Не убий, учили, не спи, не лги.
Я который год раздаю долги,
Да остался давний один должок –
Милицейский город, сырой снежок.

Что ещё в испарине тех времён?
Был студент речист, не весьма умён,
Наряжался рыжим на карнавал,
По подъездам барышень целовал.

Хорошо безусому по Руси
Милицейской ночью лететь в такси.
Тормознёт – и лбом саданёшь в стекло,
А очнёшься – вдруг двадцать лет прошло.

Я тогда любил говорящих "нет",
За капризный взгляд, ненаглядный свет,
Просыпалась жизнь, ноготком стуча,
Музыкальным ларчиком без ключа.

Я забыл, как звали моих подруг,
Дальнозорок сделался, близорук,
Да и ты ослепла почти, душа,
В поездах простуженных мельтеша.

Наклонюсь к стеклу, прислонюсь тесней.
Двадцать лет прошло, будто двадцать дней.
Деревянной лесенкой – мышь да ложь.
Поневоле слёзное запоёшь.

Голосит разлука, горчит звезда.
Я давно люблю говорящих "да",
Всё-то мнится – сердце сквозь даль и лёд
Колокольным деревом прорастёт.

А должок остался, на два глотка,
И записка мокрая коротка –
Засмоли в бутылку воды морской,
Той воды морской пополам с тоской,

Чтобы сны устроили свой парад,
Телефонный мучая аппарат,
Чтобы слаще выплеснуться виной –
Незабвенной, яблочной, наливной...

(с)

Обманывая всех, переживая,
любовники встречаются тайком

в провинции, где красные трамваи,
аэропорт, пропахший табаком,

автобус в золотое захолустье,
речное устье, стылая вода.

Боль обоймёт, процарствует, отпустит -
боль есть любовь, особенно когда,

как жизнь, три дня проходит, и четыре,
уже часы считаешь, а не дни.

Он говорит: "Одни мы в этом мире".
Она ему: "Действительно одни".

Всё замерло - гранитной гальки шелест,
падение вороньего пера,

зачем я здесь, на что ещё надеюсь?
"Пора домой, любимая". - "Пора".

Закрыв глаза и окна затворяя,
он скажет "Ветер". И ему в ответ

она кивнёт. "Мы изгнаны из рая".
Она вздохнёт и тихо молвит "Нет".

(с)

Где серебром вплетён в городской разброд
голос замёрзший флейты, и затяжной
лёд на губах в несладкий полон берёт
месяц за годом - поговори со мной.

Пусть под студёным ветром играет весть
труб петербургских тёмным декабрьским днём,
пусть в дневнике сожжённом страниц не счесть,
не переспорить, не пожалеть о нём;

сердце в груди гнездится, а речь - извне,
к свету стремится птица, огонь - к луне,
заворожённый, тёмный костер ночной,
вздрогни, откликнись, поговори со мной,

пусть золотистый звук в перекличке уст
дымом уходит к пасмурным небесам -
пусть полыхнёт в пустыне невзрачный куст -
и Моисей не верит своим глазам.

(с)

Душа стеклянная, кого ты ждешь, звеня?
Смотри, расходятся любившие меня,

бледнеет дальний свет, слабеет львиный рык,
глодает океан гранитный материк, -

но помнит вольный волк и ведает лиса
хруст шейных позвонков при взгляде в небеса,

а ты всё силишься, всё целишься в упор -
душа бубновая, железный уговор...

(с)

...не ищи сравнений - они мертвы,
говорит прозаик, и воду пьёт,
а стихи похожи на шум листвы,
если время года не брать в расчёт,

и любовь похожа на листьев плеск,
если вычесть возраст и ветра свист,
и в ночной испарине отчих мест
багровеет кровь - что кленовый лист,

и следов просёлок не сохранит -
а потом не в рифму мороз скрипит,
чтобы сердце сжал ледяной магнит, -
и округа дремлет, и голос спит -

для чего ты встала в такую рань?
Никакого солнца не нужно им,
в полутьме поющим про инь и янь,
чёрный с белым, ветреный с золотым...

(с)