Актёр, кинорежиссёр, звукорежиссёр, художник-декоратор, педагог и журналист
Народный артист РСФСР (1991)

Леонид Леонидович Оболенский родился 21 января 1902 года в Арзамасе Нижегородской губернии.

Потомственный князь Леонид Оболенский в титрах фильма "Звезда пленительного счастья" обозначен как консультант по этикету. Он пришел в кино 17-летним юношей, провёл в нём 72 года жизни, был педагогом ВГИКа, другом и соратником Льва Кулешова, Сергея Эйзенштейна, Всеволода Пудовкина, а также обаятельнейшей и удивительнейшей Личностью.

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Блестящий чечеточник в московском театре "Кривой Джимми", упоительно гибкий эксцентрический актер фильмов "Необычайные приключения мистера Веста в стране большевиков", "Потомок Чингисхана", "Праздник святого Йоргена", постановщик знаменитых "Кирпичиков"... Мастер, который ставил танцы для спектакля Мейерхольда "Великолепный рогоносец", был ближайшим сотрудником Льва Кулешова и совратил в кино Сергея Эйзенштейна. Который первым привез из Германии звуковую аппаратуру для нашего кино и стал первым советским звукооператором. Который танцевал с Марлен Дитрих на съемках "Голубого ангела" и был репрессирован в 1937-м году. Который прошел немецкий плен, Гулаг и лагерный театр, на склоне лет сыграл еще два десятка ролей в кино, получил в Монте-Карло "Золотую нимфу", но никогда уже не покидал Урала, там в восемьдесят лет женился на двадцатилетней и двух месяцев не дожил до своего девяностолетия. Теперь ему было бы более ста лет. 

Чисто советский князь - он свою жизнь сфантазировал. Она состоит из громких легенд и никому не известной реальности. Говорят, что он князь. Он на этом не настаивал - при Советах князем быть небезопасно. Но режиссер Владимир Мотыль именно его звал консультировать актеров фильма "Звезда пленительного счастья" по части великосветских манер:

- Меня совсем не интересовала его генеалогия. Я просто понимал, что передо мной незаурядная личность, что он хорошо знает русскую традицию, впитал ее с детства. Василий Ливанов на съемках спросил его: Леонид Леонидыч, вы и впрямь князь Оболенский или, может, фамилия ваша - Оболенских? И тот ему с такими веселыми искорками в глазах ответил: ну конечно Оболенских. Так иронично ответил, что Ливанов тут же прекратил расспросы... 

Его генеалогическое древо уходит в туман. Известно, что дед Леонид Егорович Оболенский был издателем либерального журнала "Русское богатство", печатал там Гаршина и Глеба Успенского, писал социальные романы под псевдонимом Матвей Краснов. Отец был юрист, выпускник Петербургского университета, но еще и учился композиции у Римского-Корсакова. А мать была из крепостных. Родился он в Арзамасе, гимназию окончил в Перми (отец, как социал-демократ, - под наздором полиции). После революции отец пошел в гору, стал казначеем 3-й армии Восточного фронта, замнаркома финансов, послом в Польше и директором Эрмитажа. А его сын с энтузиазмом снимал вместе с Кулешовым утвержденный Лениным сценарий про субботник, бил чечетку, учился у Гардина актерскому делу, ставил фильмы, один из которых ("Кирпичики") стал, как сказали бы теперь, культовым, а другой ("Альбидум") лег на полку, вместе с инженером Тагером двигал в наше кино звук. 

Увлекался лингвистикой, философией, эстетикой, писал диссертацию о кинозвуке. Впереди была огромная жизнь, и он вместе с энтузиастами совкино верил, что "пронесет наше знамя через миры и века". Надо слышать, как издевательски проверещит он эту песню на склоне лет, когда его будут снимать для фильма "Уходящий объект". Этот фильм о нем показали в Челябинске в канун столетия. Обе столицы по случаю юбилея опального мастера глухо молчали. 

- Почему он так и не вернулся в Москву? - я спрашиваю Тамару Никитичну Мордасову, челябинского киноведа, усилиями которой в городе появилась квартира-музей Оболенского. - Ведь уж было можно - его уже дозволяли снимать в кино и даже не выстригали из титров, как Зою Федорову. 

- Мне казалось, он и не хотел возвращаться. Может, понимал, что по большому счету он там никому не нужен, в этой Москве. Вообще эту жизнь по-настоящему не знает никто, ее надо собирать по крупицам. Существует некий миф про Оболенского, а у меня стойкое ощущение, что реальная его судьба гораздо выразительнее этого мифа. Театр 501-го отряда. 

Мы сидим с хозяйкой музея в двухкомнатной хрущевке, где жил человек-тайна. Горит свеча у портрета. На полке операторская рулетка, подаренная Кулешовым. Книга-дневник, куда Оболенский записывал мысли, вклеивал заинтересовавшие тексты и письма. Вещей сохранилось совсем немного, и тому есть причины. 

- Он действительно согласился сотрудничать с немцами? 

