"Старая дружба не ржавеет. Старая любовь как раз ржавеет, а дружба - никогда". Виктория Токарева - о своём друге Владимире Войновиче

Валя

У Владимира Войновича было три жены.

Первая – Валя Болтушкина. Простая деревенская девушка. Работала маляром на стройке. А Володя в те далёкие времена работал плотником на этой же стройке.

Володя окончил ПТУ, овладел профессией плотника-краснодеревщика и даже не догадывался о своём высоком предназначении. Его родители недооценивали сына. Отец – журналист, мать – учительница. Культурные люди. Им почему-то казалось, что Володя не способен к умственной работе. Пусть работает руками. Плотник – как раз для него. Почему родители не видели в своём сыне яркие задатки? Может быть, потому, что Володя плохо рос, был маленького росточка и казался им недоделанным? Трудно сказать. Было другое время, другие нравственные ориентиры. Сталинская эпоха, людей сажали и уничтожали, и лучше было не высовываться, быть мелким винтиком. Легче затеряться и уцелеть. Отец-журналист это хорошо понимал.

Володя Войнович оказался хорошим плотником. На стройке его ценили.

С первой женой Валей

Валя Болтушкина – круглолицая, милая, без амбиций. «Женское счастье – был бы милый рядом, ну а большего ничего не надо». Валя родила мужу двоих детей: девочку и мальчика. Марину и Павлика. Жили бедно. Володя каждое утро подходил к окну и рассматривал свои штаны: не протёрлись ли они на заднице? Я об этом уже писала, приходится повторяться. Но что делать? Из песни слова не выкинешь. Однако бедность, почти нищета не мешали Володе искать себя на литературном поприще. Он стал ходить в литературное объединение при Клубе железнодорожников. Туда же впервые пришёл и Булат Окуджава, которого никто не знал.

Володя запомнил самые первые стихи Булата: «Однажды тирли-тирли-тирли-тирли напал на дугу-дугу-дугу-дугу. И долго тирли-тирли, и долго дугу-дугу калечили немножечко друг друга». Я думаю, «дугу-дугу» – это фагот, а «тирли-тирли» – флейта. Как талантливо! Все были молоды, искрили, и жизнь казалась бессмертной.

Володя начал писать свою повесть «Мы здесь живём». Его первым редактором и наставником стал его друг Камил Икрамов. Камил – бухарский еврей. Высокий, благородный, значительный. Было очевидно, что он – узбек и при этом еврей. Две крови слились и подружились в его облике. Отец Камила, знаменитый революционер, был расстрелян в 38-м году. Ни за что. Тогда это было нормально. Отец – личность неординарная, и Камил унаследовал эту высоту. Володя писал главы повести, Камил пропускал его прозу через своё сито, и в результате появилась повесть. Я не знаю, как она сейчас читается молодыми. Я её восприняла как глоток солнца.

У Володи Войновича было голодное военное детство, нищая молодость, но всё это не омрачило его восприятие жизни. Оно было радостным, солнечным, ироничным и глубоким при этом. В писателя Войновича поверил Александр Твардовский. А может, даже влюбился в его талант. И в него самого.

Володя той поры – маленький, большеглазый, волосы дыбом, море юмора, улыбка от уха до уха. И сквозь всё это просвечивает чистая душа, прозрачная, как родник, многогранная, как бриллиант.

Володя стал работать на радио. В это время запустили в космос Гагарина. Было непонятно, вернётся он или нет, но, пока он летел, срочно понадобилась песня. Володина начальница стала обзванивать маститых поэтов. Говорила одно и то же: «Нужна песня, написанная за один день. Сегодня. Поскольку через час космонавт уже вернётся на Землю». Все маститые обижались. Они не халтурщики, чтобы ваять стихи за один день. Тогда Володя присел к столу, подвинул к себе листок и написал: «Заправлены в планшеты космические карты, и штурман уточняет в последний раз маршрут…» Если разобраться, какие планшеты? Какой штурман? Это же не аэродром, а космодром. И не самолёт-кукурузник, а космическая ракета, которая взлетает с рёвом, и бедный космонавт в середине, расплющенный перегрузкой. Но никто об этом не думает. Главное – пыльные тропинки далёких планет. Прорыв в неведомое. Володина начальница прочитала стихи и тут же позвонила композитору. И возникла песня, которая стала гимном космонавтов. Слова и музыка нашли друг друга. Эта песня и сейчас не устарела. Её поют с душевным подъёмом и восторгом. Песня, как говорится, выстрелила.

Володя получил толстую пачку денег и принёс их Вале Болтушкиной. Перед этим он выпил с друзьями. Как не выпить? Явился домой в состоянии невесомости. Вошёл в комнату и победно метнул в воздух толстую пачку. Это был своего рода салют победы. Купюры разлетелись во все стороны. Некоторые залетели под кровать. Что оставалось делать Вале? Собирать их с пола. Залезать под кровать. Выгребать шваброй из-под шкафа.

В конце жизни Володя стеснялся этого своего купеческого жеста. Но это – потом. А тогда он торжествовал, пил, отрывался.

Восхождение Владимира Войновича продолжается. Он печатает в «Новом мире» повесть «Хочу быть честным» и рассказ «Расстояние в полкилометра». Я помню, как в мои руки попал этот номер «Нового мира». Я прочитала «Хочу быть честным», и со мной что-то случилось. Так бывает при первой любви. Видишь человека, ты его ещё не знаешь, но сердце уже стучит: он, он, он…

Мне двадцать два года. Я окончила музыкальное училище, но хочу стать писателем. Я пишу постоянно, но КАК писать, про что? Я не знаю, в какую сторону направлять своё перо. И вдруг я вижу: КАК и в какую сторону. Владимир Войнович явился моим регулировщиком. Взмахнул палочкой и указал направление: двигайся в обычную жизнь, в реализм, но не социалистический.

Я вышла на лоджию. В моём доме были большие лоджии. Раскрыла «Новый мир» и стала ходить взад-вперёд и читать, читать, впитывать строчки, как пересохшая земля впитывает дождь. Я хотела пропитаться этой прозой, как вишня коньяком, чтобы впоследствии спечь собственный пирог.

Далее я узнала, где можно увидеть этого выдающегося писателя. Мне сказали: в Клубе железнодорожников. У него там встреча с читателями. Я помчалась. Просто посмотреть. В те времена я сотрудничала с киножурналом «Фитиль», писала туда сюжеты. Сюжеты – короткие, две страницы текста. Вот такие две страницы я и прихватила с собой. И вот я в Клубе железнодорожников. Вижу своего кумира: маленького росточка, метр с кепкой, жуткий кримпленовый костюм, глаза торчат. Из глаз – энергия. Это энергия таланта. Как кавалер, он мне не подходит. Я люблю красивых и модных или хотя бы что-то одно. А тут ни первое, ни второе. Но я хочу быть писателем, и его энергия таланта бесценна. Я продираюсь к нему через толпу и сую свои две страницы.

Владимир Войнович

Володя – бабник и мгновенно отмечает мои двадцать два года и мою заинтересованность. Он назначает мне свидание. Я прихожу. Он говорит историческую фразу, которую я часто упоминала: «Твоя сила в подробностях, пиши подробно».

Я вернулась домой. Села за кухонный стол, другого не было. Положила перед собой две имеющиеся страницы и переписала их подробно. Получилось сорок две страницы. Отнесла их Владимиру Войновичу. Он переделал название. Написал своей рукой: «День без вранья». И отнёс рассказ в журнал. Я спросила:

– Почему ты отнёс мой рассказ в журнал? Ты за мной ухаживаешь?

