В повседневных наблюдениях незамирающего города слишком много трагического. Чем не сюжет для сюрреалиста – одинокий, неподвижный, погибающий молодой тополь, заблудившийся в темном лесу человеческих движений. Он сутулится, и гнется, но не от ветра. Даже он подчинен теперь совершенно иной, более свирепой силе – всеобщему порыву к единообразию. Он старается уловить направление чуждого, но господствующего над ним вектора беспорядочного общечеловеческого стремления. Мой город бесцеремонен. В подземных переходах, автобусах, парках в незащищенные музыкой наушников уши врываются отколовшиеся острые обрывки брошенных в мобильные телефоны чужих фраз. За подобным проникновением робко жмется вопрошающий голос: не является ли в информативно насыщенном, четко отлаженном сообществе закованных в статистику существ бегство к некоей ”собственной личности” проявлением слабости, упадка? Не в этом ли бегстве теперь видится аморальное безумство наступившего дня? Даже твердый вопрос бестолков в пустоте. Хрусталь не звенит в вакууме. Я слишком молод, чтобы разрешать вопросы. Но хуже другое – я все еще не научился спрашивать.