- Это было формальное согласие - обманка, трюк. - Он же энтузиаст, патриот, романтик, из идейных соображений добровольно пошел в ополчение! - И в октябре 41-го оказался в плену. Великолепно владел немецким языком, и его определили в ветеринарное подразделение, затем в какие-то завхозы, но как только он завоевал доверие немцев, то из плена бежал. Так что все это было хитростью - чтобы получить свободу действий. - Артистично. Но наши власти такого артистизма не понимали. - Он бежал в Молдавию, там его подобрали монахи, он стал иноком Лаврентием и был в монастыре до октября 1945 года. Оттуда по доносу его забрали органы НКВД, и он загремел по статье 54-1б УК Украины: измена родине. И стал строить дорогу Салехард-Игарка, 501-й отряд. Но командир отряда полковник Баранов оказался человеком тоже необычным. Он понимал, что и в лагере - жизнь, и предложил Оболенскому, кроме прокладки рельсов, заняться театром, ставить спектакли с заключенными. "Укрощение строптивой" играли, "Последнюю жертву", "Хозяйку гостиницы", "Холопку"... Срок ему определили в десять лет, но началась "оттепель" и его выпустили на три года раньше. Поработал художником в Минусинском театре, потом переехал в Свердловск. Дорога в Москву ему была закрыта, а Свердловская киностудия была ближайшей к Сибири, и она спасла для искусства многих талантливых людей. Миллионы гениев. Спасение, конечно, по мере возможностей. Режиссер с именем оказался в роли ассистента, и даже снять научно-популярного "Кроликовода" ему доверили не сразу. Когда вместе с Владимиром Мотылем - молодым режиссером Свердловской студии - они задумали ставить уже утвержденный сценарий "Плотогоны", им идею зарубили: Мотыль неаккуратно высказался о местном комсомольском вожаке Филиппе Ермаше - в дальнейшем председателе Госкино, а Оболенский, как уже сказано, был власовцем и предателем, которого освободили, но не реабилитировали. К слову: не реабилитировали до сих пор. Но Екатеринбург не был ему чужим. Здесь 17-летним репортером газеты 3-й армии Восточного фронта он познакомился с Кулешовым и Тиссэ, и эта встреча определила судьбу. А теперь судьба не ко времени закольцевалась и снова привела его в этот город. Он не умел унывать и, казалось, его самолюбие не страдало от того, что снимать ему не давали. Он все равно был мэтром и князем, и о нем по городу ходили мифы - о его загадочном прошлом и туманном будущем. Тут и я его впервые увидел - студентом Уральского университета, где мы начинали любительскую киностудию. Сняли аппаратом "Киев" первые кадры, склеили и позвали мэтра посмотреть. Это было кошмарное зрелище, но он сказал, что фильм гениален и что у нас есть свое видение. Мы ушли ужасно гордые: он генерировал позитив в себе и в других. И умел заставить собеседника почувствовать себя талантливым - талантливее, чем на самом деле. Не хотел считаться с реальностью и ей подчиняться - он ее просто ломал. Он привез в Екатеринбург свою лагерную любовь Аннушку. Аннушка сильно пила, и вскоре он готов был бежать от нее куда глаза глядят. Глаза глядели в сторону Челябинска. Там зарождалось телевидение, и в более продвинутый Свердловск прибыли эмиссары за кадрами. Оболенскому предложили - в который раз - начать жизнь сначала, уже в роли тележурналиста. Он бывал степистом, художником, оператором, режиссером, актером, звукооформителем, он любил осваивать профессии. И уехал в Челябинск. Прометеев огонь ТВ переживало романтическую юность, требовало подвижничества и, наверное, напоминало Оболенскому об пылкой юности заматеревшего кино. Возможно, здесь разгадка поступка: знаменитейший до войны человек идет в репортеры провинциальной телестудии. Он там казался пришельцем из другого мира: ходил подтянутый, спина прямая, стремительная походка, неизменная бабочка. Его нельзя было представить в джинсах, а вот известный портрет, где он в цилиндре и похож на английского лорда, - это Оболенский! Вокруг всегда было много людей - кинолюбителей, начинающих фотомастеров из любительских студий, и он с ними охотно занимался, и двери его дома всегда были открыты.

Тамара Мордасова так описывает эту квартирку на улице Кривой: 

- У нее было странное свойство: сколько бы людей ни приходило в эту крошечную "хрущевку", но ощущения тесноты там не возникало никогда - пространство непонятным образом раздвигалось.

- А почему тогда он уехал в Миасс?

- После выхода на пенсию. В Миассе много технической интеллигенции, московской и питерской. Технари увлекались кино и фотографией - и пригласили Оболенского, на все руки мастера, руководить фотостудией в ДК "Прометей".

- Не понимаю. Человек, преданный искусству и так много недобравший в нем, вдруг полный сил уходит. Его что, попросили с телевидения? 

- Не знаю. Но он уехал. Некоторое время жил в гостинице, потом ему дали квартиру. Там и появилась в его жизни Ирина. Последняя любовь. Ирине было двадцать. Она мечтала стать актрисой, поступала в театральные вузы - не брали. Кто-то посоветовал пойти к Оболенскому, чтобы он ее поучил. И они стали заниматься, в 1980-м году поженились и прожили вместе десять лет. Об этой любви документалист Сергей Мирошниченко сделал фильм "Таинство брака". На столетие Оболенского вдова не приехала. В этом тоже была тайна. Никто не спешил ее осуждать - ей нужно продолжать жить. Десять лет она посвятила пришельцу из других миров, а когда он упал и сломал шейку бедра, возила его в коляске. У нее тоже странная и нелегкая участь. 

- Это была любовь? - задаю Тамаре Мордасовой глупый вопрос. 

- Возможно. Она твердо говорит: я его увидела и поняла, что люблю. 

- Но уж слишком велика разница в возрасте. Стало быть, здесь какое-то иное, не общепринятое понимание любви? 

- Женщина развивается медленно. Возможно, Ирина еще не созрела для полноценных отношений с мужчинами, но ей хотелось мудрости. 

- Представляю себе состояние ее близких, ужас, который их охватил при этом известии. 

- Напряженность была. Ирина рассказывала, что когда они после регистрации брака садились в машину, то руководитель фотостудии Игорь сказал: ну, слава Богу, помидорами не закидали. Все понимали, что событие из ряда вон выходящее и можно ждать чего угодно. 

- ...И стали они жить-поживать и прожили десять лет, пока ему не исполнилось почти девяносто. 

- За эти десять лет Ирина получила образование, работала в библиотеке, в кассах Аэрофлота, но все это недолго. Она становилась женщиной, и были моменты, когда они ссорились, и он просился в богадельню. Он сам считал, что Ирине нужно замуж, пытался искать ей партию, и даже возникала кандидатура, которую она нашла сама, и даже были куплены обручальные кольца. Вообще, никакой романтики в этих отношениях не было. 

