Оригинал harpist_ka

 

 

 

 Многие смолянки оставили воспоминания, где красочно описывали быт и нравы своей школьной поры. Например, Ксения Эрдели, в своей книге «Арфа в моей жизни» посвятила не одну главу времени учёбы и преподавания в этом институте.

Я читала эти мемуары в детстве, сейчас они уже библиографическая редкость, но что бы представить атмосферу, царившую в стенах этого престижного учебного заведения, не обязательно  искать воспоминания смолянок. Об этом есть книга, которую читали почти все:




Помните её учёбу в Лоувудском приюте? Холод и полуголодное существование, наказания за каждую провинность и унылое серое лоувудское платье? Поменяйте имя с Джейн Эйр на Корецкая или Ильинская – вот вам и описание жизни в Смольном институте благородных девиц.

 Внешность учениц была строго регламентирована: одинаковые прически, разные для разных возрастов (младших девочек часто коротко стригли, а старших заставляли строго закалывать волосы), аккуратное платье с коротким рукавом и вырезом, фартук, пелеринка и нарукавники на тесемках. Цвет платья – кофейный, голубой или серый -  зависел от класса обучения.  Бельё было грубым, а обувь тяжёлой и безразмерной.

 

Девушки оставшиеся в институте после окончания основного курса для получения дальнейшего образования и дальнейшего карьерного роста до классной дамы обычно носили серые платья. Им читали дополнительный курс педагогики и в качестве практики использовали как помощниц воспитательниц.

 

Каждый день начинался одинаково:

подъём в 6 утра и обязательное умывание до пояса холодной водой.

Эту привычку многие смолянки сохраняли на всю жизнь. Ксения Эрдели, например, до 92 лет обливалась ледяной водой по утрам, и слышать не желала ни о каких простудах. Свою ученицу, пропустившую занятие из-за болезни называла «дура».

 Эта лексика, кстати, тоже «наследство» институтской жизни. Классные дамы, которым вообще-то полагалось разговаривать с воспитанницами только по-французски, в воспитательных целях нередко переходили на великий и могучий.

 

Нет, это конечно исключение, потому что в институте действительно хорошим манерам. Девочку, которая некрасиво ходила или позволяла себе гримасничать, дразнил весь класс. Так что в данном случае стимул к обучению был.

 

Неплохо преподавали языки, в особенности французский, без которого в хорошем обществе делать было нечего. Этот предмет вообще считался самым главным.

До реформ Ушинского на французском преподавались многие предметы, например, физика. Обычным было чередование французских и немецких дней, когда девушки были обязаны говорить только на этих языках даже между собой.

 Благодаря Ушинскому Смольный институт стал готовить скорее учительниц, чем "профессиональных" жен. Фактически это было возвращением к идеям Екатерины, которая надеялась, что образованные дамы смогут окультурить по крайней мере членов своих семей.

 

Кроме изучения наук, занятий музыкой, гимнастикой и танцами, девочки обязательно учились шить и готовить, знали основы агрономии.  

 

 Без этого трудно было бы следить за ведением хозяйства в большом поместье, а предполагалось, что выпускница, если не станет фрейлиной при дворе, то  удачно выйдет замуж и будет хозяйкой большого имения.

Но это – планы на будущее, а для институток  никаких поблажек не было, даже для дочерей знатных родителей и «иноземок», таких как  внучка Шамиля или дочери грузинских князей, княжны Черногории или шведские аристократки.

 

Начальница Смольного, княжна Ливен, говорила молодой классной даме:

«Вы, может быть, еще не знаете традиций Смольного. С принцессы надо требовать вдвое и втрое, потому что от ея характера будут зависеть судьбы ея подданных».  

 

Августейшие особы  носили форменные институтские платья и ходили на обычные уроки. Единственным отступлением от правил было то, что они не спали в общих дортуарах на 20 - 30 человек,

 

им предоставлялись отдельные помещения для жилья  и собственная кухня.

 

Несколько раз в год (в день именин императора и императрицы, на Новый год) устраивались балы, на которых присутствовали все воспитанницы и начальство. На балах смолянки  танцевали друг с другом. На институтском сленге это называлось "шерочка с машерочкой" (от французского "Ma chère").

 

"Эти балы,— писала одна из смолянок,— не нарушая томительной монотонности институтской жизни, вознаграждали за свою непроходимую скуку только тем, что воспитанницы получали по окончании их по два бутерброда с телятиной и по одному пирожному".

 

Изредка (и отнюдь не везде)  устраивались балы с приглашением кавалеров-родственников (родство считалось обязательным условием), а некоторые институты допускали присутствие на балу  воспитанников дружественных мужских учебных заведений, но это было большим исключением из правил! К тому же, балы в институте не сводились исключительно к танцам, как нам сегодня это представляется.

 

Вот как описывает свой выпускной бал Ксения Эрдели:

«На традиционном выпускном вечере я в последний раз отдала дань всем изучавшимся мной в институте музыкальным предметам: я играла на рояле, дирижировала концертом Бортнянского для хора, пела вместе с Фаней Байковой дуэт Рубинштейна «Уже утомившийся день» и, конечно, исполняла номера на арфе. На следующий день состоялся наш выпуск. В этот день мне довелось в последний раз выступить в качестве регента - я дирижировала хором на традиционном благодарственном молебне в Казанском соборе. Это было в мае 1895 года.»

Я не могу ручаться за всех, но точно знаю, что выпускница института благородных девиц Ксения Эрдели не была чванливой белоручкой и поверхностно образованной девушкой, ничего не знающей о жизни.  В 1897 году Эрдели уже сама начинает педагогическую работу - ведет класс арфы в Смольном институте. К тому времени относится и первое выступление в симфоническом концерте Русского музыкального общества в Большом зале Петербургской консерватории под управлением В. И. Сафонова.

К.Эрдели

 

Всю свою долгую жизнь, а прожила она 92 года, Ксения Эрдели работала и не позволяла себе расслабиться и распуститься ни на минуту.  Вот как вспоминали о ней коллеги:

«Московская консерватория 1943 года... Вернулась из эвакуации когорта профессоров, и в их числе Ксения Эрдели. Впервые увидев ее возле ректората, я несказанно удивилась: полная концертная "амуниция", словно ей предстоял выход на публику, а не в учебную аудиторию. Высокая, идеально сделанная прическа - волосок к волоску, как на портретах русских аристократок; белоснежное, жестко накрахмаленное жабо, украшенное роскошной брошью; туфли на высоких каблуках. В те времена это обращало на себя внимание. Вскоре я убедилась, что в ином обличье Ксения Александровна не появлялась нигде и никогда, даже дома!»

 

harpist-ka.livejournal.com/162158.html