Он ответил:

– Если бы я нашёл этот рассказ просто на улице, если бы он валялся в снегу, я всё равно отнёс бы его в журнал. Рассказ – талантливый.

– А я?

– И ты, – ответил Володя.

Мы разговаривали на «ты», потому что у нас была маленькая разница в возрасте. Пять лет. Мне двадцать два, ему двадцать семь.

До романа дело не дошло, потому что он уже был влюблён в Ирину Икрамову, жену Камила. Он мечтал отбить её у друга, но это было непросто. Ирина крепко держалась за Камила.

Володя попросил у меня фотокарточку. Я, естественно, подарила свой смеющийся, жизнерадостный портрет величиной с ладонь. Володя прицепил фотокарточку в свою машину над рулём, чтобы Ирина ревновала.

Я играла роль приманки, на которую Володя хотел приманить свою любовь. Я играла роль червяка на удочке, на которого Володя хотел поймать золотую рыбку. Приманка сработала. Ирина испугалась, что Володю уведут из-под носа. Войнович становился знаменитым писателем. Большая рыба могла уйти с крючка.

Камил – хороший, прочный. Но Володя – знаменитый. Быть рядом с таким человеком – лестно, поскольку на тебя падают его лучи. Почётная миссия. Володя её любил. Его могла бы остановить семья: беспомощная, любящая Валя Болтушкина, двое маленьких детей – мальчик и девочка. Его могла бы остановить дружба с Камилом Икрамовым, который так много сделал для Володиного начала. Но Володя ослеп и оглох. Он ничего не хотел видеть и слышать. Он бросил семью и друга и начал новую жизнь на чужих слезах.

Ирина

Ирина была ревнива. Она хотела владеть Володей в полном объёме и отсекла его от прежней семьи. Она их не выносила. Дети от деревенской Болтушкиной казались ей беспородными щенками. О самой Вале и говорить нечего. Где она, Ирина, и где Валя…

Ирина преподавала в школе. Какой предмет – не знаю. Наверное, литературу. У неё учился Егор Гайдар. Он глубоко уважал свою учительницу. Скорее всего, Ирина была хорошим педагогом: всесторонне образованным, с крепким характером.

Она родила Володе девочку Олю. Володя влюбился в Олю, и эта любовь продолжалась с её первого дня до его последнего.

Я дружила с Володей. Не взахлёб. Редкие встречи, прогулки. Но я их запомнила. И запомнила всё, что он говорил.

– Моим кумиром был Солженицын. А сейчас он перестал быть моим кумиром. Мне кумиры больше не нужны. Это свидетельство того, что моя душа мужает. И не нуждается в подпорках.

Володя в то время начал писать «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина». Он говорил: «Это будет главная книга моей жизни».

Однажды мы шли через какой-то мост. Мост был железный, грохотал под ногами. На другом берегу увидели кафе-стекляшку. Зашли. Продавщица, толстая деваха, сказала:

– Закрыто. То, что я с вами разговариваю, я делаю вам уважение.

– Сделайте нам ещё одно уважение: дайте две сардельки, – попросил Володя.

Она подумала, посомневалась и кинула на бумажные тарелки по одной сардельке. Мы стояли за холодным высоким столиком и ели душистые, горячие, крепкие сардельки, вкуснее которых нет ничего в природе. Видимо, мы были голодные.

Прошла жизнь, а я помню и этот мост, и сардельки, и нашу беседу. Мы разговаривали не как мужчина и женщина, а как писатель и писатель. Мой рассказ «День без вранья» уже вышел. Я стала знаменита. По сравнению с Войновичем моя труба была пониже и дым пожиже, но это закономерно. Он – мастер, а я – подмастерье.

Одновременно с переменами в семье произошла перемена в Володиной социальной жизни. Он стал диссидентом. Как тогда говорили, задиссидил.

Лично я не диссидила никогда. Боялась – раз. Не верила в успех – два. Что может изменить один слабый индивид в этой махине, именуемой Советский Союз? Моё поколение ещё не забыло сталинские времена, «когда срока огромные брели в этапы длинные». Противостоять системе – всё равно что поставить табуретку на пути несущегося поезда. Поезд сшибёт табуретку и не заметит.

Я помню Валерию Новодворскую – настоящую революционерку. Её бесстрашие я объясняла её личной жизнью: одна, ни семьи, ни детей. За себя одну не страшно. Моя любовь к ребёнку и профессии отсекала меня от всякой борьбы. Я хотела только работать и любить свою семью.

У Владимира Войновича – социальный характер. Для него главное – справедливость.

Наше государство таких не любит. Войновича перестали печатать, таскали в КГБ.

Я его спросила:

– Зачем ты в это влез?

– Как-то так получилось. Мне сказали: «Подпиши», а я сказал: «Не подпишу». Они нажали, а я упёрся. Я не люблю, когда на меня нажимают.

Началось с какой-то мелочи, с упрямства. А закончилось тем, что его выдворили из страны.

Я знала, что он сидит без копейки. Однажды позвонила и сказала:

– Хочешь заработать? Сделай экранизацию для студии Довженко. Там хорошо платят.

– Вот ты мне позвонила, теперь и тебе ничего не заплатят, – сказал Володя хорошим, бодрым голосом.

– Ну и фиг с ними, – смело ответила я.

Но никаких санкций не последовало. Единственно, ко мне домой пришёл молодой мужчина в сером. Показал корочки. Спросил:

– Как вы относитесь к Войновичу?

– Таких людей надо беречь и сохранять для страны, – ответила я. – А вы его выдавливаете куда-то на Запад. В результате на Западе будет лучше, а у нас хуже.

– Мы вас примем в Союз писателей, а вы нам сделаете небольшую услугу: будете сообщать, какие настроения в среде молодых писателей.

Я посмотрела на этого человека и проговорила искренне:

– У меня есть одна особенность: вода в жопе не держится.

– А что это значит? – испугался посланец.

– Не могу хранить секреты. Вот вы ко мне пришли, все будут знать: и друзья, и соседи.

– А почему вы не можете хранить секреты?

– Не знаю. Особенность организма. Меня от секретов тошнит, как будто я съела испорченную колбасу. Хочется выблевать.

– О господи…

Посланец торопливо ушёл.

Впоследствии я узнала, что с таким предложением КГБ обращался к очень многим. Это активизировалось накануне съезда молодых писателей. Я была приглашена на этот съезд.

Сейчас я не помню точно, как он назывался: съезд или слёт, а может, семинар. Помню только, что семинар был разделён на секции: проза, поэзия, критика, драматургия. Секцию прозаиков вёл писатель Шим. Имя – забыла. Не старый мужик в очках. Его книг я не читала и даже не знала, что он создал. Прозаиков поместили в одной аудитории, рассадили за столы, покрытые чёрной краской, похожей на смолу. Семинар протекал следующим образом: Шим вызывал кого-то одного, этот кто-то выходил и читал свой рассказ, далее шло обсуждение, заключительное слово было за Шимом, он выносил приговор.

Я запомнила женщину средних лет. У неё была фигура, похожая на виолончель. Золотые локоны по плечам. Локоны идут только юным девушкам, но не будем завидовать и придираться. Не в локонах дело. Текст был ужасающ. Я не понимала, каким образом эту виолончель допустили в писательские ряды. Потом поняла. К ней приходил посланец КГБ и пообещал членство в Союзе писателей. Виолончель стучит. Другого объяснения нет. И вдруг мне показалось, что в аудитории половина стукачей. Я была отравлена этим подозрением. Мне стало противно, как будто я действительно наелась тухлой колбасы.