- Но ведь и не брак по расчету? 

- А чего она могла от него ждать? Ирина говорила, что никогда не считала его великим человеком. Провинциальная девочка без образования считала его себе ровней! Она ничего не читала и даже не представляла себе, из какого культурного круга он к ней спустился. Имена Кулешова или Эйзенштейна ей ничего не говорили. А он был умница, и его письма к ней - роман-воспитание. Он занимался воспитанием личности, как любящий отец. Провинциальный город женщине, которая стремится из него вырваться, не дает ярких впечатлений. Она хочет в другой мир и окружающего не замечает, оно ей неинтересно. А в нем была необычность, он был пришельцем из другого мира - возможно, здесь разгадка...

Весь наш разговор с хранительницей музея состоит из загадок и догадок. Продолжу гипотезы: в этих тайнах природа художественных натур. Оболенский любил возиться с молодыми - учить их уму-разуму. Он возился с молодняком во ВГИКе, ему нравилось делиться знаниями, он даже усвоил только ему присущую "аристократическую скороговорку" - спешил. Так было и в Миассе - просто одна из слушательниц с ним осталась надолго.

- Как говорят, она была необразованна, но умна. У нее выразительная внешность. Оболенский ее много снимал - есть фото, глаз не оторвать. Он называл ее царевной и своей Калямакуссией, малышом, Иринушкой, Аринушкой, Ириной-золотиной. Вместе занимались творчеством. Он затеял домашний театр: соединил литературный текст со слайдами и музыкой - называл это слайд-спектаклем. Ставил эти спектакли во всеоружии своего блестящего профессионализма, тщательно выверяя соотношения пластики, света, цвета и звука. Сделал композицию к юбилею войны, Ирина хотела сыграть ее в библиотеке, но ее вызвали в горком и объяснили: этого не надо, нет у Оболенского такого морального права! Эхо его военной авантюры с мнимым предательством и побегом доставало его и здесь: фотомастера делали его портреты - их запрещали вывешивать на выставках, нельзя было упоминать его имя в кинолекциях, в рекламе его фильмов, приглашать его на премьеры. Имя его вечно обрастало самыми дикими слухами. А тут еще погибла Аннушка. Еще до Ирины, раньше. Она все-таки последовала за ним в Челябинск, по-прежнему много пила. Вела себя как женщина, которая любит и оскорблена предательством. Все это граничило с нервным срывом: среди зимы он вдруг оказывался без зимней одежды, потому что его пальто она изрубила топором. У Оболенского была реликвия - портрет Эйзенштейна с дарственной надписью, были и другие дорогие для него вещи - память о его блестящей кинокарьере 30-х. Ничего этого больше нет: все методически уничтожала Аннушка. А однажды, возвращаясь домой пьяная, она упала в цементный раствор и в нем застыла. Его вызывали на опознание, подозрения в убийстве были быстро сняты: в момент ее смерти он был далеко от Челябинска. Но тайны, клубившиеся вокруг, стали еще мрачнее.

Музей вечной мерзлоты

Мы возвращаемся к мифу. Он этот миф создавал постоянно, его увлеченно развивал, импровизировал, его блестящие устные рассказы о прожитом были городской достопримечательностью и в Свердловске, и в Челябинске, и в Миассе. Что было за мифом? - Он почти бравурно рассказывал об этих семи годах в Гулаге, он свои рассказы подавал как концертные номера, - мы продолжаем разговор с Тамарой Мордасовой.

- Даже возникли там свои эффектные словесные клише. Но вот во время наших музейных посиделок женщина с телевидения рассказала, как в Игарке побывала в уникальном Музее вечной мерзлоты. И там наткнулась на огромное многофигурное полотно, которое называлось "Артисты театра идут на работу" - или что-то в этом роде. И в крайней фигуре узнала Оболенского. Табличка, где были перечислены все артисты этого театра 501-го отряда, подтверждала: это он. Вернувшись в Челябинск, она стала ему звонить, пыталась его расспрашивать об этой фазе его жизни, но он ее срезал: не хочу на эту тему говорить. Совершенно другой поворот, правда? Есть эстрадный номер, где он весело рассказывает, как расписывал туалет под мрамор, как ставил спектакли, как переписывался с Эйзенштейном через свою первую московскую жену Судейкину - чтобы лагерными письмами не скомпрометировать мэтра, и тот помогал с костюмами. Все в его рассказах колоритно и живописно. Но вот возникает свидетельство из реальности - и он не хочет об этом вспоминать. 

- Он режиссировал легенду, потому что реальность страшнее. Фантазия помогает выжить - закон наших отношений с искусством. 

- Он верил в это абсолютно. Его фантазии были такого уровня, что он их переживал как реальность. - Когда за ним пришла смерть, это стало для города событием? 

- Очень много людей собралось его хоронить. Приехали из Челябинска, из Свердловска. Попрощались в "Прометее", потом долго несли гроб на руках. На могильном кресте написали: "Инок Лаврентий". 

- Удивительная судьба какая. Ломали - не ломался, унижали - он становился только выше. И все вокруг освещал, и каждая встреча с ним - память на всю жизнь.

- Прагматики к нему относились с иронией: он неправильно живет, и женщину себе выбрал неправильную. Это для прагматика очень странная жизнь. Когда вошло в моду увлечение эзотеризмом, один интеллектуал из Снежинска сделал расчеты, и у него получилось, что Оболенский - реинкарнация Иоанна Богослова, любимого ученика Христа. Вы видели его рисунок Христа? - он же себя нарисовал! Я бы и не говорила об этом, если бы не видела этого в нем... 

