Свет за стеклом ни о чём, водяная взвесь,
город расколот на случай и неизбежность,
ты до сих пор нелегально прописан здесь,
в хосписе для любви, где сиделкой – нежность.

Сколько бы сердце ни затворяло слух,
ни превращало вечный сентябрь в изгоя,
или любить, или выжить – одно из двух...
Это проходит, и настаёт другое

утро, и мир из раковины ночной
тянет наружу, словно улитка, рожки.
Жить на миру тяжело, умирать – одной
проще, последнюю жизнь приручённой кошки

сбрасывая, как дерево жёлтый лист,
воздух стрелой пронзая – немого крика.
Ты его не услышишь, но оглянись! –
может, ещё с тобой твоя эвридика.

(с)

NN


Как, в сущности, и грустно, и смешно –
Держать фужер, смотреть на дождь в окно,
Мерло лаская местного разлива,
Прохлада хрусталя у самых губ,
И на тебя безумное табу,
И разговор с тобою молчаливый

Я тихо ненавижу интернет:
Мы вроде есть, и всё-таки нас нет,
Мы призраки во славу виртуала...
А как бы стать хотелось – хоть на миг
Живыми полнокровными людьми,
Хотя, наверно, мига было б мало

Да, простота страшней, чем воровство...
Мне, в общем-то, не надо ничего,
А просто дождь, мерло, уходит лето...
Камина нет, собаку не куплю.
Наверно, просто я тебя люблю –
Прости меня, прости меня за это

(с)

Михаилу Бердову


Сыграй мне жизнь мою, скрипач,
на скрипочке нездешней –
пускай звучат и смех, и плач
под старою черешней

как я жила – спеша, греша –
пусть музыка расскажет...
сорвётся ласточкой душа,
на крылья небо ляжет

и всех любимых горячо –
светло и поимённо –
пускай напомнит мне смычок
под кроною зелёной

а скорбь услышать суждено –
так, милостивый Боже,
и благородное вино
горчит порою тоже

играй же, музыка, играй,
и с нежностью небрежной
в одно смешай и ад, и рай
любви моей кромешной

чтоб сердце – тронь легонько, тронь –
смелей и неизбежней
упало в тёплую ладонь
созревшею черешней

(с)

Кем ты будешь мне навсегда? –
песком и ветром.
Я уйду в тебя, как вода,
искать ответы –
что прибой говорит без слов,
печали полный,
почему солона любовь,
как эти волны?

Вода, вода, укрой мои слёзы...

Память выжгла меня дотла,
как зной – пустыню.
Я хотела, да не смогла
забыть доныне...
Горечь выплакать не вольна
волна морская,
потому и болит струна,
не умолкая.

Тобой, тобой полно моё сердце...

Время счастье уносит прочь –
строкой забытой.
Дверь оставит любая ночь
тебе открытой,
чтоб могла моя нежность быть
морей бездонней,
в долгих линиях плыть и плыть
твоих ладоней.

Быстра, быстра заря над Минделу...

(с)

Вот и кончился день – зачерствевшего хлеба ломоть,
напоследок – звезда, словно соли небесной крупица...
И тревожно внутри, будто ты перелётная птица
и с чужбины на родину тянет крылатую плоть.

Может, это душа вырывается прочь из зимы
и по-детски упрямо заветную истину ищет –
лейтмотив бытия, что важнее тепла или пищи,
без которого жить – беспросветней сумы и тюрьмы.

Это знак человечий, тавро, родовая печать –
через глину бессонницы, вязкого бденья ночного
процедить пустоту и в преддверии смысла и слова
одиночества чёрную музыку перемолчать.

(с)

Тёплый октябрь завис
в тихих небесных водах,
лишь караваны птах
воздух качнут вдали,
листья, сорвавшись вниз,
вектор своей свободы
тянут в осенний прах,
к лону сухой земли,

чиркнув по высоте,
в ноги по-лисьи лягут,
свет их золотоуст,
солнечна их печаль...
осень пришла в Эдем –
тлеют лампады ягод
там, где шмелиный куст,
словно орган, звучал.

(с)

Смотри, в стрекозьем трепете листвы
и дня воздухоплавательном свете
горят, горят октябрьские костры,
и рядом с ними – ангелы и дети,

и все земные тяжести малы,
и лезвия тоски сокрыты в ножны,
и выгореть не страшно до золы
вступившим в листопад неосторожно,

отдавшимся пожарам и ветрам,
забывшим страх и разума плацебо,
пока весь мир – один просторный храм
и осень – словно лестница на небо...

