамара усадила в кресло сестру и в точности повторила увиденное в мастерской. Портрет вышел лучше, чем работы профессиональной художницы. Но дальше одного сеанса дело не пошло: Горские объявили, что разводятся, мать снова выходит замуж и берет детей (их было трое) к себе. Жить с отчимом Тамара, вступившая в переходный возраст, не захотела. Приняла самостоятельное решение: нет родителей, и не надо - а кому они нужны в четырнадцать лет? -и уехала из Варшавы в Петербург, навстречу веселью и успехам в свете.
 

Всю первую половину жизни в поворотных точках судьбы у Тамары обнаруживались богатые родственники и в Петербурге, и в Копенгагене, и в Париже. Добрыми помощниками из сказки, первыми посланцами фортуны стали тетя Стефания и ее муж, баснословно богатый дядюшка-банкир - «дядя самых честных правил», с которого так удачно начинаются русские романы в стихах. Роман завязался немедленно: в опере Тамара увидела петербургского плейбоя и красавца адвоката Тадеуша Лемпицкого. Он пользовался большим успехом у женщин, был очень мил, изящен и ему исполнилось 20 лет. Апломб и упоение собственной личностью не позволили Тамаре колебаться: она должна завоевать мужчину, которого, как выяснится впоследствии, ошибочно считала супергероем. Дядя честных правил взял на себя объяснение с Тадеушем: «Послушайте, у меня есть племянница, полька, которую я хочу выдать замуж. Вы искушенный в житейских делах человек, но не богаты. Если согласитесь жениться на ней, я готов дать приданое».

Тамара любила рассказывать, что завлекла Тадеуша на бале-маскараде (уже тогда работало воображение художницы): появилась в костюме крестьянки с гусем на цепочке - оранжевые лапки живописно разъезжались по паркету. Оп! И Тадеуш попался. Красивый и слабохарактерный, он не умел ни выбирать, ни настаивать, и первая же сильная женская рука окольцевала его. А Тамара умела быть и сильной, и мелодраматичной иногда до безвкусия - богатый дядюшка, любовь к опере, красавец муж «на крючке» - весь реквизит розового романа.

О дальнейших событиях биографы Тамары обычно сообщают следующее: «1916. Тамара и Тадеуш вступают в брак. 1917. Россию охватывают перемены, в результате Октябрьской революции устанавливается новая власть. 1918. Тадеуш арестован как контрреволюционер. Тамара заручается поддержкой шведского консула в стремлении бежать из страны. Ей и ее мужу удается покинуть Россию. Они встречаются в Париже, который становится их домом на протяжении 20 лет и т.д.».

Женившись на Тамаре, Тадеуш вытащил счастливый билет: гнить бы ему на Соловках, если бы не его женщина. О революционных днях Тамара не любила вспоминать. Маски, фраки, запахи духов - куда все подевалось? Кругом холод, голод, нищета, керосиновые коптилки, грохочут кронштадтские пушки. В окнах блестит замороженная Нева. Нищеты и коммунизма она боялась до обморока.
Счастье с Тадеушем было недолгим, семейная идиллия за дядюшкин счет закончилась во Франции. Богатые родственники помогали лишь на первых порах: одно дело содержать племянницу с мужем среди легкой прелестной петербургской жизни, другое - в эмигрантском Париже. Роман в стихах подошел к концу, начиналась обыкновенная история в прозе. У Тамары и Тадеуша родилась дочь Кизетта. В Париже Тадеуш оказался ни на что не годен, службу в банке не осилил, по натуре человек бездеятельный и ненавидевший всякую суету, он предпочел предаться аристократической лени. Лемпицкая - классический пример женщины, в которой мужская бесхарактерность пробудила деятельную активность. Впрочем, может быть и на¬оборот: энергия Тамары парализовала в Тадеуше всякую самостоятельность.

Женщины без сердца
Тамара отправила Кизетту в пансион, оставила Тадеуша предаваться черной меланхолии, звенела браслетами от плеча до запястья, нюхала кокаин с Андре Жидом, пила смесь льда и спирта и меняла туалеты с перьями марабу. Секс в большом городе - вот что питало ее воображение. Дочь Кизетта, которую Тамара, скрывая свой возраст, выдавала за младшую сестру, вспоминает: «Она писала их, богатых, успешных, популярных, лучших, и со многими из них она спала».