О человеке-тайне Сергей Эйзенштейн: Я пытался одолеть чечетку. Я долбил ее добросовестно и безнадежно под руководством несравненного и очаровательного Леонида Леонидовича Оболенского, тогда еще танцора-эстрадника и еще не кинорежиссера пресловутых "Кирпичиков" и "чего-то" с Анной Стэн, еще не неизменного ассистента моих курсов режиссуры во ВГИКе (начиная с ГТК в 1928 году), и никогда не предполагавшего стать... монахом в Румынии, куда его занесло вслед за побегом из немецкого концлагеря, после того как в 1941 году он сорвался с грузовика, стараясь заскочить в него при отступлении наших весной из-под Смоленска. (Из "Автобиографических записок"). 

О человеке-загадке Владимир Мотыль: Такие люди были связующим звеном к XIX веку, который через них продолжал свое влияние на нас, молодых. И чем дальше отдаляешься, тем больше понимаешь, что ушедшее столетие продолжалось в людях, несмотря на большевизм, до 60-х годов. Журнал "Юность" как-то писал, что мы вышли в космос на плечах культуры XIX столетия, и это очень верно... И вот интересное явление. Оболенский пережил много плохого: разочарований, предательств, репрессий, его больно била судьба, но я никогда не видел его угнетенным, подавленным, с отрешенным взором, он всегда был живым, общительным, отзывчивым. Умение не обрушивать свои драмы и страдания на окружающих - тоже признак высокой культуры. И это, знаете, огромная редкость. (Из беседы с автором).

Человек-миф о культуре и о самом себе: ...Научить культуре нельзя. Это не предмет, а накопление опыта и раскрытие себя в себе и во всем. Учиться - это не глазеть или слушать, развесив уши. Это - видя, слышать. Волноваться и сознавать. Постижение прошлого. Потому что от него начинается сегодня. Отсюда осознание труда не как "социальной роли", а как необходимости делания, творения... "Не падайте духом, поручик Голицын, корнет Оболенский, надеть ордена" - это обо мне... Сейчас мне уже стукнуло 88, это уже изрядно. Вот вам естественное положение вещей уходящего объекта. Но я очень счастлив и свободен. Светло на душе. (Из фильма "Уходящий объект", писем к режиссеру Леониду Рымаренко и книги "Этюд к импровизации", которую Ирина Оболенская готовит к печати). 

Автор: Валерий КИЧИН

Наедине с воспоминаниями. Из книги «Этюд для импровизации». (Публикация Ирины Оболенской)

***
Ирина-золотина! Поговаривали мы с тобой о том, что нужно писать книгу, а как — не знали. «Фрагментами». Вот и догадался я, что эти фрагменты — письма к тебе! Вспоминаю, что в некоторых письмах есть какие-то мысли, по самым разным поводам, которые можно литературно развить. Это первое. А второе — есть собеседник, с которым я тесно связан, и мне интересно с ним (с тобой, сиречь!). И наконец, есть редактор, который, отбирая материал, будет говорить: 

— Это уже известно... Это ты говорил... Ты стал повторяться... Другому редактору не поверю. Тебе верю! В любовь верю. Леха. 

P.S. Если спросят — каким способом вы живете, отвечу: душа в душу! 

Из письма Леонида Оболенского. 

***

Моей Калямакуссии «Письмо» вот о чем: Счастье?.. 

Это, пожалуй, высшая степень в насыщении наших высших потребностей. В первом ряду стоят наши потребности отдавать и получать любовь. Самые естественные и человеческие. Притом получать — более настоятельная. Она в глубине души и вплоть до поверхности, которая ждет, чтобы ее погладил любимый. 

Живет это все в самых незащищенных уголках, в самой неуверенной глубине… Вот и тревожно, хоть и глубоко. Как бы не потерять!.. 

Потребность отдавать любовь, ласку, заботу, себя рождается более сложными струнами души. Потому эта потребность более «счастливоносна». От себя зависит! Вот потому отдавание любви и есть созидание счастья. 

Люди, которые настроены больше получать, чем отдавать, быстро поглощают природные запасы счастливости дебюта любви. И остаются ни с чем. К сожалению, такого теперь больше почему-то? От жадности, что ли? 

Писатель Твоэм. Не путать с Моэмом. 

***

Ты знаешь, что такое СИМПАТИЯ, а вот ЭМПАТИЯ — это что? А?.. 

Это чувствование одним человеком мира переживаний другого. Это умение не просто посочувствовать, но и глубоко проникнуть в чужое; понять смысл и краски («проникнуться», вернее!). (Как это важно для режиссера!) 

Биологическая предпосылка эмпатии в способности быстрой ре¬акции («механизме») на эмоциональное состояние партнера (его «поле» в механизме «контакта систем»). Заразительность эмоции известна. 

А затем или отринуть, или «взять» партнера. Это уже от твоей установки как принять его. 
Однако такой «био-способности» (epater — впечатлять, поражать) может не быть. 

Скажем, у бамбука. 

Вот и пишу тебе послание на вольную тему. В надежде, что пригодится. 

На тему: об общении (социальной роли). 

ИРИНЕ

1. Научить культуре нельзя. Это не предмет, а накопление опыта и раскрытие себя в себе и во всем. 

2. Учиться — это не глазеть или слушать, развесив уши. Это — видя, слышать. Волноваться и осознавать. 

3. Способом участия (соучастия) в творчестве. Учиться читать, рисовать, играть на инструменте, слушать музыку. 

И услышанное — увидеть, увиденное — услышать и уметь рассказать, написать, нарисовать, передать впечатление и раскрыть сокровенный смысл. Поэтому и учитель и ученик всегда вместе, как друзья, в поиске, в попытках открытий для себя. А может быть, и для других, если найдутся внимательные и если им нужно. 

4. Так постепенно вырабатывается культура речи, самостоятельность оценки и приобщенность в поведении (основы социальной этики — приобщенность). Впротиву буржуазной культуре — отчужденности (экзистенциализму). 

