В колонках играет - Наутилус Помпилиус "Скованные одной цепью", переходящая в Пикник "Мракобесие и джаз"Настроение сейчас - сплинЧасто два затертых слова "не понимаю" означают, что человек даже не хочет задумываться над увиденным, но еще чаще - что он об этом слишком много думает и ищет потаенный смысл там, где он для каждого свой. Я немного боюсь, что все написанное будет понято совсем не так..не так. Но я представляю на молчаливый суд:..
..."Нет, я не понимаю", - эти слова уже проели мою грудь, как кислота. Я устало прислонился мокрым лбом к грязноватому стеклу.
- Ну что же вы не понимаете?
- Вот эту строчку, уберите ее. А еще у вас концовка слишком неправильная, как бы так выразиться. И название не содержит единственно основной мысли текста.
- У Пушкина тоже была "Капитанская дочка", только и капитан, и его дочка там вообще были не главными.
- У кого? Чего вы мне тут голову морочите?! Не знаю я никаких ваших дружков, а вы мне лучше вот это уберите, а вот это измените.
Я совсем забыл, что здесь никто, кроме меня, не увлекается русской литературой. Поэтому я терпеливо сжал дрожащими пальцами виски и прошептал:
- Боже, ну почему бы вам не оставить все как есть? Это эффектно, впечатляюще, в конце концов, в этих деталях смысл всей истории.
- Но я их не понимаю. Вот здесь написано, что герой все понял, а я не понимаю.
Черт бы его побрал, старого козла! Что ж он привязался-то к этой строчке? Ведь ее даже и не выкинешь из текста. Был бы роман - другое дело, а здесь коротенький рассказ. В каждом слове заключен необходимый для общего эффекта смысл. И почему именно меня угораздило стать последним "певцом свободного народа"? Ненавижу. Заперли меня в этой комнате, заставляют писать для людей, чтобы те поверили, что все меры, принятые государством для их контроля, все же пропускают настоящих революционеров. Господи, руки у меня тряслись, мне жутко надоело быть революционером под началом государства! Но что могу сделать я, с моей несчастной зависимостью? Они дают мне пить, курить и наслаждаться телами робких юношей. И за это одурманенное нечто я продаю себя. Я могу встать, могу пойти против них, но я...не хочу. Как это ни горько. Черт!
Но сейчас мои мысли сосредоточились на том, что, если я сумею впихнуть этот рассказ, то получу бутыль отменного вина, а может, мне даже перепадет чей-нибудь горячий поцелуй. Рассказ был не особого размера и качества, чтобы рассчитывать на что-то большее.
- Что ж, я вижу, вы не хотите сотрудничать. Тогда нам, видно, придется добавить вам еще немного шрамов, - этот урод надменно-ласково провел по мигом вспыхнувшему рубцу на щеке. Я дернулся.
- Хорошо, я...я напишу, - мой голос так мерзко дрогнул. Мне хотелось бы не узнавать его. - Подождите здесь.
- Вот и чудно. Я же знал, с вами всегда можно договориться, - толстый "редактор" сел на стул напротив и занялся внимательным разглядыванием своих пальцев.
Я переписывал, с остервенением исправляя такие близкие сердцу строки. Но мысли мои были заняты совсем другим. Почему же я писал? Я скрывал это от самого себя, но в самой глубине я робко надеялся, что уже вырос мальчик, который, читая мои строки, сможет сделать то, чего не могу я. Он возьмет их гимном и пойдет по улицам, собирая воинов революции. Женщины будут шить флаги, вышивая на них мои слова. Я верил..что это кому-нибудь будет нужно. Блестящие слезы готовы были пролиться на бумагу, но я вытер их, делая вид, что поправляю волосы. Нет, не думайте, я уже не раз плакал на их глазах. В память о тех днях у меня на теле до сих пор чувствуются следы. Но это уже не важно. Все было готово.
- Получите...Мастер, - я не мог удержаться от колкости.
Урод быстро пробежал текст глазами, останавливаясь в тех местах, которые он считал наиболее опасными.
- Ну что, это уже много лучше. Выдать ему, - он обернулся к телохранителям.
Мне была с торжеством передана бутылка вина. О маленьком развлечении этим вечером заговаривать я не решился. Сегодня я был слишком дерзок, поэтому воспоминания о детском мальчишеском теле я оставил на потом.
Когда они ушли, я откупорил вино и начал пить прямо из горла. Я никогда не мог напиться. Любое воспоминание о том, как я существовал, мигом отрезвляло меня.
...Я не знаю, каким чудом мне удалось бежать. Лучше даже не думать, какая блажь.. Неважно. Сейчас я бежал по улицам, стуча во все двери. Благо район был бедным, и дома были маленькими, скошенными, в один этаж. Я почти не слышал, как за моей спиной распахивались двери и перекликались сонные голоса. Я кричал, потому что у меня не было другого выхода. "Революция! Да здравствует революция!", - мой голос разносился по ночному воздуху, выдавая меня, беззащитного, но имеющего грозное оружие. Им было слово, но что сделать словом против мертвых рук с мертвыми ружьями?
Добежав до какого-то перекрестка, я остановился. Повернувшись к заспанным, нервным людям, кое-как одетым в первое, что попалось под руку, я выждал минуту и в более менее установившейся тишине начал говорить. Что я говорил, было уже не важно, в моей голове билось испуганным сердцем: "Мне везет, мне чертовски везет!" Они ведь могли не выйти из домов, подумать, что это глупая шутка. Почему мне так везло? Мне, дураку, который даже влюблялся всегда под властью похоти, мне, пафосному писателю, который всегда боялся написать то, о чем больше всего болело его сердце, мне, человеку, который жил, как последний бес, пропивая свой талант. Вот о чем я думал, пока говорил убеждающие, сильные слова. Вот почему я плакал, когда мой голос не смел дрогнуть. Вот почему я жертвовал жизнью ради бессмысленной войны и глупых людей. Я просто запутался и не видел смысла в дальнейшем существовании. Так пусть хоть кому-то будет хорошо от моей смерти. Мне хотелось закричать от боли, но я не имел права. Мне хотелось все делать не так, но я не мог. Не мог сказать открытым лицам, что я не прав. Поэтому, когда я почувствовал рвущую боль в груди, я улыбнулся от счастья.
+17)