...и ты идёшь по света полосе,
причастие стигийское минуя,
и смысл непостижимой жизни всей
как музыка звучит, как аллилуйя.

(с)

Побудь со мной, продлись, помедли,
не оставляй меня, пока
из тёплой радости последней
растёт холодная тоска,

не потому что ты – спасенье,
а просто я сойду с ума,
когда огонь листвы осенней
погасит мёртвая зима,

когда река до дна застынет,
когда январь – как западня,
и всё вокруг – одна пустыня:
ни человека, ни огня,

лишь неба серые каверны,
снегов смирительный покой
и ты – мой призрачный, неверный,
и нет надежды никакой.

(с)

мир, что к конькам в придачу – новеньким – так велик,
с возрастом оказалось – это совсем некстати...
жизнь, дорогая Герда – скомканный черновик,
на чистовик, наверно, сердца уже не хватит.

снова тебе маячит крестный ледовый путь –
повремени немного, притормози, сестрица,
холод не милосерден – ну же, не позабудь –
шубку возьми с собою, шапочку, рукавицы...

...помнишь ли ты начало – розы цветут, тепло,
ласковый полдень, лето, детство – медовый пряник?
бабушкина мансарда, ласточкино крыло,
дождь зашумит по крыше, гром барабанно грянет?

дальше сюжет известен, вечен, неотвратим –
зимняя площадь, бегство в облаке белых конниц...
разве он может, Герда, стать хоть чуть-чуть другим –
грустный реестр морщинок, слёзных седин, бессонниц?

разве позволит память бросить сизифов труд –
смерти идти навстречу, плакать, отогревая?
всё повторится, Герда, лавры тебя не ждут,
разве поймёшь ещё раз: больно – пока живая,

разве ещё рванёшься – иней с виска смахнуть,
губы найти губами, поцеловать незряче –
вот и всего-то счастья выбравшим этот путь...
мальчики не взрослеют...
и никогда не плачут.

(с)

И чем далее, тем всё чаще,
узнаваемо, как рингтон,
неизбывно в тебе звучащее:
человек человеку — кто?

Одиночества коза ностра,
бытия потаённый код...
Человек человеку — остров
посредине бескрайних вод.

Но с собою в извечном споре
вновь отыскиваешь слова —
человек человеку море,
разделившее острова.

И однажды свои потери
просуммировав, разделив,
согласишься ли ты поверить —
человек человеку миф?

Прояснение ли, находка
или снова мираж, туман?
...Человек человеку — лодка,
бороздящая океан.

(с)

береги его, Господи, я не смогу сама,
мне на это не хватит ни мужества, ни ума,
лишь любовь моя дальняя – ладанка на груди...
береги его, ангелов горних не отводи.

и когда одиночество станет невмоготу,
отодвинь пустоту, как базальтовую плиту,
подскажи ему, Господи, женщину, строчку, свет –
пусть они будут рядом, я не ревную, нет.

если прошлое гонится – свора голодных псов,
дай укрыться ему, понадёжней задвинь засов,
если пропасть безвестная ждёт его на пути,
он, конечно, шагнёт, только ты его подхвати.

я отдам ему голос и сердце, ещё – крыло,
мне – спасибо тебе – в этой жизни и так везло
...но шепни мне, шепни, если это произошло:
он летает во сне, и в небе ему светло.

(с)

II

как ты ушёл, мой милый?
Биврёстом,
водами Ахеронта?
тень твоя
занимает полгоризонта,
машет рукой – прощай,
поцелуй меня на прощанье,
немота укутывает звучанье
голоса твоего
в телефонном хламе,
сонм голубых стрекоз
навещает тебя в Бедламе,
чёрный туннель окна
обрывается одиноко
в сон Аризоны,
в сельву над Ориноко...

где ты теперь, мой милый?
сладок ли Ирий нынче?
или в твоих пределах
демон полночный кычет?
память моя
отправляется за тобою,
горлинкой серою,
сойкою голубою –
платину Леты черпает,
волглые сумерки Нифльхейма,
горький нирванный свет
твоего никнейма...
...где мы бродили вместе,
аргусы листопада
опускают веки,
гася золотые взгляды...

(с)