5. Постижение прошлого. Потому что от него начинается сегодня. Отсюда и выбор, и осмысление путей самообразования. Осознание труда не как «социальной роли», как необходимости делания, творения. 

Вот и получается, что культура — это единый процесс созидания и освоения духовного богатства в творческой потенции людей. (А не в болтовне.) 

Потому что личность — это прежде всего результат работы над собой. 
И самое важное тут — избирательные способности сознания. 

Школа зубрежки цитат (что прошлая, что наша) поставляет людей, способных воспроизводить существующий порядок вещей. 

А нужна школа, дающая способность созидать этот порядок, глубоко осознав и отобрав общечеловеческие ценности, выработанные историей на пути к «городу солнца». 

Физики: посвящены в глубинные тайны квантовых противоречий, единой теории поля и сложного «быта» частиц и античастиц внутри, а равно и снаружи атомного ядра. 
Филологи: вкрадчивыми голосами читают девушкам стихи забытых классиков, выдавая за свои собственные... 

Химики: им уж давно все ясно, вплоть до того, что и сами-то они всего лишь сложные молекулярные соединения. 

И никто из них объяснить не может — «что... и зачем» всё это? 
Надо идти к биологам и социологам... 

А они договариваются до рубежей, когда приходится залезать к психологам. Но и они, поболтав немного о том, что «души нет», отправляются за подтверждением сего печального факта к... химикам... А те сообщают о том, что когда кончается обыкновенная химия, начинается необыкновенная физика; и тогда, разочарованные, мы отправляемся к филологам, не столько к их стихам, но к забытым классикам, которые по простоте и величию таланта тревожат наши напуганные «эмоции» и помогают нам, говоря, что «непонятно — все-таки понятно!» (Если поверить вдохновению классиков и встать на путь к истине, а не пытаться пощупать ее руками, понюхать ее или просто — «поглазеть» для собственного удовольствия.)

***

Ира! Сейчас в лифте какой-то участник съемок в немыслимом костюме солдата-белогвардейца вдруг спросил меня: 

— Где вы были в 19-м году? 
— На фронте, — сказал я. 
— На каком? 
— На Урале. 

Лифт остановился, и я вышел. И вспомнил то, что никогда не вспоминал... 

На исходе лета 19-го года получил командировку от ПО АРМ 3 в ПУР, в Москву. Как добираться? Транспорт разрушен. Лучше всего Пермь, а оттуда идут пароходы до Нижнего. Потом поездом «Нижний—Москва». Вот она, Пермь. 

Здесь окончил гимназию, отсюда ушел на фронт... 

Дверь с медной табличкой, на которой имя отца: «Леонидъ Леонидовичъ Оболенскiй», открыла незнакомая женщина: 

— А ваши уехали... 

В комнате нет этюда маслом и скульптуры-статуэтки Леший. (Очень удалась. В училище похвалили!) 

Взял с постели мамино теплое одеяло и простыню. Из гардероба взял отцовские брюки. Коротковаты, но ничего: мои солдатские совсем прохудились. Хоть брось (бросил). Да мою гимназическую суконную блузу с серебряными пуговками. Свернул в узел, все завязал. 

И уехал, даже не заночевав. 

Все, что оставил, уже не имело никакого значения. И ни о чем не говорило, словно не было. 

Так решительно был перейден рубеж от старого к новому еще год тому назад. 
Простился тогда насовсем. Вот и остались разные предметы, уже ненужные и бессмысленные. Какие-то старинные вещи бабушкины красного дерева: «Ампиры» и «Павлы»... 

В Москве я нашел семью в первом Доме Советов. Жили в одной комнате. Дружно, хорошо жили! 

Твой Леонид. 

***

Аринушка, друг мой милый! 

Мне нельзя быть долго одному. Нельзя сидеть без дела с пустой головой и незанятыми руками. 

Всегда вспоминаю С.М. Кирова, который в заключении просил приносить ему газеты, лишь бы ухватиться за мысль и задуматься (я говорил тебе). 

Газеты лежат на столе, мне в этом смысле лучше, чем Кирову, но мне нечего додумывать, там все до меня продумано до деталей. И планов громадье. 

По ТВ — плохой фильм «Человек меняет кожу». Полное отсутствие художества — только информация по поводу романа, да и то — скороговоркой монотонной. 

Что делать? Хоть бы наклейки клеить на коробки или носки штопать! А еще можно — чинить водопроводные краны (сладостная мечта! Здесь все краны работают отлично!). 

Я остаюсь один. Остаюсь наедине с воспоминаниями. 

Приходят, толпятся люди, бывшие добрыми ко мне. Те, кого обидел, — не мстят почему-то. А проходят мимо, может быть, прощая... 

***

Сегодня мой Эйзенштейн с его структурой для меня подкрепляется психологией, наукой, которая со времен «рефлектологического поведенчества» была чуть ли не крамолой. 

А нам психология после съезда психологов 1930 года, с разрешения Луначарского и склонности Эйзенштейна к вопросам психологии, стала плодотворящей основой творчества и его понимания. 

В психике есть феномен веры. О нем еще не все известно науке. Проще на практике: «Мы верим, пока нам не солгут». Однако... и эта ложь со временем может быть реабилитирована. 

Есть у феномена веры свойство желаемости. Человек склонен верить в возможность события или явления. И это помогает опередить события (помогает достигнуть!). 
И еще свойство феномена веры: растет уверенность в чем-либо, по мере роста случаев либо фактов в пользу этой уверенности. 

Однако обратное вере такого рода — «суеверие», порожденное псевдо-религией, чудесным. Либо когда выводы основаны на выборочных фактах и их корреляции как довода. 