Прежде чем перейти к обсуждению, Шим призвал всех к великодушию. Дескать, человек написал рассказ, ничего плохого не сделал, никого не убил, не украл, поэтому будем снисходительны. Не надо бить человека по рукам и отшибать охоту к творчеству. Надо поддержать начинающего автора, дать шанс. Все молчали. Критиковать не рекомендовалось, а хорошего сказать было нечего.

В конце дня Шим вызвал меня. Я прочитала свой короткий рассказ и вернулась на место.

Шим не стал его обсуждать, а сразу перешёл к собственной оценке. Он говорил долго. Пафос его выступления состоял в том, что я – пустое место, пирог ни с чем. Замах на рубль, а удар на копейку.

Я сидела и не верила своим ушам. Шим говорил так, как будто мстил. Но за что? Я мысленно приказала себе: «Не плакать». И слеза упала на чёрную поверхность стола. Я снова велела: «Не плакать». Но слёзы потекли одна за другой: вторая, третья, четвёртая.

Аудитория притихла. Тяжело быть свидетелем унижения. И тут встал Александр Проханов.

В наши дни я часто вижу его по телевизору в политических шоу. Сегодня это отёкший, хмурый человек, прекрасно выражающий свою мысль. Буквально златоуст. Его всегда интересно слушать, независимо от того, согласна я с ним или нет.

Пятьдесят лет назад это был просто Саша – худой, чернокудрый, как цыган, с горящими глазами. Просто красавец. Он поднялся со своего места и обратился к Шиму: почему он поддерживает откровенных бездарей и хлещет наотмашь самых талантливых? Чем это можно объяснить? Шим не ожидал оппозиции. Он думал, что ему всё позволено. А оказывается – не всё позволено. Он стал оправдываться, что-то лепетать, дескать, с талантливых особый спрос.

Какой бы там ни был спрос, но хамить-то зачем?

Потом я поняла: КГБ за меня не хлопотал, сама по себе я вызывала у Шима настороженность. Зачем ему конкуренты? Топи котят, пока слепые. Сейчас я даже не знаю, где он. Остался ли в сердцах читателей?

Я написала этот эпизод для того, чтобы напомнить, какое было время…

К этому времени Володя уже набрал авторитет как писатель и как правозащитник. Он уже написал две книги о Чонкине. Вторая книга показалась мне слабее.

Я его спросила:

– Почему вторая книга написана хуже?

Он ответил:

– Я писал её в таких условиях, в которых вообще невозможно работать.

Его травили в прямом и переносном смысле. Как-то Войнович дал интервью каналу «Совершенно секретно». Он сказал: «Мне надо было быть немножко хитрее. Соглашаться с ними хотя бы на словах». А он пёр напролом. Демонстрировал стойкость духа. Перед кем? Перед лицемерами. Они запрещали Высоцкого, а сами с восторгом слушали его песни. Запрещали Войновича, а сами читали его книги. Не Брежнева же им читать.

Однажды какие-то официальные люди пришли к нему домой и сказали:

– Наше терпение кончилось. Вы должны покинуть страну.

Он ответил:

– Моё терпение тоже кончилось. Я уезжаю.

Вторая жена Войновича Ирина и дочь Ольга

Войнович с женой Ириной и дочерью Олей улетели в Германию. Володя увёз с собой свою семью, свой талант и свои убеждения.

Дома он оставил свой родной русский язык, двоих детей и первую жену Валю Болтушкину.

Судьба Вали сложилась тягостно, можно сказать, не сложилась. Володя в силу обстоятельств не мог ей полноценно помогать. Валя, не имеющая образования, работала уборщицей. Мыла две школы. Надорвалась. И умерла довольно рано, не дожив до шестидесяти. Павел (сын Володи) рассказывал мне, как однажды он пришёл на её могилу. Ограда покосилась, поскольку разрушился бетонный фундамент. Паша принёс цементную смесь, воду в канистре, замешал, стал поправлять фундамент. И в этот момент прилетела птица и села на ограду. Птица – не маленькая, величиной с голубя. Она щебетала, трепетала крыльями, как будто радовалась Паше. И никуда не хотела улетать. Паша не сомневался: это – мама. Её душа. Иначе и быть не могло. Любовь матери к сыну не могла исчезнуть бесследно.

Валя Болтушкина была мила сердцу Войновича, но в сравнении с Ириной казалась слишком простой, примитивной. Он её никуда с собой не брал. Стеснялся. Когда Володя был плотником, малярша Валя соответствовала его статусу. Но Володя стал писателем, и не просто писателем, а знаменитостью, и вот на этом звёздном фоне Валя казалась полным мезальянсом.

Ирина – воплощённая мечта Володи Войновича. Большеглазая блондинка, строгая и недоступная, она стала навязчивой мечтой Володи. Он буквально бредил наяву. Он приходил к Камилу Икрамову как к другу и редактору. Ирина принимала посильное участие. Всех троих объединяли общие высокие интересы. Потом наступал вечер. Ирина раскладывала диван и стелила постель. Это было их с Камилом брачное ложе. Несчастный Володя не мог это видеть и уходил из их дома. Он шёл по тёмным улицам и плакал. Любовь…

Ирина, естественно, всё понимала. Она не собиралась менять свою жизнь, но капля камень точит. Ей нравилось быть любимой. Она привыкла к чувствам Володи, как к наркотику. Было ещё одно немаловажное обстоятельство. Камил оказался «не по этому делу», как говорится. А Володя – «по этому делу». К тому же Володя становился всё более знаменит.

Володя активизировался, он переманивал жену Камила, становился всё настойчивее. Очень кстати подоспела моя фотография в машине. Ирина занервничала и ушла от Камила к Володе.

Володя испытывал самые противоречивые чувства. С одной стороны – исполнение мечты. А с другой стороны – четыре жертвы: Камил, Валя Болтушкина и двое детей – Марина и Паша. Я не думаю, что любовь к Ирине полностью перечеркнула чувство вины. Володя наверняка ощущал тяжесть своего предательства. Но что же делать? Не он первый, не он последний. Отказаться от своей любви он тоже не мог.

Володя и Ирина стали жить вместе. Этот период совпал с Володиным инакомыслием. Начались неприятности. Перестали печатать, полное безденежье.

Ирина потеряла родителей – отца и мать. Они погибли как-то странно и одновременно. Всё кончилось тем, что Войнович уехал из страны.

Об этом времени Володя пишет в своей книге «Автопортрет».

Первая часть книги посвящена детству, юности, молодости, становлению. Во второй части отражена жизнь в эмиграции. Язык писателя резко меняется. Войнович становится раздражённым, всем клеит ярлыки: Солженицын – противный, Копелев – неумный, Ленин – глупый. Я готова согласиться, что Солженицын временами бывал противный, как и каждый человек. Насчёт Копелева – не знаю. Но назвать Ленина глупым… Мы привыкли слышать, что Ленин – гений человечества. Может, не гений, но и не дурак. Дурак и глупый – не одно и то же. Но рядом.

Я поняла, что Володю раздражала эмиграция и вся жизнь там. Ему нужна Россия, русские друзья, русские безобразия, ему надо устанавливать справедливость, противостоять. Володя Войнович – человек действия, а просто хорошо кушать и быть спокойным – ему не подходит. Скучно. Образуется много свободных валентностей.

Пришёл Горбачёв и привёл с собой перестройку. Владимиру Войновичу вернули российское гражданство. Пригласили в Москву.

Состоялась встреча в Доме литераторов. Я помню это столпотворение. Толпа народа осаждала зал. Все места заняты. В проходе стояли, как в метро. Не протолкнуться.

