О ЧЁМ ПИСАТЬ СЕГОДНЯ, 7 НОЯБРЯ, В 99-ЛЕТНЮЮ ГОДОВЩИНУ ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ?

 

ВОТ ЕЩЁ ОДНА ИСТОРИЯ

 

ТЕКСТ И ФОТОГРАФИИ ВЗЯТЫ ИЗ КНИГИ:

"ИНСТИТУТКИ. ВОСПОМИНАНИЯ ВОСПИТАННИЦ ИНСТИТУТОВ БЛАГОРОДНЫХ ДЕВИЦ". - МОСКВА, 2003 - (РОССИЯ В МЕМУАРАХ)

 

ТАТЬЯНА МОРОЗОВА

В ХАРЬКОВСКОМ ИНСТИТУТЕ БЛАГОРОДНЫХ ДЕВИЦ

 

Год 1917-й. Октябрь. Голод

                  Между тем революционные события, потрясавшие Россию, своеоб­разно проявлявшиеся на Украине, не могли не отражаться в жизни ин­ститута. Но институт продолжал существовать, он жил, сохраняя свой порядок. Если теперь всмотреться в даль прошлого, то поражаешься со­четанию устоявшихся традиций в жизни института, своего рода инерции его существования, и неизбежного воздействия на его быт общественных потрясений. 29 октября 1917 гола я писала бабушке, жившей пол Екатеринославом: «Родная и дорогая моя бабуся! Как ты поживаешь? Как твое здоровье? Я и Ната пока здоровы. Отметки у меня ничего.У нас ужасное происшествие: зарезали нашу экономку 19-го ночью. Ужасно. После этого ночей не спали. Трое каких-то забрались к ней в комнату, обокрали и зарезали. Служили панихиду».

                Письмо написано после Октябрьской революции, но о ней ни слова. О ней мы просто слыхом не слыхали. А местное событие, весть о кото­ром принесли нам утром дортуарные девушки, взволновало нас как по­трясающее. Теперь оно воспринимается как знак наступивших обществен­ных бурь.И в этом же письме, в котором я писала об убийстве экономки, я сообщала: «Знаешь, бабуся, у нас издастся журнал. Наш класс излает. Я дала свое летнее стихотворение «Майский вечер» и еще загадки кое-ка­кие. Буду рисовать».

              Между тем понемногу стала нарушаться строгая и привычная упоря­доченность дня. Все чаще мы простаивали минут 10—15 на лестнице при спуске в столовую: не был готов обед.Но самое разительное, что давало себя знать порой весьма мучитель­но, был голод. Мы стали голодать. В письме к бабушке от 9 ноября 1917 года я прямо писала: «Есть хочется безумно. Теперь нам дают по одному кусочку хлеба. В прошлом году кто сколько хотел, столько брал. В на­чале этого года давали по два, а теперь по одному».Иной характер приобрели гостинцы излома. Вместо пирожных, пе­ченья, конфет и фруктов нам стали приносить бутерброды, пироги, хлеб. Однажды мама Оли принесла в баночке нарезанную кусочками селедку с луком и постным маслом. С каким наслаждением мы ее ели! Позднее, если у нас были деньги, нас стали выручать девушки: они охотно покупали нам в ближайшей лавочке хлеб, яйца, сахарный песок. В кружке (а у каждой из нас была своя кружка) мы стирали яйца с саха­ром (гоголь-моголь), всыпали в кружку ложечку сухого ячменного кофе и с удовольствием ели. Это было вкусно и утоляло голод.

 

 

Роскошное подношение

 

                 Однажды днем в классе за нартами почему-то сидели всего лишь пять- шесть девочек, в их числе я. Каждая была занята чем-то своим. Одна девочка ела хлеб. Наталешка судорожно ходила через весь класс — от двери к окну и от окна к двери, то и дело поглядывая на девочку, евшую хлеб. «Сейчас сделает ей замечание, — подумала я, — в классе не едят...* И вдруг меня осенило: «Господи! Да она сама хочет есть!» Я встала, подошла к ней и тихо спросила: «Наталья Николаевна, вы голодны?» — «Да, — ответила она просто, — я с удовольствием съела бы кусочек хлеба...» У меня был хлеб. Я быстро подошла к своему шкафчику и отрезала ломтик хлеба. Две девочки, догадавшиеся, в чем дело, поспешно под­бежали ко мне, и одна из них посыпала ломтик сахарным песком. Я по­ложила его на лист чистой белой бумаги и поднесла Наталсшке. Она взя­ла его и тотчас стала есть, а я, сев на свое место, с удовольствием смотрела, как Наталешка поглощает наше роскошное угощение.