Тамара охотилась на людей в публичных местах -прямо на улицах и на шикарных пати. Своего Адама она увидела на парижском перекрестке, в форме полицейского, отметила его идеальное телосложение и беззастенчиво предложила: «Я художница, не могли бы вы мне позировать?». В студии велела ему раздеться, он аккуратно сложил форму, сверху положил револьвер и обнял свою обнаженную Еву. Адам - едва ли не единственное изображение красоты мужского тела у Лемпицкой. В Париже 20-х годов, мировой столице лесбиянок, Лемпицкая дала волю своей гомосексуальности. Достаточно взглянуть на ее вульгарные, почти карикатурные мужские портреты, чтобы понять сексуальные предпочтения Тамары. Самый ужасающий, из созданных ей мужских образов, - великий князь Гавриил Константинович, монстр, сверкающий золотом великокняжеского обмундирования и пустыми глазницами. Тамара кичилась своим романом с Габриэле д'Аннунцио -итальянским аристократом, писателем, личностью исторической и обремененной славой. Но, к великому, надо думать, счастью 63-летнего обольстителя, его портрета она так и не написала (самая крупная карьерная неудача Тамары в двадцатые годы). За глаза Тамара, не церемонясь, называла Габриэле не иначе как «старый карлик в военной форме», однако подаренное им кольцо с огромным топазом, надев, уже не снимала до самой смерти.

По-настоящему ее волновали только женщины. Всем своим моделям Лемпицкая придавала манерность кинозвезд: томно закатившиеся глаза, накрашенные несмываемой химической помадой губы, тяжелые веки, сверкающие на пальцах бриллианты, шляпы цвета лаванды - они как будто только что прибыли последним трансатлантическим рейсом.

Эпоха ар-деко совпала с золотым веком Голливуда, повсюду открывались помпезные синема с прохладными залами и гигантскими люстрами. В кино еще не пришел цвет, и портреты Лемпицкой смотрелись, как раскрашенные кадры черно-белых голливудских фильмов. Благодаря дружбе с парижскими кутюрье, дарившими ей платья, Тамара при правильном освещении могла бы сойти за родную сестру Греты Гарбо, любовную связь с которой любила себе приписать. Французская киностудия Pathe сняла Тамару в образе кинодивы: Лемпицкая спускается по мраморным ступеням с длинным мундштуком в руке, на плечи небрежно наброшена меховая накидка -выход звезды и одновременно амбициозный план саморекламы.

Женщины Лемпицкой, холодные, как их платья, полулежат, парят, музицируют, водят авто последнего выпуска, говорят по телефону, обнимают друг друга, вокруг них цветут двусмысленные каллы и орхидеи, а все прекрасное и удивительное, что только есть в мире, воплощается в белом корпусе яхт. Неуловимо похожие одна на другую, они посещают горнолыжный курорт Санкт-Мориц, носят браслеты от Картье, играют в гольф и проводят время в опере. Они влюблены в дансинги, лайнеры, летящие во тьме маленькие авто, небоскребы, аэропланы. Их позы, жесты, драматические светотени Лемпицкая заимствовала у фэшн-фотографии, которая как жанр складывалась в 20-е: журналы стали проводить фотосессии, приглашая для демонстрации одежды профессиональных моделей - раньше для журналов снимались в основном театральные актрисы.

Неудивительно, что физически совершенные аристократки Лемпицкой, бросающие себе под ноги кожу ската, появлялись на страницах немецких журналов накануне прихода к власти Гитлера. Ар-деко радовал глаз, но не сердце, за его чувственностью скрывалось высокомерие высшей расы, для которой он создавался. На портрете герцогини де Ла Саль под безукоризненным костюмом для верховой езды угадывался мощный торс, жесткое тренированное тело, сжатая в кармане рука выражала угрозу - позабыла Тамара дать ей в руки хлыст. У каждой второй Тамариной прелестницы мускулатура такая, что хоть сейчас на ринг.
Авто для звезды

Удивительно, но ее не пригласили для сотрудничества ни в Vogue, ни в Harper's Bazaar. Там подрабатывали такие корифеи, как Сальвадор Дали, Лев Бакст, Рауль Дюфи. Зато модный немецкий журнал Die Dame охотно помещал ее картины на своих обложках. В триумфальном для Тамары 1925-м на одной из обложек Die Dame появился «Автопортрет в зеленом «бугатти» - первое в истории живописи изображение женщины за рулем авто. И ни один художник до такой степени не уравнял женщину и ее автомобиль, как это сделала Лемпицкая. Убивающая мужчин наповал прагматическая женская сентенция: «Что для тебя самое главное в мужчине? - Из какой машины он выходит!», только с противоположным знаком: в женщине главное - ее автомобиль, т.е. с какой скоростью она вращает мир на себя.