Володя появился в твидовом пиджаке. Седой, но не старый, пятьдесят с небольшим. Для мужчины – это расцвет. Володя отвечал на вопросы. Был остроумен, артистичен, любо-дорого смотреть.

Ирина мелькала фоном – в чём-то тёмненьком, со вкусом. Никаких видимых следов торжества не было заметно. Скромность украшает человека, как известно. Ирина и Володя были скромны, хотя внутренне торжествовали. На лицо признание, понимание. А они так долго к этому шли и так много претерпели.

Манера письма у Володи изменилась за эти годы. От иронической интонации он перешёл к откровенной сатире. Тяготел к Гоголю, к Салтыкову-Щедрину. Правозащитник стал перевешивать в нём художника. Я – сторонница его ранней прозы: сочетание личного и социального. Сатира мне не близка. Я не понимаю, зачем нужна такая литература, которая включает не душу, а только мозги? Игра ума. Однако я могу и ошибаться.

Что меня удивило в западной жизни Володи и Ирины – их непрактичность. Были периоды, когда Володя оказывался богат. «Чонкин» пользовался громадной популярностью, его печатали самые крупные издательства Европы и Америки.

Володя мог купить себе дом. Он получил гражданство в Германии – все карты в руки. Но нет. Ничего не купил. Снимал в Мюнхене две квартиры – для себя и для дочери. Она уже выросла, у неё своя жизнь, и должно быть своё отдельное пространство. Аренда жилья в Европе – дело дорогое. Каждый месяц огромная сумма улетала в форточку.

Однажды я поинтересовалась у Володи:

– А куда ушли твои гонорары?

– Ирина любила дорого одеваться, – объяснил Володя.

Я знаю, что такое дорого одеваться. На одежду уплывают целые состояния. Ирина посещала фирменные магазины, покупала очередной костюмчик, через месяц он ей надоедал, она отсылала костюмчик в Москву подружкам. Подружек много. В Москве ничего не достать, а для Ирины такая услуга – в удовольствие. Отдавать всегда приятнее, чем получать.

У птицы есть гнездо, у зверя есть нора, а у человека должен быть дом. Человек тоже должен гнездиться. Ирина это игнорировала. Она много работала по своей основной специальности.

Однажды мы вместе оказались в Сочи на кинофестивале. Ирина приехала из Германии вместе с Володей. Фестиваль располагался в гостинице «Жемчужина». На первом этаже – замечательные магазинчики, торгующие за доллары. Я выбрала себе платье. Стала мерить. Ирина сказала:

– Очень удобная вещь: можно пойти в гости и на работу, а если устанешь, то можно полежать, оно не мнётся.

Я догадалась: Ирина имеет в виду перемену между уроками – можно полежать в учительской на диванчике. Значит, она много работала и уставала.

Ирина была верной женой своему мужу, но особенно не заморачивалась. Однажды Володя прилетел из Москвы усталый и голодный. Перелёт занимает весь день. Ирина приветливо поздоровалась, не отвлекаясь от своих дел. Она готовилась к урокам на завтра.

– А пожрать есть? – спросил Володя.

– Возьми в холодильнике.

Володя сунулся в холодильник. Там лежал дежурный сыр, ещё какая-то мелочь.

Володя поставил чайник и сделал себе бутерброд.

– А она знала, что ты приедешь? – поинтересовалась я.

– Ну конечно. Я звонил.

– Странно… – отреагировала я.

– Да. Ирина – странная женщина. Я прожил с ней много лет, но так и не понял её.

– А чего там понимать? Просто она тебя не любила. Позволяла себя любить, и всё.

– Ну нет, – не согласился Володя. Ему было обидно такое моё предположение. – Всё-таки она меня немножечко любила. Как умела…

Владимир Войнович

Со временем супруги стали ссориться. Как поётся в песне, «любовь бывает долгою, а жизнь ещё длинней». Замечено, что любовь со временем изнашивается, как брюки. На целую жизнь её не хватает. Привычка – враг страсти. А без страсти – какая любовь? Пенсионерская.

На очередном «Кинотавре» я застала Володю раздражённым, а Ирину – ровной, как всегда. Володя всё чаще стал ездить в Москву, а Ирина привыкла к Мюнхену и к отсутствию мужа. Жизнь в Германии казалась ей более удобной.

Оля выросла и тоже стала преподавать. Она была носителем двух языков: русского и немецкого. Преподавала немцам русский язык. А может, наоборот. Я не в курсе её жизни. Знаю только, что родители были влюблены в свою единственную дочь, а она в них, в каждого по отдельности и в обоих вместе. Семья.

Всё катилось своим чередом. Как вдруг Ирину пронзило дурное предчувствие. Она пошла ко врачу. Врач осмотрел и сказал:

– Всё в порядке.

– Ищите, – приказала Ирина.

Врач стал искать. И нашёл. Обойдусь без подробностей. Началась борьба за жизнь.

В эти страшные месяцы любовь вернулась в полном объёме, значит, она никуда не уходила, просто спряталась под рутину дней.

Володя любил свою жену, как когда-то, в самом начале, – глубоко и нежно. Она казалась ему совершенной, как Нефертити.

Я попала в это время в Мюнхен. Меня пригласили для выступления.

В зале я увидела Ирину. Она была печальна, спокойна и прекрасна. В её профиле действительно было что-то от древней фрески. Я знала о её болезни и удивилась: зачем она пришла на моё выступление? Не так уж это интересно. Потом поняла: она вытаскивала себя на люди, чтобы не оставаться дома со своими тяжёлыми мыслями.

Ирина сражалась за жизнь долго и мужественно, но в конце концов устала. Болезнь оказалась сильнее. Володя служил ей как верный раб, выполнял все её поручения, возил по врачам, исколесил всю планету в поисках живой воды.

Однажды приехали в Москву на приём к известному профессору-онкологу. Профессор изучил её снимки. Долго молчал. Володя спросил:

– Можно нам поехать на юг?

– Конечно, – сказал профессор.

– А жареное мясо есть можно? Моя жена любит шашлык.

– Почему бы и нет? Шашлык – это самое полезное мясо. В нём сохраняются все витамины.

– А чего нельзя? – спросил Володя.

– Нельзя испытывать отрицательные эмоции. Всё, что приятно, – всё можно.

Когда вышли от профессора, Володя сказал:

– Видишь, всё не так плохо. Поедем к морю. Ты окрепнешь. Профессор разрешил, тебе всё можно.

– Ты не понял, – ответила Ирина. – Профессор дал понять, что мне уже ничего не поможет…

Ирина слегла. Володя всеми силами старался призвать её к борьбе.

– Сопротивляйся, – умолял он.

– Нет. Я устала. Я буду умирать.

Ирина стала умирать. Володя не отходил от неё ни днём, ни ночью. Он спал рядом с ней, чтобы Ирина не оставалась одна.

Она лежала в забытьи с закрытыми глазами. Однажды очнулась и сказала:

– Я была ТАМ.

– И как там? – быстро спросил Володя.

– Это трудно объяснить.

Ирина больше ничего не сказала.

ТАМ – другое время и пространство. И в нашем языке нет таких слов, которые могли бы передать это ДРУГОЕ. Но главное – это ДРУГОЕ есть. Пусть другое, но есть.

Ирина ушла спокойно, в полном согласии со всем, что происходит.

Хочется думать, что она ушла в другое пространство и ей там зябко без Володиной любви.

На сороковой день к Володе пришли друзья и попросили:

– Почитай любимые стихи Ирины.

