...

что мне делать господи боже куда лететь
если крылья мои из дерева и резины
оперенье бронза в патине листовая медь
тоньше крылышек стрекозиных
поднимаюсь выше приём приём принимайте рейс
а диспетчер Пётр не даёт посадку звенит ключами
ухожу на сотый круг в эшелоне седьмых небес
и срываюсь в штопор к тебе на ладонь причалить

(с)

Собирайся, уходим. Как раз подходящий момент
Для того, кто не хочет прощаться и врать, что вернётся –
Там на лунную трассу пролили горчащий абсент
И теперь поджигают лучом отсыревшего солнца.

Допивай свой ликёр из бессонниц, страстей, полумер,
Оставляй за спиной и врагов, и любимых, и судей.
Нас крылатый таможенник выпустит в ночь, за барьер,
Где стирают беспошлинно линии жизней и судеб.

На ладонь положу двадцать семь недоверчивых лун,
Двадцать семь расстояний до неба, до чуда, до смерти,
Постою у дверей, докурю, прислонившись к стеклу –
И курьеру отдам нашу память в измятом конверте.

Это дьявольски больно – свобода от старых имён,
Забытьё иероглифы шрамов рисует на теле.
Мне талоны на счастье сегодня принёс почтальон
И бессрочную визу до вечности. Что ж, полетели?

(с)

Поздно. Глаза закрывай и спи. Мама сказала – хватит.
Слышишь, зубастые звери-сны лезут из-под кровати?
Клацают когти, скрипит хитин, гложет в подбрюшье голод.
Значит, настала пора идти в светлый янтарный город.
Ночь – это время для тех, кто смел. Ты не боишься, мальчик?
Рыба-луна вынимает мел, станет дорогу пачкать.
Нам заблудиться никак нельзя в мороке серых буден.
Главное, ты не смотри назад – мамы с тобой не будет.
Ну, собирайся – чего ты ждёшь? Видишь, вдали над башней
Радужный мостик рисует дождь – тёплый, почти домашний.
Лето настало ещё вчера, вечером будет праздник.
В палевом небе шалят ветра – змеев бумажных дразнят.
В окна мансарды – медовый свет, можно черпать руками.

Только... отсюда дороги нет, чтобы обратно. К маме.

(с)

Из каких краёв, скажи, из какой москвы,
Из каких времён нехоженых и пустых,
Из каких глубин морских, океанских впадин
От тебя придёт то слово, то полстроки,
Как чудная рыба, снятая с остроги,
Или нитка бус – агатовых виноградин?

Я молчу в ответ, отчаянно, наугад,
В подъязычье бродит собственный виноград –
Недоспелый хмель и уксус в одном флаконе.
Поцелуй, проклятье – просто дрожанье губ,
Выхожу на звук, и падаю, и бегу...
Я слепа, асфальт целует мои ладони.

Имена имён царапаются внутри.
"Отпусти!" - кричу, а ты говоришь: "Смотри",
Растворяясь в местном смоге алмазной пылью,
И зрачки взрывает свет в миллион карат,
Воробьи орут, над ухом вздыхает март,
И твоя любовь стреляет мне в грудь навылет.

(с)

Ты вдыхаешь горький запах моих волос:
сигаретный дым, выхлопные газы.
Чудо кончилось, счастье вытекло, не срослось.
Как ты думаешь – может быть, лучше сразу?..
У меня, поверишь ли, кроме слов и слёз –
ничего за пазухой,
да и слёзы, увы, сухи
и на вкус отдают трухой.
У кого-то слова – грехи,
а мои полны чепухи
и шуршат во рту шелухой.

Не выходит нежно, тонко. Едва коснусь –
ножевая рана, абсцесс, удушье,
гаснет свет, идёт в пике нитевидный пульс,
медсестра уходит курить снаружи,
некролог, поминки, и водка пресна на вкус,
как вода из лужи.
И любовь, и нежность – в крошку под каблуком.
Я давлюсь густым молчанием ни о ком.

А тебе мои слова – прошлогодний снег,
календарь погоды на время оно.
Ты приладишь леску к самой большой блесне
и пойдёшь на крышу ловить драконов,
вышивать на небе звёзды, гулять во сне
по чужим балконам
(чьё-то счастье с руки кормить,
чей-то страх унести с собой),
из кармина, лазури, хны
сотворить на коленке мир –
жёлтый-розовый-голубой,
бросить всё и нырнуть в закат
за воздушным змеем...

Я останусь ждать.
Только это я и умею.

(с)

Когда прервётся мой последний вдох
(а, может, выдох - тихо, на излёте),
Я стану книгой собственных стихов
В видавшем виды мягком переплёте,

Подаренной кому-то с пьяных глаз
На вечере в "рассаднике культуры".
Её / меня откроют пару раз
И сунут в шкаф к другой макулатуре

Перебирать, как бусины в горсти,
Саму себя - побуквенно, построчно,
Прокусывая пальцы до кости,
И биться в прутья клетки одиночной

Бумажные - но тем обидней плен.
О, роскошь рук, ломающих оковы!
Вздохнуть, расправить плечи, встать с колен,
Вложить себя в единственное слово,

И дротиком - в доверчивый зрачок,
Отравленным зерном в чужую пашню.
Здесь сухо, каменисто, горячо -
В такую землю и ложиться страшно,
Не то, что прорастать сквозь зной и снег,
Подзол души насилуя корнями.

