В колонках играет - Сплин. Двуречье

Блин, завтра сдавать матан. Ну что за жизнь? А как же беззаботные студенческие годы? Что-то уже не верится.

Мы встречали её - она носит клеша
И цветок голубой в волосах.
Вы сказали бы, в рай улетает душа,
Если можно назвать это так.
Одурманили нас, оглушили совсем,
И распяли на темном кресте,
Мы висим уже век, позабыты совсем,
Словно краски на старом холсте...

Продолжение следует, или To be continued, как сказали бы продвинутые мальчики и девочки.
Это я нашла старую тетрадку, заменявшую дневник в больнице, а заодно и потом, во время экзаменов. То, что там, сверху, было написано как раз между высокими рассуждениями о Печорине и Бэле. Печорин не сложился, да и стихотворение (назовем ЭТО так) тоже. Бывает и такое.

Еще один совсем уже бред, смахивающий на дешевые вирши в конце "Людиновской литературной газеты" (этот ужас издается на моей исторической почти родине)

Я сижу в темноте, а вокруг голоса,
Голоса, да не те, что привыкла с утра.
Не весна, не вода, а болезнь и кровать,
Душно здесь, и всегда по ночам нам не спать.
Рядом кровь и стекло, хлороформ и борьба,
Бледно-синее дно голубого окна, (гы-гы, прямо как у Блока)
И ты псих, и я псих - только так можно жить (В этом мире много психов, каждый пятый - это псих; говори со мною тихо, может, я один из них)
Голос стих, голос сник - ничего не просить.
Ничего не узнать, не сказать, не сыграть,
Только ночью не спать и не мучать кровать.
А на воле не снег, только трубы и гарь (Это я к тому, кто додумался в Капотне проветривать палаты),
Не удался побег, и в театре антракт (Да, и такое было, закончилось все, как всегда, скверно),
И зеленая дверь, а за ней часовой,
Только пикнуть посмей, в цепи и под конвой.
Часовой не плохой, только странный слегка,
Его мучает боль, как и нас, иногда.
Иногда нас убьют, иногда не дадим,
Иногда вдруг спасут, не спасут - тогда в дым
Мы нырнем и уйдем в предрассветный мираж,
Как хороший актер - здесь сказали бы "блажь".
Только крыши блестят и не держат ступней,
Расползаясь - дрожат, растворяясь - в огне.
И такие, как мы, на кроватях ничком,
Нереальны, как сны, как пройти босиком
По пыли и углям, по стезям, по звезде,
По кузнечным мехам, по печальной воде, (Где-то это уже было, чует сердце, дурной плагиат)
Наши дни - это бред. на стене, как панно,
Наша смерть - это свет, что стучится в окно (в 7 утра, да еще и вопли из коридора: "НА УКОЛЫ!")
Наша жизнь - это сок, кислород и игла,
А спасение - гонг отгоревшего дня.


Посвещается тем, кто меня уже не помнит. (По крайней мере, так написано в конце. Честное слово, не помню, к чему это. Хорошая игла была, качественная. Обкололи наркотой до комы, и все хорошо, никто не орет, не жалуется. Жизнь прекрасна.
Где мой обрез?!)