Вот и живу с такой верой в художественный образ. Не по «вероятностям» они могут зависеть от частных факторов. А по закономерности движения вперед. Стена, как частность, закрывает от нас целое. За ней — свобода. Но ее не пробить лбом! Надо помнить, что разрушающие силы составляют единое с созидательными! Поэтому человек должен проявиться, ибо он порождение двуединой жизни, ее сути. Он единственный, способный вместить в себя все в понимании универсума (действительности). Он — часть этого целого. И не отчаяние или горе сублимирует он в творчестве, а веру в движение вперед к лучшему. Он — зерно и сеятель... (это уже наше с тобой рассуждение, в чем-то навеянное П. Лагерквистом.) 

***

Иришенька! Пишу тебе, плавая в отгульном отдыхе. Весь день по радио весьма утешительная музыка — сначала до обеда — из французских фильмов 70-х годов (более десятилетней давности для тебя — ретро): Клод Лелюш — «Мужчина и женщина», затем — «Шербурские зонтики» и все такое вроде. Полна комната приглушенной, но непокорен¬ной временем французской легкой музыки. 

А после обеда — импровизации на фортепиано, старый жанр на Западе и устойчивый даже в нашем западном городе. Бытующие мелодии — то задумчивые, то озорные. Перерыв. К обеду — цветная капуста и рыбина из Балтийского моря, выловленная колхозниками. Спасибо. Но все равно это половина отдыха, начинается ностальгия: 
— Хочу домой! 

Хочу к тебе! 

Мечтаю, приеду и сяду на пол. Сиднем по-русски. Была бы печка — так на печь! 

И никаких тревог. Рига хороша, но оглушительна.

Туристы-европейцы разочарованы — ну, это как у нас. Только респектабельнее: ни ночных клубов и ни стриптиза! 

Гляжу я на них — это у последней черты расхристанности! Нарочито неряшливы, нарочито шумны и нахальны (к примеру — сидят на лестницах, лежат на садовых скамьях, за столом — едят грязно). 

И я подумал: 

— Ведь это пир во время чумы. 

Пушкин написал его на большое время! — до наших дней. Современный рок-поп-секс и т.д. — тот же самый трагический пир! 

Глобус глубоко болен. Вспыхивают гнойники. Не заживают раны. Угроза самоистребления. Чума! Она не пройдет, не угаснет от заклинаний. Кто-то прячется в изоляцию (у Камю), а кто-то заглушает душу барабанным боем и порно. И цинизмом предельным! Так вот, самое главное — это не растеряться. Собой остаться. Не бежать в панике за всеми — с напуганным стадом баранов. И распознать — кто же пугает? Зачем? 

Кто и зачем отнимает у души культуру, а у сердца любовь и веру? 

А я вот вопреки ему, невидимке, — верю и люблю. И хоть чуточку, но пытаюсь посветить — приласкать, как умею. И у меня есть союз¬ник, такой статный, сильный и духовноцельный, ясный! Вот какую союзницу дал мне Бог — двое мы с тобой — это так хорошо и надежно. Обнимаю тебя и очень люблю. Хорошо — да ведь? Выстоим! 

Твой Леонид. 

***

Как-то, за год или два до войны, в Москве, зашел я к маме. Она говорит: «Мне снилось Саврасово (это имение прабабки, где мама выросла). И вот я записала... А получилось как стихи!»: 

— Опять все тот же старый сад, 
но заросла кругом аллея, 
и лишь струится аромат, 
в прозрачном воздухе алея... 

Я вспомнил это сегодня утром, когда обнаружил провалы не только в ближней, но и дальней памяти. И вдруг — целое четверостишие! 

— Взял, было, книгу Бунина... И словно осенило! Толчок в «истертую мнему». Певца ностальгии было достаточно, чтоб откуда-то из глубин выплыло... 

Верно: память не в «крупице» мозга, а в его движении. Не в ящике, под замком, а в беспрерывном сеансе «киноленты», в миллионы метров... Вот «отмотал» обратно и увидел... то, что подсказал Бунин.

***
Милая мама моя! Она научила меня целовать женщине руку, говоря, что это тоже мама. Или будет ею. Какое счастье так воспринимать человека-женщину, да еще обнаружив, что, кроме ее великой миссии, в ней духовно развито неистребимое чувство материнства, и оно всегда и во всем — в ограждении от беды, в утешении, заботе, умении жалеть (по-русски синоним любви) и в ласке. Ласке не только в акте, но во всем, в руке, взгляде, слове. В теплом прикосновении, в щедрости отдачи: «На, возьми!»... 

Быть любимым!.. 

Вы пробовали, вы, которые до сих пор, может быть, и не заслужили своим пренебрежением хотя бы теплого взгляда извечной Женщины, дающей на земле жизнь? А еще глубже — МОГУЩЕЙ ее дать!.. 

Глубокий тебе поклон, любимая моя, Ирина, спасительница моя и светлый путь. Твой Леонид. 

***

Что же делать мне, инвалиду, обреченному на неподвижность художнику, который мог бы помочь делу, обращаясь с экрана к человеку во весь рост. Остается лишь обязанность объяснять друзьям, коллегам и молодым начинающим, как средствами искусства заставить пережить, а потом и осознать. А для этого прежде всего научить видеть и слышать. Читать научить! — Человек, оглянись на себя! 

В новом году что надо пить (из таблеток), чтобы продолжать жить: 

«Кыр»-валол или «Бом—эксин»? Все зависит от глубины переживаний (или отсутствия оных)! 

***

«Внутреннее» зрение... Оно неожиданно с каждым днем все яснее. И далее вижу («не дальше»). И все красивее и яснее. Как много было привлекательных «неясностей», и сколько сил потребовалось для «прояснения». Диалектика: возросшая потребность накопившихся неясностей к прояснению и дает движение в направлении к Истине. И она становится все ближе. Не заметил этого Вернадский, в юности упрямый материалист, ждущий «конца». Не заметил, что открыл бесконечность, извечно обогащающую как на пределе, так и не познаваемую. Но вечно влекущую к познанию. 

