– Дина Ильинична, вы не пошли по стопам родителей…

– Моя мама по профессии историк. В том, что она не только хороший преподаватель, но и несостоявшаяся великая драматическая актриса, я окончательно убедилась, когда однажды, оказавшись в Германии, случайно встретила одну из ее учениц, которая, будучи в возрасте, деликатно спросила меня, как поживает мама, и я бодро ответила: «Все хорошо, ей 88 лет». Тогда моя собеседница оживилась и поведала мне: «Я до сих пор помню, как ярко она рассказывала нам об убийстве императора Павла: «И тогда, спасаясь от преследователей, царь попытался спрятаться в камин…» В этот момент все ученики вскакивали с мест и искали глазами ту часть класса, куда был направлен взор учительницы. Но камина там не было». А папа мой – художник. Они с мамой ровесники, но, сколько себя помню, в родительском доме был культ отца. Его любимая фраза: «Работай, негр!». Повторял он эти слова постоянно, по любому поводу. Сейчас родители тоже, как и я, живут в Израиле, и когда я звоню отцу, он часто спрашивает: «Что ты хочешь узнать? Ты разве не работаешь?» Я отвечаю: «Работаю, конечно, но мне важно знать, как ваши дела», на что слышу привычное: «Работай, негр!», после чего он вешает трубку.

– А какие отношения у вас с собственными детьми?

– Дети писателя – несчастные люди (улыбается). В семье давно знают: если я работаю над книгой, ко мне лучше не подходить. Литераторы вечно заняты, на воспитание своих чад времени не хватает. Мой сын Дима с детства слышал от меня только две фразы: «Не прыгай на диване, он старый!» и «Не прыгай на диване, он новый!». Потому что у нас дома было два дивана – один мог в любой момент развалиться из-за своего преклонного возраста, второй, наоборот, был слишком молод, посему – сделан на скорую руку и тоже большого доверия не вызывал. Когда мой сын просил взять его с собой на какую-нибудь из моих встреч, я всегда ставила условие: «Возьму, если будешь молчать». Что касается дочери, Еве было четыре года, когда мы уехали, и русский язык она постепенно стала забывать. Правда, у себя дома я постановила: говорим только по-русски. Но дается ей исполнение этого закона непросто, и однажды, когда к нам приехали телевизионщики из России и спросили, читала ли она мои книги, Ева простодушно ответила: «Да, но это было мучительно». Эту фразу не вырезали. Зато когда к нам в гости пришел ее жених, который вообще не понимает ни слова по-русски, а я подала на стол селедку «под шубой», она перевела это название как «морская рыба в меховом пальто». Теперь я понимаю, почему он решил, что это весьма сомнительное яство. Дочь моя полностью ассимилировалась. И ее по закону призвали в армию, но где она будет служить, оставалось секретом даже для родственников. Когда я стала упрашивать Еву рассказать, чем же она будет заниматься в армии, она спокойно ответила: «Мама, я могу ответить, но после этого должна буду тебя убить». Так что больше я не задавала ей глупых вопросов.

– Почему вас нарекли таким довольно редким именем?

– Моя мама обожала американскую киноактрису Дину Дурбин, красавицу с оперным голосом, которая так чувственно и таинственно пела с экрана: «Очи чьерние, очи страстние». И когда я родилась недоношенной, весом около одного килограмма, мама не сомневалась в выборе имени: только Дина. Когда к нам в гости пришла мамина коллега, завуч, и, посмотрев на меня, естественно, поинтересовалась, как назвали новорожденную, ей ответили: «Дина». «Дина Рубина? – переспросила завуч и на мгновение задумалась. – Я вижу это имя на гигантских афишах». Она сделала паузу, еще раз посмотрела на посапывающего «цыпленка» в колыбели и заключила: «Нет! Я вижу это имя на обложках книг!» Хотите верьте – хотите нет, но это правда. Именно такую историю поведала мне мама.

– Извините за банальный вопрос, но… В чем, на ваш взгляд, заключается предназначение писателя?

– Мне часто задают этот вопрос, и я обычно вспоминаю встречу с французским литератором Александром Бло. Этот старец, родственник великого Александра Блока, в свое время прославился своими произведениями. И когда он говорил о предназначении писателя, приводил такую историю. Слепой нищий просит милостыню на Бруклинском мосту. В его руках табличка: «Подайте слепому». К несчастному подходит писатель и спрашивает: «Много ли подают?» – «Да два-три доллара в неделю, не больше», – жалуется нищий. Писатель берет у него табличку, переворачивает ее и пишет что-то на обратной стороне. «Держи теперь табличку именно так, чтобы было видно, что я написал», – говорит он нищему и уходит. Когда через месяц писатель снова подходит к слепцу и интересуется, как его дела, тот радостно делится: «Теперь в день я зарабатываю по тридцать-сорок долларов. Скажите мне, незрячему, что же вы тогда написали». И писатель ответил: «На твоей табличке фраза: «Придет весна – а я этого не увижу». Вот оно, предназначение писателя, – давать возможность читателям чувствовать, сопереживать.