В прошлом остались робкие попытки эмансипации с помощью швейной и пишущей машинки. Лиха беда начало - женщина 20-х коротко постриглась, обнажила спину, стала красить губы в публичных местах и, наконец, купила себе гоночный автомобиль, села за руль и облетела вокруг света. Героиня Лемпицкой не из тех, кто просит: «Прибавь газу, Томми», она и сама гонщица без тормозов. В биографии Тамары спидометр всегда зашкаливало: мелькали лица, любовники, страны, города. На автопортрете Тамара в мушкетерских перчатках, длинном шарфе и модном шлеме летчицы пилотирует эксклюзивный сорок первый La Royale. На весь мир - всего 6 экземпляров, гигантские внешние габариты, невероятный литраж (13 литров), скорость 190 км/ч и колеса, спицы которых собирались из рояльных струн.
Такая спица удушила Айсейдору Дункан, когда она с шиком решила прокатиться по вечерней Ницце. Как и Тамара, для автопрогулки повязала шею шарфом, он красиво вытянулся в тонкую линию, параллельную дороге, а когда машина сбавила скорость, зацепился за спицу и обмотался вокруг колеса 130 раз. Правда, «бугатти» у Айседоры был попроще -гоночная тридцатипятка, самая ходовая спортивная модель класса гран-при. Тамара же управляет одним из самых быстрых и дорогих автомобилей в мире (сегодня гоночный автомобиль такого класса, скажем, «бугатти вэйрон», сделанный совместно с модным домом Hermes, стоит 3 миллиона долларов). Впрочем, судить по автопортрету, какой именно у Лемпицкой «бугатти», невозможно: написана только дверца с ручкой, на которой Тамара проставила свои инициалы, и краешек капота. Тем более что никакого зеленого «бугатти» у Тамары никогда не было, а был только маленький желтый «рено» - «реношечка»...

Конечно, живопись Тамары была сусальной иллюстрацией для глянцевого журнала. Или обложкой для розового романа, в котором герои покупают замки, катаются на «бугатти» и играют в гольф. Все дело в уровне. Много ли глянцевых изображений выдержат испытание галерейным пространством? Пространством, где стрекоза увеличена до размеров собаки? А вот живопись Лемпицкой одинаково хорошо смотрится и на обложке Die Dame, и в клипах Мадонны, и в лондонских и венских галереях, где Лемпицкую выставляли в 2004 году.

Почти смертельная удача
В 1933 году Тамара вторично вышла замуж. Первый муж - красавец, бездельник, плейбой, второй - покровитель. Барона Рауля Кюффнера и его пассию андалузскую танцовщицу Нану де Эрреру Тамара знала уже несколько лет - Нану она изобразила в центре композиции из четырех переплетающихся в экстазе женских фигур (похоже, что барона влекло к экзотическим женщинам). Кюффнер обладал большим состоянием и владел обширными земельными угодьями в Австро-Венгрии. Выйдя за Ролли, как звала его на американский лад Лемпицкая, она избавилась от необходимости зарабатывать и дополнила свой имидж титулом баронессы.

Обстоятельства складывались в ее пользу, но, выйдя за обожавшего ее Кюффнера, Тамара как будто размагнитилась. Ее энергия остыла. Выяснилось, что, как и многие охотники до чувственных наслаждений, она страдает маниакальной депрессией. Бешеная гульба и занятия живописью уступили место визитам к психиатру (это он - Святой Антоний на ее картине). Болезнь совпала с финансовым кризисом, который, в свою очередь, положил конец ар-деко.

Ар-деко окончательно вышел из моды к концу 1930-х, и работы Лемпицкой стали выглядеть ужасающе старомодно: нет ничего более устаревшего, чем популярное только что. Когда в 1941 году в Америке открылась выставка Лемпицкой, ее футуристическую эротику сочли тривиальной - в моде уже была абстрактная беспредметность, отвечавшая духу жестоких и хаотичных сороковых. Заказы на портреты перестали поступать, Тамара бралась то за одно, то за другое.