Володя взял с полки томик Пушкина, и он раскрылся на той странице, где было любимое стихотворение Ирины.

Володя его прочитал. И понял: это Ирина раскрыла книгу на нужной странице. Она подала ему знак: «Я есть. Я тебя жду. Мне никто не нужен, кроме тебя…» Она говорит ему всё то, чего не сказала при жизни.

Светлана

Первый муж Светланы был начинающий врач. Сейчас суперспециалист, богатый, как Карабас-Барабас, живёт в Лондоне. Второй муж – Томас Колесниченко, политический обозреватель газеты «Правда». Светлана встретила его в молодые годы, ей было двадцать восемь лет – возраст любви. Недолго думая, Светлана обо всём объявила своему мужу и ушла от него навстречу новому счастью. Но Томас Колесниченко не торопился к решительным переменам. У него была семья, рос сын, к тому же политические обозреватели не разводились, поскольку это тормозило карьерный рост.

Светлана ушла от мужа в никуда. Всё её окружение не одобряло такого цыганского поступка. Светлана вполне могла сесть между двух стульев: от одного ушла, к другому не прибилась. Но Светлана – человек цельный. Она не умела и не хотела двоиться, троиться. Её вела любовь. А любовь, когда она настоящая, – не проходит, не слабеет и никуда не девается.

Томас и Светлана поженились, в конце концов. Началась жизнь-сказка.

Светлана умеет любить. Более того, у неё талант любить. Как правило, женщина, получив любимого человека в собственность, приватизирует его и пускает всё на самотёк. Жизнь идёт как идёт. Светлана – другое дело. Она пашет на свою любовь, служит ей. Она становится для мужа всем: любовницей, матерью, сестрой, подругой. Живёт его жизнью, не забывая о своей.

Томас купался в её любви и платил тем же. Однажды утром он сказал:

– Давай слетаем в Париж, купим тебе шубку.

И полетели. И купили. Для этого нужны деньги и чувство. Было то и другое. Любовь не становилась рутиной. Светлана каждый день поливала эту любовь, как цветок. И она цвела. Не вяла.

Наступили лихие 90-е. Перестройка. Развал Союза. Дефолт. Томас Колесниченко теряет работу. Все денежные накопления сказали: «Прощайте, больше не увидимся».

Денег не хватало даже на еду. Светлана и Том едят одну гречневую кашу, правда, под разными соусами. Но надо что-то делать. И тогда в Светлане проснулись гены её предков – великих нефтепромышленников Лианозовых. Лианозовы – богатейшие люди планеты, но всё их богатство было национализировано большевиками. Дед Светланы Мартын Лианозов отдал Ленину промыслы на каспийском побережье.

Однажды мы ехали со Светланой по Москве. За окнами текли дома – серые, добротные, похожие один на другой.

– Это доходные дома Лианозовых, – мрачно проговорила Светлана.

В сущности, это были её дома, но сейчас там жили российские граждане. Однако лианозовские гены перешли к Светлане по наследству, и никакая революция над ними не властна.

Светлана отрезала половину дачного участка. Построила на нём дом. И продала. Это оказались серьёзные деньги. Начальный капитал. Она вложила его в ресторанный бизнес. А дальше пошло-поехало…

Бизнесвумен – это особый талант плюс непрерывный труд. Только труд удерживает бизнес на плаву. Было невозможно себе представить, что эта спокойная, миловидная женщина – мощный предприниматель, капитан на корабле, который знает, как рулить, чтобы провести корабль сквозь рифы, не разбиться и не сесть на мель.

Томас и Светлана воспрянули материально. Можно и дальше наслаждаться жизнью, какая бы она ни была. Но с деньгами – интереснее. Деньги придают дополнительную свободу и овевают запахом богатства.

Всё проходит, и плохое, и хорошее.

Однажды у Томаса заболела спина. Вызвали «скорую». Приехали две коровы – медсестра и врач. Стояли в бездействии. «Сделайте что-нибудь!» – потребовал Том. «А что?» – промычали коровы. «Ну хотя бы обезболивающий укол». – «У нас нечем». «Анальгин в ампулах у вас есть?» – спросила Светлана. – «Нет. Только в таблетках». – «А зачем вы приехали?» – «Вызывали».

Томас ненавидел всякую халтуру и недобросовестность, от кого бы она ни исходила. Он взбесился и заорал на коров. Лицо Тома стало красным, он потрясал кулаками, выкрикивал гневные слова и вдруг замолчал. Обернулся к Светлане и сказал:

– Я умираю…

И умер. С ним случился адреналиновый шок, который вызывает паралич сердца.

Тома положили на диван. Прибежала домработница Оля, стала делать массаж сердца.

– Не умирайте, не умирайте, – умоляла Оля.

Но Том уже не слышал. Его душа отлетела. Тело без души похоже на заколоченный дом, который не топят и в котором не живут.

Началась другая жизнь. Без любви, а значит, без смысла. У Светланы – чудесный сын и внук, но это молодая поросль, у них свои интересы и своя жизнь.

Светлана потемнела и погасла. Ничего не интересно, и есть одной не интересно. И спать одной – холодно, как в могиле. Жизнь остановилась.

Светлане нужен был объект для любви. Любить и быть любимой – вот её предназначение. Обмен энергиями: её – к нему, а его – к ней. И тогда можно жить. А одиночество, когда ты никому и тебе никто, – это не жизнь, а так… непонятно что.

Светлана сидела и плакала. Слёзы капали в тарелку с супом.

В это время я приходила к ней довольно часто. У меня сердце разрывалось от сочувствия. Хотелось помочь, но как? Я вспомнила, что Володя Войнович овдовел. А чем чёрт не шутит?

Я позвонила и спросила:

– Как ты живёшь?

– Я один, – ответил Володя.

– Ты не должен быть один. Ты сопьёшься.

– Что ты предлагаешь?

– Ты должен жениться на красивой, богатой и доброй.

– А такие бывают?

– У меня такая подруга.

– Так ей, наверное, лет шестьдесят?

– Не знаю. Но выглядит на сорок восемь.

Когда-то Светлана была ослепительно красивой, и красота не ушла бесследно. Светлана выглядела значительно моложе своего возраста. Как уставшая девушка.

В детстве Светланы был такой случай: учительница по пению поставила ей пятёрку в четверти, при том что у Светланы было полное отсутствие музыкального слуха. Ноль. Её мама, оперная певица, удивилась: откуда пятёрка? Она пришла в школу и спросила учительницу:

– Почему вы поставили моей дочери пятёрку? Это непедагогично.

Учительница объяснила:

– Вы знаете, на моих уроках ужасная дисциплина. Они все скачут, вопят. А Светочка молчит. Вот за это я и поставила ей пятёрку. За тишину.

Тишина осталась в Светлане на всю жизнь. И лично мне это нравилось, хотя я видела, что за тишиной, в глубокой глубине – вулкан Везувий. И если он проснётся, то мало не покажется. Тишина – это фон, на котором она пишет свою жизнь. Тишина – это ум, это правильное воспитание и хороший вкус. И вообще, я не люблю шумных.

Археолог Шлиман вычислил в своей голове Трою, а потом поехал и открыл её. Так и я: вычислила в своей голове союз Володи и Светланы. Каждый сможет дать другому то, чего у него нет.

Любовь – штука непредсказуемая. Но «надо ввязаться, а там посмотрим», как сказал далеко неглупый Владимир Ильич Ленин. Правда, Ленин имел в виду революцию. Но любовь – это тоже своего рода революция в жизни каждого.

Я позвонила Володе второй раз с этой же идеей.

– А как ты это себе представляешь? – спросил он.