***

11 лет тому назад мы были с тобой в березовой роще. Праздник весны! 

К нам подошли незнакомые люди, но очень приветливые, присели рядом... Было выпито по стопке вина... 

Сегодня такое же праздничное настроение. Только уже без выхода в рощу. (Да ее уже и нет. Вырубили до самого шоссе.) 

Да, Величайший праздник «Троицын день»! День, который напоминает нам СУТЬ всех вещей: 

Единство 

1. Разума (Logos), 
2. Воли к творчеству («творению») и 
3. Сотворенного, вмещающего в себя все три начала БЫТИЯ, с его бесконечностью (т.н. Бессмертием) — Его диалектической природой вечного движения. 

Сегодня благодатный день! Хором вокруг всё как будто бы поет «Радуйся! Ты с нами и мы с тобой!» 

«Мир сотворен по законам красоты»? 

Любуйся!.. 

Нет! Ведь творение не прекращается! А значит, можно участвовать в нем, если осознаешь эти законы. Ибо закон этот и есть logos (закономерность и упорядоченность), без чего аморфный хаос «первичного» от столкновения электрических полей и массы бесформен. 

ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ.

Среди "пишущих для кино" - а именно их собрали в тогдашнем ещё Свердловске на киносеминар, были люди очень разные. Новосибирск представлял я и почтенного уже возраста писатель-фантаст М.П. Михеев, автор нашумевшей в то время книги "Вирус В-13". И потому меня не удивил в толпе преимущественно молодых "семинаристов" ещё один седовласый господин, прилежно слушающий выступления руководителей семинара Б.Т. Добродеева и М.С. Арлазорова. После них седовласого пригласили для выступления на сцену и представили: "Легенда советского кино, режиссёр Свердловской киностудии Леонид Леонидович Оболенский" ...

"Легенде" тогда было почти 70, но то, что и как рассказывал (и показывал !) этот высокий, статный человек с поразительной мимикой и огромными живыми глазами, врезалось в память навсегда. По счастью, я захватил фотоаппарат и сделал несколько снимков. Увы, роясь сейчас в архивах, сваленных после переезда как попало, я до них пока не добрался, но доберусь и вставлю в ЖЖ обязательно. 

На одном из снимков Л.Л. прижимает к боку неестественно прямую руку - это иллюстрация к репетициям у Станиславского: любовник, застигнутый женой в то время, как он играл любовнице на флейте (как не вспомнить рязановскую "Забытую мелодию для флейты"!), с перепугу прячет флейту в рукав и все его дальнейшие действия комичны, так как рука не сгибается...

На другом снимке Л.Л. задрал ногу выше головы, делая гигантский шаг (это уже из рассказа про репетиции у Мейерхольда). На этом снимке позднее я попросил у него автограф. Он достал ручку и размашисто начертал:

"Шагающему в кино Саше от шагающего..." - тут перо его замерло. "Из кино"?- подумал я со сжавшимся сердцем. Но Оболенский, лишь на миг скосив на меня огромные и, казалось, вечно смеющиеся глаза, чуть помедлив, уверенно дописал: "от шагающего по кино Леонидыча".

И он оказался прав. Ему предстояло "шагать" по кино ещё почти два десятка лет - и с неизменным успехом.

А в целом он отдал отечественному кинематографу без малого 80 лет!

Воспоминания об Оболенском Леониде Леонидовиче получаются фрагментарными. И это вполне соответствует стилю его рассказов. Он мог, отвечая на вопрос о Кулешове Л.В., увлекшись, горячо рассказывать об Эйзенштейне С.М. Потом, как бы невзначай, добавить: "Я же у них был ассистентом на кафедре режиссуры во ВГИКе. А они кафедрой поочерёдно заведовали: ругали Кулешова - заведовал Эйзенштейн, ругали Сергея - заведовал Кулешов...".

Нескольких семинаристов (мне повезло, и я вошёл в их число) Оболенский пригласил к себе домой. По дороге Надя Ромашова, будущий режиссёр учебных фильмов, рассказала нам, что Л.Л. Оболенский - бывший князь. что в Свердловске он работает сравнительно недавно, один ездит с камерой и звуковой аппаратурой, сам снимает, сам монтирует, сам озвучивает - человек-студия. 

Почему его в своё время никто не привёл на телевидение?! Страна слушала бы его, раскрыв рот, ручаюсь! Он был артистичен и по-своему был бы настоящим И. Андронниковым в кадре!..

Л.Л. встретил нас радушно в своей однокомнатной "хрущёвке". Неизменный шейный платок под воротом свежей сорочки, вкусный запах печёного из кухни - на "горячее" Л.Л. приготовил то, что я до сих пор называю "гренками по-оболенски" - ломтики нарезного батона с кусками свежего сулугуни были запечены в духовке до румянца на сыре и посыпаны свежей зеленью. На придвинутом к стене столике стояла машинка "Колибри", а над ней висел громадный фотопортрет юной красавицы. На немой наш вопрос Л.Л., усмехнувшись, пояснил: "Это - моя невеста. Сейчас она в больнице, я её навещаю, а нянечки спрашивают её - кто это? Она отвечает, что это её дедушка, на что они спрашивают: "А почему у него т а к и е глаза?".

Много лет спустя из-за этой истории с его женитьбой, на ЦТ запретили показывать готовый фильм об "аморальном" Оболенском. А я, написав ему однажды письмо, получил в ответ сообщение о том, что Л.Л. болен и извиняется, что не пишет сам. Письмо было подписано так: "Секретарь Л.Л. Оболенского Ирина Оболенская".

Его бывшая жена, актриса Клавдия Судейкина, "отказалась" от него, когда он попал в сталинский Гулаг. Это случилось после войны. А в войну он попал в плен к немцам - сорвался с борта стремительно отъезжающего грузовика во время отступления. Из плена бежал, пешком шёл к линии фронта, но, заблудившись, попал в Румынию и там скрывался в мужском монастыре, выдав себя за беглого монаха Лаврентия.

