Всё, дорогой, поверь мне, не так уж плохо,
Даже когда по паспорту ты – Пьеро,
И ничего не можешь помимо вздоха,
Если опять – три раза подряд – зеро.
Есть же скамейка, облако, куст сирени,
Где-то на донце капелька коньяка,
Это давно известный рецепт смиренья.
Есть, наконец, живая моя рука.

Хватит блистать на сцене у Карабаса.
Или у Карло. Ты ведь не для того.
Полно геройствовать, тихо уйди с баркаса –
Он всё равно взорвётся скорей всего.
Что тебе неустойка с ангажемента?
Ты ведь и так всю пьесу гоним, раним!
Что тебе эти "браво!" и "сакраменто!"?
Жив-то кустом сирени – лишь им одним.

Всё, дорогой, поверь мне, не так уж скверно.
Солнца не станет – значит, взойдёт луна.
Жизнь приучает медленно и наверно
Не обращать вниманья, когда она
Ласково машет битой тебе бейсбольной
Или грозит стереть тебя в порошок...
Жить хорошо... Ну, может, немного больно...
Или, вернее, больно – но хорошо.

(с)

Нарисуй... ну, пускай не Руанский собор, так хотя бы барашка –
А потом подари
Мне, которой вся живопись эта была никогда не потребна,
Непонятна, чужда,
Мне, которой довольно гвоздя, на котором шинель и фуражка,
И не надо зари,
Мне, которой прожить без любви и стыда, без греха и молебна,
Не составит труда.

Мне, которую ты пожелал вопреки всем возможным канонам
И всему вопреки,
Мне, холодной, расчётливой, точной и знающей верные цены
Предложеньям руки,
Мне, которой ты был невлюблённым смешон, и стократно – влюблённым,
Что за лесть ни реки
И с какого моста ни бросайся в объятья заплёванной Сены
Или прочей реки,

Мне, с которой ты вместе не будешь вовек ни сегодня, ни позже –
Разве только во сне,
Непокорной, недоброй, негибкой, всегда неподвластной как ветер
Никакому рулю,
Нарисуй, как умеешь, хотя бы барашка, пускай непохоже,
Только именно мне.
На последнем суде, может статься, когда я предстану в ответе,
Я его предъявлю.

(с)

Давай хотя бы раз в году забудем про испуг.
Давай проспим свою беду, приснясь друг другу вдруг.
Хоть цвет моих усталых глаз не блещет новизной...
Давай ещё хотя бы раз – как будто ты со мной.

Нас не разбудят никогда ни Нот и ни Борей.
Нам не приснятся холода, не будет январей.
Нам не приснятся хруст и наст - лишь тёплые моря.
Давай ещё хотя бы раз – как будто ты моя.

Давай ещё хотя бы раз – как будто я живу.
Пусть это сон, но он сейчас. А завтра наяву
Река, что разделяет нас, и мы, как острова...
Давай ещё хотя бы раз – как будто ты жива.

(с)

Чутьё, положим, не подведёт, - да толку в твоём чутье.
Ты сам решил не внимать тому, что тихо скребёт в груди.
Всё те же волны, и облака на небе как будто те,
Но всяк земной и небесный знак тебе говорят "уйди!"
"Уйди!" - звенит городской трамвай, не думая тормознуть.
"Уйди!", - вослед, подымая шерсть, с тревогой глядят коты.
И если ты для кого-нибудь сойдёшь за кого-нибудь,
Коты - они прозревают суть, и видят таких, как ты.

Ты знаешь явки и адреса. Ты помнишь простой пароль:
"Bongiorno, барышня, как дела? Не скушно ли вам одной?"
Ведь надо всё-таки доиграть когда-нибудь эту роль,
А дальше, может, она, глядишь, и станет тебе женой.
Ты помнишь улицу, помнишь дом, и шар голубой над ним.
И двор, и в центре двора фонтан, в котором журчит вода.
И тот же самый вдали вулкан - и абрис его, и дым.
Но разум шепчет: "Постой! Постой, не надо тебе туда..."

Поскольку не занавешен там стоит на окне цветок.
Едва взглянув, кабы был смышлён, ты понял бы - дело дрянь,
Что всё уже совершило здесь помимо тебя виток,
Что нынче там незабудка, а когда-то была герань.
"Вернись в Сорренто!" - зовёт певец, вчера лишь сладкоголос.
Он всё, что хочешь, тебе споёт за пару твоих монет.
Однако же никому туда вернуться не удалось,
Ввиду того, что Сорренто есть - тебя уже больше нет.

(с)

Отпусти меня на волю, мой хороший.
Не держи меня в светлице золотой.
Мне не надо ни воды твоей, ни крошек,
Я мечтала о любви, да не о той.

Я не выживу, рассудку потакая,
Чем цепляться за удачу не свою,
Отпусти меня, зачем тебе такая.
Всё равно я в этой клетке не спою.

Отпусти, не донимай своей заботой.
Не волнуйся – долечу, не разобьюсь.
Я потом тебе, конечно же, с охотой
Пригодилась бы, да вряд ли пригожусь.

Сядешь в саночки, проедешь по пороше,
Слёзы выплачешь к трактиру по пути...
Отпусти меня на волю, мой хороший.
Я же знаю – ты хороший. Отпусти.

(с)

В одной песочнице, коих много, числа которым повсюду несть,
Какой-то прихоти ради бога, судьба свела их, зачем - бог весть.
В отдельной карликовой пустыне, имевшей место в любом дворе,
Скучали рядом они отныне и ковырялись в земной коре.