– Ты придёшь ко мне на обед, и Светлана зайдёт.

– И что, вы будете меня рассматривать?

– Конечно, – сказала я.

– Мне это не подходит, – отказался Володя.

– Прежде чем отказываться, надо знать от чего.

– Ну ладно. У меня будет в марте вечер встречи с читателями. Приходите.

– Куда?

– Проспект Мира. Дом Брюсова. В семь часов вечера.

Наступил март.

Мы поехали в Дом Брюсова. Была отвратительная погода переходного периода от зимы к весне. Никому не хотелось ехать знакомиться. Никто не верил в успех мероприятия. Но так всегда бывает перед удачей.

Судьбоносные встречи происходят через «не хочу».

Мы послушали выступление. Володя был талантлив, обаятелен. Немножко старый, за семьдесят, но этот недостаток скрашивался умом, иронией и переставал иметь значение.

После выступления Володя подошёл ко мне, коротко глянул на Светлану и сказал:

– Поехали в ресторан.

Значит, она ему понравилась.

Светлана стояла тихая, застенчивая, в голубой кофточке фирмы «Прада».

– Я сейчас остановлю такси, – предложила девушка, ответственная за вечер.

– Не надо, – сказала Светлана. – Я на машине.

Мы вышли из Дома Брюсова. Машина Светланы стояла большая, округлая. В середине строгий шофёр.

Это было эффектное зрелище. Абсолютная сказка: сумерки и карета-тыква. Володя ловко влез на заднее сиденье и вжался в кресло, обитое белой кожей. На Володе – тяжёлое ратиновое пальто. Ратин – материал прочный, почти вечный, поэтому у Володи он задержался. Сейчас носят другие материалы – твид, кашемир. Ратин вышел из моды, если я не ошибаюсь.

Позже Светлана меня спросила:

– Тебе не кажется, что его пальто надо отпарить?

– Мне кажется, его надо выбросить в мусорный бак, – ответила я.

На Володиной голове сидела кепчонка. Голова у него большая, нужный размер подобрать трудно, поэтому кепка была мала и сидела на макушке.

Мы набились в машину, прихватив с собой девушку – устроительницу вечера, и отправились в ресторан Дома литераторов.

Вечеринка прошла оживлённо.

Светлана помалкивала. Володя следил за её реакциями. Они ему нравились. И Светлана нравилась. Она вообще имела свойство нравиться мужчинам. Мы беседовали. Володя солировал, вспоминал почему-то свою первую жену Валю Болтушкину, тот эпизод, когда он метнул деньги, полученные за песню, а Валя ползала по полу, собирая купюры. Ему было стыдно задним числом. Сегодня ему хотелось быть искренним.

Далее Володя пригласил Светлану в театр. Во МХАТ. Светлана согласилась с некоторым энтузиазмом. Против МХАТа находился её ресторан. Она поняла: можно будет просверкнуть.

Дальнейшее происходило без меня.

Они пошли в театр. Потом зашли в ресторан Светланы. Официанты кинулись к хозяйке, выразили почтение. Потом начали метать на стол деликатесы. Светлана знала, что надо заказать. Голодный Володя отведал карпаччо, паштеты, рыбу, которую до революции называли «белорыбица». Володя ел и урчал, как кот. Это тебе не сардельки, которые мы ели в кафе на мосту.

Всё кончилось тем, что Света и Володя съехались для дальнейшего совместного проживания. Это произошло довольно быстро.

Мы с Володей стали соседями. Жили на одной улице, которая называлась Восточная аллея. Он – в начале аллеи, я – в конце.

Ратиновое пальто Светлана не стала отпаривать. Она его выкинула в мусорный бак. Затем они с Володей купили ему весь гардероб: повседневное, выходное, спортивное. Далее был приглашён парикмахер. Володю перестригли и переодели, и я увидела перед собой преображённый образ. Если раньше это был солдат Иван Чонкин, то сейчас – стареющий миллионер Алекс (не помню, откуда взяла этот персонаж). Элегантный, респектабельный, дорогой ненавязчивый парфюм, приятно обнять.

Этот новый облик ему шёл. Самому Володе было всё равно, как выглядеть. Светлана преобразила его для себя, чтобы легче было любить. И она его любила. Иначе она не могла бы жить с человеком под одной крышей.

Красивые, богатые и счастливые, они садились в свою машину и ехали куда-то в гости. Их все хотели видеть. Это был хороший период. Может быть, даже лучший во всей Володиной жизни.

Светлана сделала пристройку к дому. У писателя должен быть свой кабинет. На втором этаже – мастерская художника. Володя пишет картины. У художника должно быть своё пространство, где он создаёт и хранит свои полотна.

Далее Светлана строит Володе крытый бассейн. Володя не молод, за здоровьем надо следить, а что может быть полезнее, чем ежедневное плавание? Домработница готовит диетическую еду из первоклассных продуктов. Володя тоже вносит свой вклад. Гонит самогон. Он умеет, но как… Самогон чистый, как слеза, и пьётся легко, как воздух. И не пьянеешь, только лучше видишь и лучше слышишь. Сосуды прочищаются.

Но главное – не жизненные удобства. Главное – любовь.

Володя влюблён. Я это видела своими глазами. Однажды мы пошли гулять втроём. Светлане понадобилось отойти к подруге. Она удалилась. И Володя вдруг сдулся, как воздушный шарик, который проткнули. Ему всё стало не интересно и не нужно: ни берег реки, ни небо, ни тропинка под ногами. Ничего.

Завистники шуршали за спиной, дескать, Володя – примак. Примаком называли в деревне мужика, который проживал у жены. Это считалось стыдным.

Зависть – как вирус. Охватывает людей и треплет. Можно понять: наше поколение доживает, а Светлана и Володя – живут полноценно и молодо.

Не хватало общих детей. Завели собаку. Порода – джек-рассел-терьер. Назвали Нюша. Володя не спускал её с рук. Нюша – красавица, всё понимающая. С ней можно разговаривать. Она реагирует ушами.

Володя связан с ней душевно и тактильно. Всё время гладит.

В любви к Нюше сказывалась потребность во внуках, но внуков не было. У Володи – трое детей. Никто не обзавёлся семьёй.

Старшая дочь Марина умерла рано. Ей было 48 лет. Подробностей не знаю. Знаю только, что она вышла на балкон, ей стало плохо, она упала и умерла. Сквозняк прикрыл балконную дверь, Марину долго не могли найти. Квартира пуста, выйти на балкон никому не приходило в голову.

Паша, брат Марины, пришёл в очередной раз, потянул балконную дверь. Она открылась. На балконе лежала мёртвая Марина, запорошенная снегом. Паша заплакал.

Хоронили Марину втроём: Володя, Светлана и Паша.

Среди прочих талантов у Светланы доминировал талант любви. Что это значит? Жить жизнью любимого человека, учитывая все его изгибы. Она подобрала Володю, как замёрзшую птицу. Отдышала его, отогрела, положила за пазуху, и он воспрянул для жизни. Живи и радуйся. И время не властно.

Светлана тщательно следила за здоровьем мужа. Встала необходимость удалить желчный пузырь. Светлана привезла Володю в Центральную клиническую больницу.

Прошли в палату. Расположились. Володя достал рукопись, подключил компьютер. Высыпал на стол гигиенические принадлежности: мыло, зубная паста, крем для бритья.

Явился врач – грубоватый хирург. Коротко глянул по сторонам и сказал:

– Мужчина, что вы раскидали своё барахло? Нельзя аккуратно сложить? Вы всё-таки не дома, мужчина.