В ней вдруг открылась сентиментальность, почти слащавость, свойственная многим жестоким людям. Чувственность обмелела до уровня чувствительности, темперамент выродился в неврастению, Тамару отбросило в самый приторный китч. Она брала кисти и изображала дам в опере, мексиканских женщин, голубей и виды Венеции - точь-в-точь дешевые сувенирные открытки. Ненадолго Тамара попробовала искать утерянное вдохновение в мире униженных и оскорбленных, из распутницы превратилась в моралистку. После лесбийских оргий взялась писать мать-настоятельницу, нищих стариков с гитарами и вышибающих слезу беженцев. Пошел унылый коричневый период. В поисках идей и красок Лемпицкая путешествовала в Италию, которая так вдохновляла ее в юности, но и там для нее уже ничего не сверкало, не цвело. В Европе холодно, в Италии темно...

В Австрийских Альпах Тамара увидела группу юнцов из гитлерюгенда, распевавших нацистские песни: в тот момент она поняла, что в Европе для нее все закончилось. Ар-деко был иллюзией, веселой вечеринкой, где гости смачивали волосы шампанским, а сотни золотых туфелек выбивали на паркете серебряную пыль. Но музыка смолкла, орхидеи увяли. Она вспомнила, что Тамара Гурвик-Горская - еврейка, и этот факт не скроешь никакими титулами.

Они с бароном все успели вовремя. В 1938-м Кюффнер распродал большую часть своей собственности в Центральной Европе, перевел капитал в Швейцарию, и они отплыли в Америку 24 февраля 1939 года - не дожидаясь начала военных действий во Франции. Это была ее вторая эмиграция, и Тамара, забыв про депрессию, которую тогда романтично именовали «меланхолией», оживилась в надежде на перемены. На одной из фотографий 40-го года Лемпицкая садится в поезд Union Pacific в шубке, супер¬модной шляпке, с гарденией в руке - вид у нее такой, как будто Манхэттен она уже завоевала, а теперь едет покорять Лос-Анджелес.

Поначалу они поселились в Беверли-Хиллз в резиденции режиссера немого кино Кинга Видора, затем перебрались в ее любимый Нью-Йорк, и тут выяснилось, что Америка и не думала воспринимать ее всерьез. Лемпицкая вывезла из Европы свои работы, организовала выставку - и почти насмешила публику девочками в белых платьицах и беспечными лесбиянками, все свободное время проводящими перед зеркалом. Это выглядело наивно - в Америке тон задавали абстракционисты, разбрызгивающие краски из продырявленного ведра. Требовались настоящие свидетельства того, что мир окончательно сошел с ума, а все, что оставалось художнику, это фиксировать его безумие и оставлять на холсте кляксы, пятна, черные квадраты - унылую геометрию абсурда. Лемпицкая выходила к мольберту в вечернем платье, а американцы снисходительно именовали ее «баронесса с кистью»: мадам развлекается! Одна за другой провалились три ее выставки. Газета «Нью-Йорк тайме» называла ее «богиней автомобильного века с глазами цвета стали», в чем Тамаре слышался обидный намек на ретроспективность и несовременность. Она попробовала «делать абстракцию» - у нее не пошло: вернее, пока она раскачивалась и втягивалась в беспредметное искусство (это при ее-то исступленном вещизме!), абстракционизм начал потихоньку угасать.

Похоже, права была ее парижская приятельница Коко Шанель: единственное, что никогда не устаревает, - это индивидуальный стиль.
Но, сдав позиции королевы живописи, Тамара не собиралась расставаться с общественным вниманием, с ролью звезды. В салоне Лемпицкой бывали Грета Гарбо, Мэри Пикфорд, Тайрон Пауэр. Голливуд уже тогда считал Лемпицкую своей, правда, больше за ее светскость, нежели за умение владеть кистью.

Печаль на закате дней
В 1962-м скончался барон Кюффнер - умер, как бунинский господин из Сан-Франциско, возвращаясь из путешествия по Атлантике. Тамара не была готова к такому удару: в двадцатые, когда она работала как в угаре, она не чувствовала потребности в единственной и сильной привязанности, теперь же, утратив былой драйв, она болезненно нуждалась в бароне. Они провели вместе 30 лет, и Ролли был как раз тем мужчиной, в присутствии которого она не задавалась вопросом о смысле жизни.