И вот однажды, а если точно - цвела черёмуха, был четверг,
Он поднял взор, и в часах песочных застрял комочек, и мир померк.
И вдруг увидев в ней свет, прекрасней какого и не встречал досель,
Он тихо выдохнул перед казнью и сел в бесплатную карусель.

Она ломала его машинки. Он и не думал роптать в ответ.
В её глазах голубели льдинки - он улыбался и видел свет.
Она втыкала в него шурупы, булавки, шпильки и каблучки,
Но у него лишь дрожали губы, и расширялись слегка зрачки.

Потом песочница стала мелкой, открылись новые рубежи -
Она швыряла в него тарелки и научилась метать ножи.
Он подарил ей букет кораллов, она украла его кларнет.
Она язвила, вонзая жало - он улыбался и видел свет.

Она царапала и кромсала его прилюдно и тет-а-тет.
Он улыбался. Довольно вяло, но улыбался - и видел свет.
И терпкий мёд из цветов полыни вкушал, что чертополох - осёл,
Не из упрямства, не из гордыни - а просто хочется, вот и всё.

И он цеплялся, как мог, конечно, за всё, дарованное ослу,
Уменье видеть не то, что внешне, уменье слышать не то, что вслух.
Но пламя жгло, становясь бледнее и безотраднее каждый час,
И он ушёл, не простившись с нею. Песок просыпался. Свет погас.

И воплям разума не внимая, что дело было отнюдь не в ней,
А лишь в черёмухе, или в мае, иль в чём ещё – божеству видней,
Он опустился на дно морское, во мглу, не снившуюся Кусто...

Зато он видел её такою, какой не видел её никто.

(с)

...А ведь было оно – одуванчики и соловьи за железной дорогой...
И как будто недавно бренчало в кармане, да вот обронил, ротозей.
И теперь экспонат, реконструкция... Сбоку глазей, но руками не трогай!
Потому что – музей.

Нет бы – в банк, под амбарный замок, под красивый большой автомат часового!
Навсегда поместить и его, и себя... И adios, дорогие друзья!..
Но – нельзя, потому что... Да что там выдумывать снова неверное слово!
Потому что – нельзя.

Сигареты на завтрак. Вчерашних газет на обед. Что придётся – на ужин.
Чемоданы собрав, из души без скандала к другому уходит печаль.
И душа засыпает, как рыба в промёрзшем пруду, не имея отдушин.
Потому что – февраль.

(с)

Неизвестного месяца и числа,
Очевидно, за гранью добра и зла,
Раз уж так сложилось собой само,
Напишу, пожалуй, тебе письмо –
Я дрейфую на льдине совсем один,
Среди тысячи тысяч таких же льдин,
И плыву незнамо куда во мрак,
Над палаткой повесив трёхцветный флаг
Государства, в котором уже лет сто
Происходит чёрт его знает что,
Где, хоть за угол выйди, хоть в интернет –
И найдёшь, что угодно. А счастье – нет.

читать дальше

На берегу совсем чужого моря
Совсем один в совсем чужой стране
Я мог бы жить, совсем не зная горя,
И горе бы не знало обо мне.

Оно нашло б кого-нибудь другого,
Ходило с ним на танцы и в кино,
В подъездах целовало бестолково
И с ним вполне б утешилось оно.

А там и он попался бы, и вскоре
Легко глотал целебное враньё,
И просыпался б вместе с этим горем,
Не ведая, что горе-то – моё.

И это так, казалось бы, несложно
Принять, за исключеньем одного:
Оно – моё. И пусть с ним – невозможно,
Но как мне дальше вовсе без него...

(с)

Фея просыпается и курит. Нужно две,
Чтоб для начала понемногу прояснилось в голове.
И хорошо бы вспомнить – с кем и что пила.
Морщится и борется с привычной тошнотой
По понедельникам. Встаёт – уже понятно, что не с той.
Но надо ехать делать добрые дела.

Надо – значит, надо. У судьбы мотив простой:
Ей всё равно – хоть стой, хоть падай. Но желательнее – стой
И не гадай вотще – "тому ли я дала?.."
Феям это свойственно – попросят, так давай,
А, впрочем, думать больше некогда – успеть бы на трамвай,
Ведь надо ехать делать добрые дела.

Где-то в чёрном ящике разбившейся мечты
Лежат зачитанные письма и засохшие цветы.
Она осталась непонятно как цела.
Дом напоминает то ли келью, то ли клеть,
И даже можно пожалеть себя, да лучше б не жалеть
И машинально делать добрые дела.

Дел не перечесть. Накинув старенький халат,
В большой больнице, где так много неухоженных палат
И очень умных, но бессильных докторов,
Фея растеряла весь запас волшебных слов
И может только выметать чужую боль из всех углов.
Её там за ночь накопилось – будь здоров...

Вплоть до новой пятницы, уставшая душа,
Трудись, а после, неумело и безрадостно греша,
Ищи забвенья от кошмара добрых дел.
После – затемнение. И некто без лица.
И так неделя за неделей. Без начала и конца.
У фей так долог век. Но есть ему предел.

(с)

Здравствуй, Малыш. Всё нормально. Живу на крыше.
Я всё такой. По-прежнему вздорный. Рыжий.
В меру упитан. В полном расцвете лет.
Да, не летаю. В общем и целом – не с кем.
И не считаю небо занятьем детским.
Ты-то хоть помнишь? Нет, ты не помнишь. Нет.

читать дальше