Светлана свирепо поглядела на хирурга и вышла из палаты.

Нашла кабинет главврача.

– Мы от вас уходим, – объявила она главврачу.

Тот ничего не понял.

– Войновича знает весь мир. Что, трудно выучить его имя-отчество? Владимир Николаевич его зовут! Легко запомнить: Владимир Николаевич, а не «мужчина», как в очереди за водкой. Никакого уважения. Противно находиться. Мы уходим. До свидания.

Она вышла и хлопнула дверью.

Неуважение к себе она бы легко снесла, но Володя…

Главврач тут же позвонил хирургу по телефону и сделал ему втык. С потерей пациента больница теряла немалые деньги, так что хирург получил двойной втык – за хамство и за материальный ущерб.

Когда Светлана вернулась в палату, хирург был смущён.

– Мы уходим, – сказала Светлана.

– Да что вы, в самом деле… Какая вам разница, «мужчина» или «Владимир Николаевич»? Я хирург – золотые руки, я сделаю вам операцию, и вы уйдёте домой. Ведь это главное, а не цирлих-манирлих. Что вы цепляетесь к ерунде?

Хирург не мог себя перестроить на нужную интонацию. Хирурги – люди конкретные и грубые. Они привыкли резать и ремонтировать людей, как машины.

Светлана собрала «барахло», прихватила растерянного Володю и покинула «кремлёвскую больницу». Определила в другую больницу, тоже хорошую. Обеспечила определённые условия: отдельная палата, суперхирург.

Операция прошла успешно. Светлана восстанавливала Володю, настраивала его, как рояль, добиваясь чистого звучания.

Однажды мы со Светланой поехали в Марианске-Лазне. На водопой. Там какие-то особые целебные воды.

Володя в это время находился в Мюнхене, навещал дочь. И вдруг, или не вдруг, он сел в машину и рванул в Марианске-Лазне. Дорога занимала пять часов. У Володи больная спина. Больной спиной писатель расплачивается за годы сидячей работы.

Володю не смутили пять часов за рулём в одной позе. Он полетел на крыльях любви, как молодой тетерев в брачный период. И приехал ближе к вечеру с окаменевшей спиной. Еле разогнулся. Спрашивается, зачем было ехать? Всё равно через неделю они вернулись бы в Москву. Мне не понятно. А ему понятно. Бывает, что заключённый бежит из тюрьмы за месяц до освобождения. Своим побегом он серьёзно увеличивает срок заключения, но не может дождаться. Так и Володя. Не мог дождаться.

У Тютчева есть строчки: «О, как на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней…» Это совпадает со строчками Владимира Войновича: «Но чем позднее, тем нежней любовь бывает и теплее».

Видимо, обоих поэтов настигла поздняя любовь и они знают, о чём говорят.

Единственная ложка дёгтя в бочке мёда – ревность дочери Оли. Она хотела, чтобы отец принадлежал только ей, и больше никому. Казалось бы, дочь должна радоваться счастью отца. Но нет. Оля воспринимала новый брак как предательство. Отец изменил ей и её матери. Он должен был остаться верен памяти Ирины. Оля всеми силами старалась выдрать отца обратно. Володя страдал. Он обожал свою дочь, но и без Светланы жить не мог и не хотел. Он уже жил с Олей и знал, что это такое: утром – в магазин, днём – готовка обеда. В середине дня приходила Оля, обедала и уходила обратно в свою школу. Володя мыл посуду. И это всё. А Володя хотел творить, хотел чувствовать: любить и быть любимым.

Светлана изо всех сил старалась понравиться Оле, дарила ей дорогие подарки, принимала в своём доме. Но Оля была неподкупна. Подарки брала, а спасибо не говорила. Держала дистанцию.

Светлана не из тех, кто будет прогибаться. Она себе цену знала. И если Оля не воспринимает Светлану, то и Светлана ответит тем же. В воздухе повисла холодная война.

Однажды Светлана проснулась среди ночи. Мучила жажда. Она спустилась со второго этажа и увидела Володю. Он сидел за обеденным столом и плакал.

Ночь. Пустой дом. Седой, плачущий старик.

У Светланы перевернулось сердце. Она любила Володю, но как можно соединить несоединимое?

Неродные дети – неудобство повторных браков.

У Чехова есть повесть «Рассказ неизвестного человека». В повести герой-революционер должен убить генерала Орлова и для этого селится у его сына под видом слуги. В жизни героя происходит много событий: любовь, болезнь, рождение ребёнка, чужого, но бесконечно любимого. Всё это меняет героя, и он уже не хочет быть революционером, не хочет никого убивать. Он жаждет простого мещанского счастья. Жить – и больше ничего.

Нечто похожее могло случиться и с Владимиром Войновичем. В прошлой жизни он был правозащитником, рисковал, был выдворен из страны. Сейчас – другое время. Володя постарел, живёт в раю, плавает в бассейне, любит и любим. Зачем ему рисковать, тем более в его третьем возрасте? Не хватает, чтобы его кинули на нары.

На дворе – другое время. Прежних безобразий нет. Но есть новые.

Я задавала себе вопрос: проявится ли его социальный характер или уйдёт в прошлое, как у чеховского героя?

Проявился. Володя – тот же, что и был. У него потребность изменить мир к лучшему. Восстановить справедливость. Он совершенно не выносит несправедливости, а она была, есть и будет.

Казалось бы, сидишь за забором и сиди. Пиши свои книги, тем более у тебя есть кабинет. Рисуй свои картины – у тебя есть мастерская. Никто тебя не трогает, и ты никого не трогай. Но это не для Войновича. Он пишет свои поздние книги: «Малиновый пеликан», «Фактор Мурзика».

Володя миновал восьмидесятилетний рубеж, но пишет. Батарейка в нём ещё чикает. Энергия не иссякла. Творчество – своего рода наркомания. Подсаживаешься и уже не можешь слезть с этой божественной иглы.

«Малиновый пеликан» – это памфлет для промывания мозгов. «Фактор Мурзика» – то же самое. Владимир Войнович вскрывает язвы нашей жизни, ведь кто-то должен это делать. И Войнович берёт на себя привычную миссию правозащитника. У меня характер не социальный. Я стою в стороне от политики, я мало что в этом понимаю. Но если бы все были такими, как я, общество не могло бы развиваться, продвигаться вперёд. Видимо, во все времена нужен кто-то, кому не всё равно, кто не сидит за забором.

Сын Володи Паша очень походил на своего отца, точно с таким же голосом и манерой говорить. Вылитый отец – минус его талант и минус его заработки. Единственный козырь – сын Войновича.

Ирина, жена Володи, ходила мимо Паши с каменным лицом. Паша в её глазах практически дворняга, сын беспородной Болтушкиной. Паша всё чувствовал и страдал. Его накрывала низкая самооценка, а ничто так не ранит в молодые годы, как низкая самооценка. Развивается комплекс неполноценности.

После смерти старшей сестры Паша переехал в её трёхкомнатную квартиру. Свою однокомнатную продал. На вырученные деньги купил маленькую квартирку в Черногории, на берегу моря. Его манили корни предков.

Владимир Войнович говорил: «Гордиться своими предками так же глупо, как и своей национальностью. Но знать свою родословную по крайней мере интересно». Паша тщательно изучил свою родословную начиная с 1325 года. Родоначальником фамилии был некто Воин, зять сербского короля Стефана Дечанского. Воин был самой важной персоной в роду, но и после него были люди, прославившиеся на том или ином поприще. Иво Войнович – самый известный сербский писатель и драматург. Были также генералы, адмиралы и даже венецианские дожи. Марко Иванович Войнович – один из основателей Черноморского флота. Екатерина II его высоко ценила.