 

Гостьи из Петрограда

 

              В нижнем коридоре института стал и мелькать девичьи фигурки в пла­тьях незнакомого густо-голубого цвета. Оказалось, из Петрограда привезли к нам воспитанниц Смольного института.Смольный, ставший штабом Октябрьской революции, был занят Петрофадским Советом в августе 1917 года. В здании института еще жили классные дамы и воспитанницы, не разъехавшиеся на каникулы. Снача­ла их перевели в Кссньсвский институт55 в Петрограде, а затем девочек- сирот отправили к нам в Харьков. Вероятно, это было в декабре 1917 года. Я была в IV классе.

              Вскоре смолянок переодели в наши платья и распределили по классам. В наш класс пришло 15 девочек. Мы встретили девочек Смольного очень тепло. Я и Оля пережили настоящий взрыв гостеприимства и радушия. В два-три дня были поглощены все наши запасы съестного. Разговорам не было конца.Платья голубого цвета в Смольном носили в младших классах, в старших - тем­но-красные. У нас. включая III класс, носили зеленые, два старшие — темно-красные (бордо). Вечером Оля сказала мне: «Знаешь, смолянки говорят, что самые симпатичные девочки класса — Тала Морозова и Оля Феттер*. Эта похвала меня тронула очень мало. Наше радушие было непосредственным и бес­корыстным душевным порывом, выражением радости новизны и дружес­кого общения. Но в течение нескольких дней я часто ловила на себе светящийся лас­ковый взгляд девочки-смоляночки Иры Волковой. Я смущалась и отво­рачивалась.

              Вскоре мы узнали, что Смольных институтов было два: Николаевский и Александровский. Николаевские высокомерно считали Александровс­кий ненастоящим Смольным. Нам же было все равно. Все были такие же девочки, как и мы. Александровских, между прочим, к нам прибыло значительно больше, чем Николаевских. С приездом смолянок в нашем классе произошла одна неожиданная перемена. Наталью Николаевну, нашу Наталешку, заменила классная дама из Смольного — Ольга Максимовна Яржембская. Она, между про­чим, была сестрой одной из смолянок нашего класса — Вари Яржембской, о которой я уже упоминала. Ольга Максимовна, мало похожая на сестру, была очень молода и внешне очень привлекательна. Немного выше среднего роста, стройная, с чудесными светлыми волосами и карими глазами, она держалась с изящной простотой и приветливостью, но час­то казалась задумчивой и озабоченной. Мне она очень нравилась, я часто подходила к ней и однажды лаже показала ей фотографии моих родных. Наталья же Николаевна должна была вместо умершей Катерины Ива­новны («Кочерги») охранять наш ночной покой. Помню, как мне было грустно смотреть на нее, когда она в первый раз вошла в дортуарный ко­ридор в скромном ситцевом халатике с двумя белыми подушками под мышкой.

 

Дружба, овеянная поэзией красоты

               Однажды вечером, собираясь выйти из класса, я подошла к двери и только что хотела взяться за ручку, как дверь резко распахнулась и ко мне из коридора, необычайно взволнованная, бросилась Оля. «Васенька' Васенька! — громко восклицала она, плача и смеясь одновременно и не­рвно притоптывая ногами. — Васенька! Там девочка! Какая девочка!» Крайне удивленная и даже немного испуганная, я серьезно взглянула в лицо Оли. Глаза се, широко раскрытые, были полны слез и сияли радостью.