...Но я пытаюсь вытолкнуть побег
Из сердца, набухающего в ране.

...

Хоть порвись на клочья, хоть наизнанку вывернись –
Не спасти, да что там, просто не удержать.
У неё в глазах живёт золотая искренность,
Что куда больнее выстрела и ножа.

У её кошмаров – запах вина и жалости,
У бессонниц – привкус мёда и молока.
Будешь плакать? Пить коньяк? Умолять? – Пожалуйста.
Только лучше молча выпей ещё бокал.

Безысходность дышит яблоком – до оскомины,
Голубые луны светятся горячо.
Ей судьба давно отмерена и присвоена
Инвентарной биркой – лилией на плечо.

Да куда ты – брось рюкзак, не спеши, успеется.
Положи на место ключ... Я сказала – брось!
Это ей – дорожный знак, ветряные мельницы
И чужие жизни, прожитые насквозь.

А тебе – июльский вечер в саду под вишнями.
Сигарета, тремор пальцев, искусан рот.
Это больно, чёрт возьми, становиться лишним, но...
Потерпи, пройдёт. А может быть... нет, пройдёт.

(с)

Мне скучно, бес...

(с)


Маренго ночи в оконной рамке... Ваш ход, маэстро, не будем мешкать.
На белом поле рыдает дамка – ей так хотелось обратно в пешки.
Е2-Е8 – как имя бога. Пространство давит до нервной дрожи.
Свободы тоже бывает много, когда игру прекратить не можешь.
Колючий ужас стегает плетью, кураж по венам, как щёлочь, едкий:
Упасть с обрыва – почти взлететь, и... вернуться снова на ту же клетку.
Четыре вправо, четыре влево, но выбор, в общем, довольно скуден –
На плечи валится небо-невод, сплетённый богом из пыльных буден.
Обнимет, спутает лживой лаской, сотрёт из памяти боль финала.
Былое горе проворной лаской скользнёт внутри от конца к началу.

Е2-Е8. Снаружи вьюга. На кухне Гретхен печёт картофель.
Со скукой глядя в глаза друг другу, играют Фауст и Мефистофель.

(с)

Мне грустно, бес. Мне грустно без причин. И тает мир мороженым на блюдце, как сумма очень малых величин... а мне зачем-то хочется вернуться. Вернуться в ночь, вернуться во вчера, в слепое неоправданное лето, и греть глинтвейном наши вечера, и путаться в ладонях и монетах, которые ты вытряхнул, смеясь, из всех своих бесчисленных карманов, а мы на них рассматривали вязь и разбирали реверсы по странам.

Мне грустно, бес. Посмейся надо мной за глупую беспочвенную веру в отсутствие кинжала за спиной и в то, что мир теперь не чёрно-белый, и будет чайник фыркать по утрам, и кофе в банке на двоих не хватит, а, значит, чашку пьём напополам, и ты такой смешной в моём халате, напяленном спросонья впопыхах. Кусочек масла плавится на тосте, как солнца луч на брошенных стихах, и до щеки дотронуться так просто...

Мне грустно, бес. Тебе пора идти. Не прячь лицо, не прячь – ведь ты не плачешь? Я знаю, нам с тобой не по пути, и рухнет мир, случись оно иначе – расписаны для нас календари чужими равнодушными руками... Глаза в глаза... не надо, не смотри, когда шепнёшь: лети, мой ангел. Amen.

(с)

Ты садишься в метро и плачешь: "Да что ж такое?
Почему она не оставит меня в покое?
Неужели её не тошнит от дешёвых драм?"
А она, как и прежде, на слёзы плевать хотела.
Достаёт свой любимый скальпель, втыкает в тело,
Деловито вскрывая недавно заживший шрам.

Под одеждой – отметины, ссадины, россыпь скважин,
Из тебя вытекает не кровь и не лимфа даже,
А глухая тоска и жалость к самой себе,
Кислотой выжигая узоры, пятная кожу.
Надоело? Знаешь, и ей надоело тоже –
Эта вечная бледность и трещина на губе,

Неживые игрушки, засохшие насмерть краски,
По утрам – усталость, как будто ложилась в каске,
Отраженье всмятку. Полдень седьмого дня.
У тебя же – помнишь? – звенело, дрожало, пело,
Барабаня в венах, где нынче – остывший пепел,
Так какого чёрта ты прячешься от огня?

Подожди, вот она отвернётся, пожмёт плечами,
Аккуратно поставит кружку с зелёным чаем
И уедет ночным в Петропавловск, а, может, в Тверь.
Ты, конечно, продержишься сутки-другие-месяц,
Притворяясь, что камень внутри ничего не весит...

Извини, я не знаю, куда ей звонить теперь.

(с)