После смерти Кюффнера Лемпицкая совершила три кругосветных путешествия подряд! Женщина, которая мечтала вращать весь мир на себя, теперь сама вращалась вокруг планеты. Она гнала и гнала себя вокруг земли -только бы не останавливаться, не вспоминать, не сходить с орбиты...

После смерти Ролли Лемпицкая превратилась в сущую ведьму, тиранившую всех подряд - особенно свою дочь Кизетту, о которой она вдруг неожиданно вспомнила. Классический сюжет: жестокая, лишенная великодушия мать, которая боится, что дочь похитит у нее мужское внимание. Но Тамара просто не могла иначе - она была неглубоким человеком.
Выставки Лемпицкой проваливались и в сороковые, и в пятидесятые, но хуже шестидесятых времен у нее, пожалуй, не было. Мало того, что умер барон, она сама постепенно превратилась в забытую художницу. Впрочем, все лучше, чем в дилетантку с кистью - у хорошо забытого есть шанс снова войти в моду. Первый возврат былой славы (а признание возвращалось к Тамаре конвульсивно, судорожно, как она и жила) пришелся на начало семидесятых, тогда ар-деко переживал что-то наподобие робкого ренессанса.
 

В 1969-м молодые парижские коммерсанты задались вопросом: где «та самая Лемпика», жива ли еще королева ар-деко? И, к своему удивлению, обнаружили ее адрес в телефонном справочнике. Им открыла женщина, похожая на морщинистое мексиканское божество в вечернем туалете. Прошло почти 30 лет с того момента, как Тамару, королеву парижской богемы, сочли устаревшей, списали со счетов и перестали покупать. Теперь ей было уже за семьдесят, она работала в своей мастерской, она что-то писала, как давно уже писала просто так, для себя. А теперь прошлый успех вернулся и трезвонил ей в дверь в образе коммерсанта Блонделя и просил работы для ее выставки в Люксембурге.

Вначале Тамара не поверила - слишком долго она жила на свете, чтобы путать голливудские бредни с действительностью. И все же Блонделю удалось уговорить Лемпицкую пустить его в комнату для прислуги, где Тамара хранила свои ранние работы. Из этого чулана под пронзительным оком ни на минуту не выпускавшей изо рта сигареты он извлек на свет все самое лучшее: «Адам и Ева», Портрет Тадеуша», «Портрет герцогини де Саль», Автопортрет в зеленом «бугатти». Выставка имела колоссальный успех, Лемпицкая вновь начала продаваться, о ней опубликовали прекрасно иллюстрированную книгу.

Впрочем, Тамара не относилась к тем людям, которые способны тихо радоваться «воскрешению из мертвых». Все последние семь лет жизни (Тамара умерла в 1980-м) она срывала свои выставки непомерными требованиями, доводила галеристов до белого каления и терзала Кизетту угрозами исключить ее из завещания. Завещание было любимым пунктиком Лемпицкой, в нем она предусмотрела эффектный финал: прах королевы ар-деко развеют над мексиканским вулканом Попокатепетль. Экзотическое название, вызывающее у русского уха множество ассоциаций - почти как в игре в слова. Отдавая концы, Тамара переехала в Мексику на курорт Куэрнавака (у нее была болезнь легких) и, лежа с кислородной маской на лице, соблазняла скульптора Виктора Контрераса - не беда, что Виктор был на сорок лет моложе ее.

Она уходила с чувством победы над временем -что бы ни говорили, как бы ни забывали, она будет королевой, звездой, летчицей, богиней желанья, дерзновенной, единственной, признанной, автогонщицей в зеленом «бугатти». А не просто «баронессой с кистью».
В истории с ар-деко, недавно вновь вошедшим в моду, мы наблюдаем обратный ход событий: теперь не финансовый кризис следует за беспечностью, а нестабильные в финансовом смысле времена рождают ностальгию по большому стилю, по легкомысленным и чувственным двадцатым. «Если мерить личность ее умением себя проявлять, то в этом человеке было что-то великолепное, какая-то повышенная чувствительность ко всем посулам жизни». Не правда ли, похоже на Тамару? Так начинается роман Фрэнсиса Скотта Фицджеральда «Великий Гэтсби» - книга о двадцатых, которая все чаще выходит с репродукциями Лемпицкой на обложке.