Перед арестом и отправкой на Колыму Л.Л. решил спасти если не свою большую библиотеку, то хотя бы дорогие ему автографы: вырвал титульные листы с ними, сложил в папочку и дал на хранение друзьям. Папочка сохранилась и он показал нам её. Запомнился титульный лист из альбома "Домье" с записью: "Учителю, ученику и другу, соблазнившему меня на кино, с признательностью (далее по-английски: - в обмен - приобщение к Шараку, Домье и монистическому методу.) С. Эйзенштейн". Да-да, это Оболенский "соблазнил на кино" самого Сергея Михайловича Эйзенштейна, после того, как обучал его у Мейерхольда замысловатой чечётке!

К заключённому в Гулаг могли писать только близкие родственники. Узнав, что К. Судейкина порвала все связи с Л.Л. Оболенским, С.М. Эйзенштейн стал писать ему от её имени. "Это было очень забавно, - рассказывал Л.Л. - он описывал мне все новости в кино и в московских театрах, писал: "Вчера я побывал на очень интересном спектакле", "встретил вчера такого-то" - от своего лица, а внизу подписывал: "Твоя Клава". Письма друга оказывали не только моральную, но и профессиональную поддержку заключённому Оболенскому, ставившему на лагерных сценах, а затем и в Минусинском театре, куда попал с "минусом" по освобождении, спектакли, гремевшие на столичной сцене.

А потом он снова стал артистом кино. Снимался много, успешно. Помню его в Доме кино - высокого, стройного, загоревшего на очередных съёмках, улыбающегося.

- У кого Вы сейчас снимаетесь, Леонид Леонидович?
- А-а,... разве их можно различить? У Вертипупкина, Свистодырочкина... Это раньше можно было гордо сказать: "Я снимался у Пудовкина, у Кулещова, у Эйзенштейна, у Козинцева"...

Последнее письмо Маяковского Лиле Брик в Берлин заканчивалось так: "Страшно рад был Оболенскому и всем твоим подаркам".

Говорят, всё человечество, благодаря рукопожатиям, знакомо через вторые-третьи руки. Скольким великим я пожимал руку, здороваясь с Л.Л. Оболенским?!!

Он был моим первым педагогом кино, ещё до ВГИКа. И он был незабываемой Личностью. Обаятельной и трагической. Повторю вслед за киноактрисой Галиной Кравченко, написавшей о нём: "Удивительно несправедливой иногда оказывается судьба к людям, даже к тем, кто является украшением человечества".

Спасибо судьбе за встречи с ним!

Автор текста Александр Раппопорт

Скончался Л.Л. Оболенский в городе Миассе 19 ноября 1991 года. На его могиле деревянный крест из лиственницы со скромной надписью "Инок Лаврентий". Похоронен Л.Л. Оболенский на кладбище в северной части г. Миасса, за Машгородком. Реабилитировали его только спустя 14 лет после смерти...

Фильмография

Актёр:

• 1920 — На красном фронте — красноармеец
• 1924 — Необычайные приключения мистера Веста в стране большевиков — франт
• 1925 — Луч смерти — майор Хард, главарь фашистов
• 1928 — Потомок Чингис-Хана 
• 1929 — Преступление Ивана Караваева
• 1930 — Праздник святого Йоргена — режиссёр религиозного фильма «Житие св. Йоргена»
• 1932 — Просперити
• 1958 — Очередной рейс
• 1960 — Ждите писем — отец Кости
• 1965 — Перекличка
• 1972 — Страдания молодого Геркулесова (короткометражный)
• 1972 — Вид на жительство — князь
• 1973 — Молчание доктора Ивенса — таинственный инопланетянин
• 1974 — Чисто английское убийство — старый лорд Уорбек
• 1974 — Скворец и Лира — промышленник
• 1974 — Дорогой мальчик — мистер Лейн, представитель авиакомпании
• 1976 — Красное и чёрное — католический епископ
• 1977 — Юлия Вревская
• 1977 — Ореховый хлеб / Riešutų duona — дедушка Андрюса
• 1978 — Чужая — Леонид Леонидович, режиссёр
• 1979 — Прости-прощай — старик
• 1979 — Обмен / Mainai — доктор Игнас Диджюлис, дедушка Витаса
• 1979 — На исходе лета — Андрей Афанасьевич Веденеев
• 1980 — Ларец Марии Медичи — Бертран д’Ан Марти, наставник ордена альбигойцев
• 1980 — Вспоминая Менделеева
• 1981 — Факт / Faktas — Александре, пастух
• 1981 — Душа — старик
• 1982 — Россия молодая — отец Дэс-Фонтейнеса
• 1982 — Забытые вещи — Янис
• 1983 — Чужие страсти — Валдманис
• 1983 — Подросток — князь Сокольский
• 1983 — Легенда о княгине Ольге — Ильм, волхв и ведун
• 1984 — Европейская история
• 1984 — Меньший среди братьев — декан
• 1984 — Зудов, вы уволены! — зав. кинолабораторией
• 1985 — Иван Бабушкин
• 1985 — Миллион в брачной корзине — барон
• 1986 — Была не была — Владимир Михайлович, учитель

Режиссёр:

• 1925 — Кирпичики
• 1926 — Эх, яблочко…
• 1928 — Альбидум
• 1929 — Торговцы славой
• 1961 — Люди пытливой мысли
• 1962 — Пленник железного кристалла
• 1963 — Крылатые мастера
• 1963 — Тайна булата

Сценарист:

• 1929 — Торговцы славой

Звукорежиссёр:

• 1932 — Горизонт
• 1932 — Две встречи
• 1933 — Великий утешитель
• 1933 — Окраина
• 1934 — Марионетки

21 января 1902 года – 19 ноября 1991 года 

chtoby-pomnili.com