Паша погрузился в историю своего рода. Он водил экскурсии, читал лекции. Его знал весь город. Пашу уважали. Гордились его присутствием. Паша полюбил свою новую жизнь. Его самооценка выросла. Прошлая жизнь ушла в прошлое.

Время от времени Паша приезжал в Москву, навещал отца. Паша стал красивее, чем в молодые годы. Он похудел и загорел. Я не понимала, почему он одинок. Я его спрашивала:

– В чём твоё счастье?

– Утром выхожу из дома. Лето. Пальмы. Море. Вот и счастье.

Паша не женился, не завёл семьи.

Питался свежей, недавно пойманной рыбой, дышал морским воздухом, пил чистую воду. Работал как архивариус, погружался в историю как в науку, не вылезал из компьютера. Эта жизнь ему нравилась и казалась гармоничной, как чистая вода.

Приезжая в Москву, Паша останавливался у Светланы. Светлана ему очень нравилась – закрытая, скромная, красивая. Каждое утро появлялся шофёр и увозил Светлану куда-то в зиму, в осень, в весну. Вечером она возвращалась. Где была? Что делала? Никто не спрашивал. Она не рассказывала, но очевидно, что рулила, руководила, проверяла. Если ослабить бдительность, разворуют в одночасье.

Паша восхищался Светланой как личностью и был благодарен за отца, в отличие от Оли. Третий возраст Володи протекал в раю. Вся жизнь в доме подчинялась его интересам. Такого не было раньше никогда. С Валей – нищета. С Ириной – эмиграция. И только со Светланой – покой, творчество и любовь.

Паша радовался за отца, а Оля – злилась. Почему? Оля росла залюбленной, заласканной – всё для неё. И отец – для неё. А Паша выживал, как волчонок в лесу. Ему не на кого было рассчитывать ни в юности, ни в зрелости. Паша любил отца как человека, как отдельную личность, а не как бесплатное приложение. В глубине души Паша обижался на отца за несправедливое распределение любви. Иногда он озвучивал свою обиду. Володя оправдывался. Писал Паше письма. Зависел душевно. Страдал.

Через какое-то время Паша уезжал в свою Черногорию к своим предкам. Их накопился целый взвод, с ними было очень интересно, гораздо интереснее, чем с живыми современниками. Черногория – мир Паши и его место на земле.

В одно хмурое утро Светлану разбудил телефонный звонок. Звонил представитель российского посольства в Черногории и сообщил, что Павел Владимирович Войнович скончался. Вскрытие показало: инфаркт.

Светлана едва удержалась на ногах. Через час из своей комнаты вышел Володя. Они, как правило, вместе завтракали, пили кофе.

Володя посмотрел на Светлану и спросил:

– Что-то случилось?

– Плохие новости, – ответила Светлана.

– Нюша? – испугался Володя. – Она попала под машину? Её загрызла большая собака? Что? Не молчи…

– Паша умер, – выговорила Светлана.

Володя закричал.

На другой день выехали в Черногорию. Надо было забрать тело, Володя хотел похоронить сына в Москве. Но Светлана уговорила мужа похоронить Пашу в Черногории. На городском кладбище стояла усыпальница Войновичей, и было логично упокоить там потомка великого рода.

Паша сам по себе не был великим продолжателем фамилии, но это неважно. Потомок есть потомок.

И ещё одно обстоятельство: Светлана хотела оставить тело на месте. Везти его с собой – значило длить Володины страдания. А он страдал безмерно. На него невозможно было смотреть.

Светлана видела состояние мужа и старалась уберечь его. Не пустила на опознание. Пошла сама. Одна. Её провели в какой-то тёмный холодный подвал, который трудно назвать моргом. Нечто запущенное, жуткое, средневековое.

Стали выдвигать ящики с трупами. Светлана увидела знакомый затылок и сказала:

– Паша…

Её вывели из морга. И вдруг Светлана засомневалась: а он ли это?

Пришлось идти второй раз. Её никто не сопровождал. Пришлось всё делать самой: выдвигать и разглядывать. После этого Светлана еле стояла, еле дышала, но всё довела до конца: опознала, купила дорогой лакированный гроб, в таких гробах хоронят президентов. В этом широком жесте Светлана выразила уважение к Пашиной жизни и свою любовь к Володе. Когда дело дошло до погребения, выяснилось, что вход в усыпальницу узкий. Гроб не влезает. Рабочие ритуальной службы живо нашли решение: они вытряхнули тело Паши из гроба, вложили его в пластиковый чёрный мешок и засунули в фамильный склеп. Гроб остался в стороне. Рабочие знали, что с ним делать: вернуть обратно, а деньги поделить между собой.

Светлана с ужасом смотрела на происходящее. Что-то пыталась сказать, но её не понимали либо делали вид, что не понимают.

Володя, к счастью, ничего не видел. Он стоял в стороне, беседовал с мэром города. Мэр приехал, чтобы встретиться с московской знаменитостью, выразить соболезнования.

Бедный Паша… Ему не везло всю жизнь и после жизни. Он как будто притягивал к себе неудачи.

Нюша встретила Володю с восторгом. Она неотступно бегала за ним и что-то выговаривала на собачьем языке. Я думаю, она говорила: «Как ты мог так долго отсутствовать, когда я ТАК тебя люблю…»

Позвонила Оля и потребовала, чтобы отец прилетел в Мюнхен. Володя попросил отсрочку, но Оля настояла. Она не привыкла к слову «нет». Смерть брата её не впечатлила, они практически никогда не общались.

В Мюнхене Володя слёг в больницу с воспалением лёгких. Его иммунитет был подорван и не справлялся с болезнью. После больницы Володю отправили на реабилитацию.

Володя скучал. Просил Светлану приехать. Она приехала в Германию и какое-то время провела с Володей в реабилитационном центре. Светлана думала, что центр – это храм, но оказалось – богадельня: старые немцы на инвалидных колясках. Тем не менее Володю подлечили, подремонтировали. Он чувствовал себя неплохо.

Вернулись в Москву. Какое счастье оказаться дома…

У Светланы в это время гостила десятилетняя внучка Сашенька. Ангел. Она бегала по дому, стуча пяточками. Нюша лаяла. Светлана мягко журчала по телефону. Привычная жизнь возвращалась в дом.

Володя уткнулся в компьютер. Неожиданно у него закружилась голова.

– Я вызову врача, – предложила Светлана.

– Не надо, – отказался Володя. – Мне лучше.

Светлана всё-таки вызвала поселкового врача, который обслуживал наш дачный посёлок и жил неподалёку.

Володя лёг на диван и потерял сознание.

Соседка, зашедшая в гости, подскочила к Володе, стала массировать его сердце. Умоляла: «Не умирай…»

Володя не слышал.

Сашенька подбежала к любимому Володе, обхватила его голову и стала целовать лицо. Слышал ли Володя эти прикосновения или ему казалось: это ангелы ласкают его, встречая? А может быть, Володя искал глазами Пашу. И нашёл. И шёл к нему, улыбаясь. И Паша тоже был рад. Он всё простил отцу. Сбросил груз с души.

Врач всё не появлялся. Потом позвонил и сказал:

– Я заблудился. Я забыл, где вы живёте.

– Он уже умер, – глухо сказала Светлана и положила трубку.

Врач чертыхнулся и пошёл домой.

Гроб выставили в Доме литераторов.

Народу собралось много. Толпа. Я пыталась разглядеть хоть одно официальное лицо. Тщетно.

– Никто не пришёл, &nd