За последние девять месяцев я изничтожила себя.

Эта бесконечная направленность на одного человека, беготня между городами, Москва, Петербург, самоконтроль. Стремительно снижающийся вес, истерики, такие, что уснуть невозможно, волосы выпадают. Не хотелось выходить из дома, не хотелось подниматься с кровати, и каждое утро, открывая глаза, я думала, что лучше всего умереть, лишь бы только не бултыхаться в этом сером ожидании.

Месяцы, наполненные неопределённостью. Когда я, как глупая собачка, по первому зову прибегала к назначенному месту, и мы неистово трахались в отелях, оплаченных PWC, в хостелах в районе Арбата, в квартире, которую я так люблю. Месяцы, когда за каждым подъёмом и приближением следовал такой неистовый спад, такое расхождение, что я срывала голос, крича в пустой квартире. Месяцы сублимации - начала танцевать буги-вуги, чтобы отвлекаться весёлой музыкой, отправилась на растяжку, чтобы отвлекаться болью, рисовала, рисовала, рисовала. С головой в учёбу, книги, бег, а желание общаться с людьми всё слабее и слабее. 

Эти воспоминания перемолоты в голове столько раз, что уже и не больно практически. Новая Голландия, закат с 25 этажа, романтические ужины при свечах, предрассветный несон, отъезд, тоска. Эйфорический сентябрь-октябрь, эпоха историй и шквал сообщений. Его октябрьский приезд в Москву, солнечное утро, мёрзнуть в ожидании поезда, стоять напротив вагона, дрожь от волнительного нетерпения, он выходит на палтформу, и он совершенен. Свет, повсюду свет, такие тёплые оттенки, чистопрудный бульвар, Варварка, Третьяковская галерея, Кропоткинская, переулки в районе Арбата, зелёные фланелевые пледы, Климт на стенах, за окном ремонт, его волосы мокрые после душа, моё платье и бельё летят на пол. Спустя неделю Петербург мрачен до предела, холодно, книжный и кофейня на Ваське, макароны-гнёзда. Месяц слёз. Предпоследний вечер ноября, за окнами гладкий снег, прыгаю по кроватям в его фиолетовой рубашке, запоминаю каждую мелочь, морщинки под глазами, линию скул, вены на руках. Утро ледяное, обнимает меня на Смоленской в гуле приближающегося поезда, а затем пропадает на месяц, и, будучи в Москве в день-когда-намечался-конец-света, не удосуживается встретиться со мной, рыдаю до срыва голоса, до полуобморочного состояния. А 1 января в 2 часа ночи он звонит и говорит, что хочет увидеть меня, и в 10:50 я судорожно вжимаюсь в него, стоя на платформе, куда только что прибыл Сапсан. Восхитительный пустой город, измождённый праздничной ночью, мы ходим будто после апокалипсиса, голова кружится от его наличия рядом, привычный отель, засыпать в обнимку, а затем снова слёзы,  ибо, проснувшись, он решает уехать, и прямо в моём присутствии заказывает билет. Я плачу, что это метод кнута и пряника, чуть ли не умоляю его остаться, а потом беру себя в руки и усваиваю и этот урок, как все бесчисленные уроки, преподанные им прежде. Не привязываться, не скучать, не тосковать, учиться отвлекаться, не спрашивать его о мотивах, не загадывать. Господи, как трудно, и как нормально было для этих месяцев чувствовать себя самым счастливым человеком в мире, а уже спустя каких-то пару часов рыдать, глотая успокоительное. Январь, несколько дней в его квартире, ставшей серой после отъезда сестры, какой-то мрачный ад, брожу по дому в его одежду, пока он на работе, боюсь слово лишнее сказать в его присутствии, так боготворю его, неадекватное обожание, сумасшедшая зацикленность. Тогда я сдаю билеты раз за разом, не возвращаясь в Москву, а моя мама паникует и каждый день звонит мне. Дерево распластано чёрной тенью на фоне жёлтой типично Питерской стены, прихожу к его офису и отдаю ключи. Ветер разрывает слова, у него рубашка в мелкий ромбик, всегда любила её. Когда разворачиваюсь и ухожу, впервые за всё время становится как-то легко. Наверное, это и был симптом начала отмирания. Затем ещё месяц отложенных встреч, когда от обиды у меня опускались руки, март, переполненный встречами, стандартно на Белорусской, электрички, на которые я бегала, сломя голову, ночь, холод, снег в свете фонарей, мои недолгие зелёные линзы, отели, отели, отели, "мы больше не будем этого делать", снова истерики, до приступов астмы, засыпать рядом, но моё тело будто сковано обручами, сон не идёт, невидимая разделительная полоса на кровати вполне ощутима. Попытки отвлечься, но всё неизменно возвращается к прежнему, и мы снова видимся так же, и даже там же, он обнимает меня, истосковавшись, я утыкаюсь носом в его плечо, и в голове никаких мыслей кроме "пусть это не кончается, пожалуйста", за окнами пустой этаж едва построенного здания, там то горит свет, то нет, тракторы фырчат, разгребая по ночам мартовский снег, в одну из ночей он аккуратно проводит пальцами от моего плеча до бёдер, и это так не похоже на него, держащего дистанцию, особенно во время сна. А в другую ночь кладёт мою голову себе на плечо, не отпускает меня от себя, и я чуть не плачу от этой неожиданной непривычной нежности, нежности на вес золота, нежности, которой от него не дождаться. И после этого приближения мы не виделись полтора месяца, не говорили чуточку меньше, я даже бывала в его квартире, но его там не оказалось, я прижимала к себе его кардиганы, пока его сестра не видела, понимая, что это край, предел. Мне кажется, он уже тогда планировал никогда больше не видеться со мной, а я, дура, по ошибке истолковала эту нежность как хороший знак, хотя надо было понять, что это агония, не более.

И вот после этого я мертва. Мертвенность не пробивает ничто - ни масса новых знакомств, ни три прыжка с парашютом на прошлых праздниках, ни ролики, ни комплименты, ни успехи в учёбе, ничего. Самооценка ниже плинтуса, от мысли о мужчинах выворачивает наизнанку, слоняюсь по городу, периодически ухитряясь забыть о всём происходившем, но потом оно снова накатывает, и никуда не деться. Мужчина, казавшийся мне интеллектуальным идеалом, не любил меня и никогда не полюбит, от этого ощущение собственной ничтожности пускает корни глубже, глубже и глубже. Куда мне до него. А он предельно спокоен, все поступки будто в едином русле, и уроки, преподанные им, словно сумели немного переделать и меня. И вот теперь, когда он не появляется в моей жизни, просто молча взял и исчез, я больше не знаю, что делать, как и зачем.

Пройдёт, скорее бы только.