– Можете назвать писателя, который оказал на вас наибольшее влияние?

– Так уж получилось, что это Чехов. Его я от корки до корки прочитала в самом нежном возрасте.

– Что для вас русский язык?

– Это моя родина. Так получилось, что за свою жизнь я сменила несколько мест проживания – от Ташкента до Москвы, сейчас мой дом – Израиль. Все это разные культуры, разное восприятие. Но всегда меня согревал «великий и могучий». Он очень изменчив и многолик, я всякий раз подмечаю какие-то очередные нюансы, даже сейчас, в моей нынешней поездке. Уверена – эти мои наблюдения обязательно найдут отражение в новой книге.

– А как вы пишете – «с натуры»?

– Многие читатели разочарованы тем, что мои герои не существуют в реальности, что в основном все – плод моей фантазии, в книгах мало автобиографических моментов. После книги «На солнечной стороне улицы» о Ташкенте меня забросали письмами, что какие-то мелочи изображены мной не так. Какая разница? Главное – ощущение. Для меня Ташкент – воспоминание детства, наш дружный двор, в котором проживали семьи разных национальностей, колоритный сосед-узбек – он угощал всех своим пловом и говорил мне, маленькой и худенькой: «Кющай плов, морда красивый будет, как сковородка». Это очень сложно в книге передать, это чувства, эмоции. Но многие порой ждут от меня чего-то невероятного. Получаю даже такие письма: «Зачем вы (следует резкое слово) убили свою героиню?» Но финал всегда продиктован логикой сюжета. Для меня это главное место в книге – без концовки она просто не состоится. Если писатель оставил финал открытым, значит, он потерял всякий интерес к своему произведению. Я тоже теряю интерес, но только после написания, когда ставлю последнюю точку. Закончив предыдущую книгу, я уже думаю о следующей, а та, предыдущая, мои мысли совершенно не занимает. Я вся – в новой теме, новых исследованиях. Это всегда невероятно интересно.

– Где вы находите сюжеты для своих книг?

– Многое подсказывает сама жизнь. Вот, например, после «Почерка Леонардо», где речь шла о магии и зеркалах, режиссер театра кукол Ирина Уварова попросила меня приехать и поговорить о романе с ее коллегами. Разговор получился интересным, я не заметила, как пробежало время, и заспешила на следующую встречу. «Вас Петрушка отвезет, – сказала Ирина. – Леша, отвези Дину Ильиничну!» И вот мы стоим с этим Лешей в московской пробке, я его спрашиваю: «Почему вас называют Петрушкой?» И этот человек мне отвечает: «Потому что я и есть Петрушка!» После этого заявления начинается бурный рассказ, и я понимаю, что передо мной какая-то совершенно невероятная, уникальная личность, и я уже благодарна этой пробке, никуда не хочу уходить и слушаю, слушаю. Именно тогда я задумала книгу о волшебном мире кукол, которую назвала «Синдром Петрушки».

– Знаю, что вас выводит из себя вопрос о том, что ваши романы женские. Почему?

– Никто и никогда не объяснит мне, что такое женский роман. Недавно в книжном магазине в Иерусалиме у полки с надписью «Женские романы» спросила у продавщицы: «А где у вас мужские романы?» Та оторопела: «Это какие? Для геев, что ли?» – «Вот вы и ответили на мой вопрос», – гордо сказала я и удалилась. Женских романов не существует! Просто мужикам надо понять, что большая половина интересующихся чем-то людей – женщины. Они активнее – и читают больше, и в театры чаще ходят, и вопросы активно задают. А так называемые женские романы – это некое прикрытие для мужской пассивности.

– Но ведь и мужские характеры в ваших книгах достаточно яркие. Как вам, женщине, удалось познать все нюансы мужской души?

– Меня всегда спасает богатое писательское воображение. Этот «мускул» в мозгу необходимо тренировать. А если серьезно – это только иллюзия, что я хорошо знаю сильную половину. Мы с мужем вместе не один десяток лет, и только я начинаю предполагать, что уже изучила его вдоль и поперек, он выделывает такое, что просто диву даешься.

Источник