             Я вышла в коридор. У окна стояла небольшая группа незнакомых де­вочек, очевидно, младшего класса. Не нужно было присматриваться, чтобы решить, какая девочка привела Олю в столь бурный восторг. Де­вочка была действительно очаровательна. Небольшого роста, с хорошо развернутыми плечами, на которых на стройной шее стояла темноволо­сая головка с карими глазами под тонкими дугами бровей, с тонким, слегка опущенным вниз носом и изумительного матового тона кожей липа, она была прелестно хороша. С левой стороны верхней губы чернела ма­ленькая родинка и такая же на правой щеке, придавая неожиданную пи­кантность юному личику. Ее лицо не было классически правильным, но его черты сочетались так гармонично, что оно казалось неповторимо прекрасным. А я, небольшая ешс девочка, почувствовала в этой чужой девочке какую-то внутреннюю притягательную силу, отражавшуюся в вы­ражении ее лица. Вероятно, именно это прежде всего так остро почув­ствовала Оля.

          Девочка была воспитанницей Смольного института (Александровско­го), недавно прибывшего к нам из революционного Петрограда. Она была ученицей VI класса, то есть на два класса младше меня. Звали ее очень просто: Катя Фещенко.Я не помню, как началось наше сближение. Вероятно, с первой же встречи. И уже скоро, если наши классы шли одновременно парами по коридору, мои глаза тотчас отыскивали Катину фигурку, а се глаза нахо­дили меня. Мы кивали друг другу головой и улыбались. Я не могла не любоваться Катей. Однажды я шла по коридору мимо ее класса. Дверь была приоткрыта, Катя сидела прямо против двери и вышивала. В ее позе было столько непринужденного изящества, что я невольно замедлила шаги, любуясь ею.

          У нас в институте не было принято заходить в чужой класс. Только сестры иногда навещали друг друга. И вот скоро стало нашим обычаем встречаться в «малютке*, а чаще в умывальной комнате нижнего дортуа­ра. Я приходила с Олей, Катя - со своей соседкой по парте — Варей. Варя радостно улыбалась, очень довольная новым знакомством, общением с девочками старшего класса. Но Варя скоро исчезла. Очень удивила меня и Оля, восторженно встретившая Катю, но вскоре отошедшая от нас. Я же продолжала встречаться с Катей, иногда специально вызывая се из класса в умывальню.

           Вскоре я узнала, что Катя — моя ровесница. Ей было, как и мне. 13 лет. Но я была двумя классами старше, и это создавало известную ди­станцию между нами. Я держалась просто и дружественно, но мы были на «вы* и свое «старшинство* я чувствовала постоянно.В ответ на мои осторожные вопросы Катя рассказала мне, что она — круглая сирота, что своих родителей она потеряла очень рано и воспиты­валась у «богатого дяди». Потом ее отдали в институт, и вот она — здесь... Я как-то спросила, где сейчас ее дядя, в Петрограде ли он. «Нет», — ответила Катя так тихо, что я почувствовала невозможность дальнейших расспросов.

         Из повседневных разговоров случайно запомнился один. В это время в институте было трудно с обувью, и я носила собственные полуботин­ки. Как-то я радостно сказала Кате, что скоро нам выдадут новые казен­ные ботиночки. «А мне очень жаль, — сказала Катя, улыбаясь... — Ваши полуботиночки оставляют открытой часть белых чулок, и я всегда издали узнаю вас по белой полоске...* Мне было приятно, что она радуется встре­чам со мной.

          Как-то вечером, когда из-за отсутствия света было невозможно делать уроки, мы собрались в большом зале — танцевать. Оли почему-то не было. Ко мне подошла Катя и крепкой, властной ручкой обняла меня за талию (мне показалось это немного дерзким), и мы поплыли в общем круге валь­са. Так две неглупые девочки и целый ряд других, не думая, почему нет света, почему, вместо того, чтобы готовить уроки, они танцуют при свете огарка, совсем не представляли масштабов произошедшего за стенами их здания. И поэтому они всецело во власти своей юности, своих непосред­ственных отношений, увлечений и симпатий. «Дружба, овеянная поэзи­ей красоты, — сказала я как-то о наших отношениях. Но когда корабль Смольного института уплыл в неизвестность, я с тревогой думала о судь­бе этой чужой девочки, девочки редкой красоты, обаяния и так беско­нечно одинокой. Как сложилась се судьба?