Я раньше думала, что любовь – это взаимопроникновение,
Когда без него, второго, и дышится-то едва,
Когда он перед тобой становится на колени
И шепчет возвышенные слова,
Когда внутреннее зрение
И желание нутряное
"будь со мною"

Обостряются, высвечиваются, прорастают в тебя корнями,
Сорным мятликом, горькой мятой, тяжёлым клёном,
Осязанием, когда встретили и обняли,
Обонянием, свежим ветром, одеколоном,
Обаянием весеннего
Солнца раннего.

Зверем раненым,
Когда всё закончилось, ты выходишь без сил из чащи,
Которую сама же любовью своей сажала,
Где каждая веточка – памятка, нож и жало,
И тем больнее, чем чаще

Ветер шелестит листьями,
Нотами, письмами.
Ты закрываешь уши, глаза, упиваешься этой болью.
Убегаешь в поле.

...На самом деле любовь – это свобода передвижения,
Перекати-поле, лети, куда тебе хочется,

Понимая, что нет абсолютного одиночества,
А, впрочем, и абсолютного единения тоже нет.

А есть лишь усталость, она остриём кинжала
Бьёт в мою память – поэтому именно
Я вздрагиваю, когда он называет меня по имени,
И я прошу его не "будь со мной", а "удержи меня,
Измени мою жизнь вместе со всеми её режимами
Так, чтоб никуда я отсюда не убежала".

(с)

Я хочу стать нитью у вас в руках,
Тонким лезвием, острым краем.
Почему момент нежности, несущейся, как река,
Мы всегда неправильно выбираем,
Плачем, таем, смеёмся и умираем?

Умираю, любуясь, желая вами
Стать стремительно затянутым узелком.
Почему я теряю все связи между словами
И языком?

Шьёте, шутите, взгляды свои бросая
Редко так, что от каждого боль в груди.

Вы глядите – я сквозь ромашки по полю бегу, босая,
И не знаю, кто ждёт меня впереди.

(с)

1.
Туманы когда-нибудь рассеются, и меня
Зима запомнит красивой и молодой.
А пока идёт снег, я буду придумывать имена
Каждой звезде, упавшей в мою ладонь,
Каждому дереву, укутанному в метель,
Каждой тропинке, пройденной без него.

Слово моё оказывается не тем,
Просто не тем – пусть плещется синевой,
Пусть прорастает тюльпанами по степи,
Мокрым асфальтом льётся из-под колес.
Слово простое, просящее "Полюби".
Глупое.
Произнесенное не всерьёз.

2.
А пока падает снег, зажигай в своей кухне свет,
Чтобы кто-то, идущий через пургу, увидел окно твоё
И пришёл – весь в морозе и в волшебстве –
Ждать, пока зима в груди его заживёт.

Ты погреешь чайник, а он принесёт дрова,
Вы окажетесь не в высотке, а где-то там,
Где в печи, словно угли, ворочаются слова,
И тягучей и сладкой кажется темнота.

Он придумает имя и тебе, и себе, и им,
Всем потерянным в снежном потоке из дум и дел,
На стекле он дыханьем напишет его своим,
Чтобы ты прочитала, а он на тебя глядел,

И мелькала бы мысль – как прекрасно на вкус и звук
Всё, что ты произносишь, катаешь на языке.
Полюби же его, подобного волшебству,
Со звездой, растаявшей в горячей его руке,

Поглощённого снежной бархатной пустотой,
Не оставившей ничего в эту злую ночь –
Ни имён, ни стихов.

Ты подумаешь: "Всё не то".
И погасишь на кухне лампу, и выйдешь прочь.

3.
Ни стихов, ни имён
Не имея,
Звезду в карман.
Снег летит, словно в пропасть, ложась на чёрное дно.
Это просто зима. Ты идёшь сквозь густой туман.
Как же холодно,
холодно,
хо-лод-но.

(с)

Вечер субботы –
апогей одиночества и беды;
Черти из табакерки предлагают мне новый мир –
"Вот он, возьми
и послушай, что в нём гремит:
Море, ракушки, снежинки, сухие льды;
Где ты и кто ты –
Подумай, поверь, пойми,
Сколько в нём света и сколько в тебе воды,

Вода зелёная или синяя
и холодная, не живая,
А мёртвая, меняй же её, меняй".

А я молчу, я же сильная,
Я молчу, но переживаю –
Что же в том мире будет, кроме меня.

Может, будут любимые, чтоб душу мне рвать на нити,
завязывать на запястье
фенечки и бинты?
Может, будут враги и пасти,
чтобы кричала я "помогите"?
может, будешь там ты?

Вечер субботы, апогей одиночества и беды,
Я сижу и кутаюсь в старенький тёплый свитер.

А они продолжают, дёргая за рукав:
"Ну, давай поменяемся, этим ли дорожить?
В твоём мире, испортив, искомкав и изругав,
Даже близкие в спину тихо вонзят ножи.
Горько плачешь, скучаешь, ломаешь карандаши,
Никому
Ничего
Ни разу
Не проиграв,

А издали – семижильная,
успешная, боевая,
но с каждым "сама" грохочет внутри снаряд".

А я молчу, я же сильная,
Я молчу, но переживаю –
А вдруг правда всё это, что говорят.

А они продолжают и мир в чёрных пальцах вертят,
Он поёт моим морем, он холоден и красив.

Я молчу, я большая,
но не знаю, что им ответить.
Апогей одиночества – когда не у кого спросить.

(с)

текст полностью

И когда она уснёт на его плече, он решит никому её не отдать.

Он такой красивый, отчаянно синеглазый.
Он такой успешный, что кружится голова.
Я ловлю его, собирая фразы,
Перепутывая слова.

Он, наверно, любит прегорький кофе
Или самый нежный зелёный чай.
Я пишу его, забывая вздохи
У его плеча.

Он обнимет, может быть, и обманет,
И огонь в камине осенью разожжёт.
А когда я усну на его диване,
Он меня сбережёт.

И мне будут сниться снега, как в мае
Тополя асфальт превращают в наст,
Он подсмотрит мой сон. И знаю –
Никому меня не отдаст.

(с)

И когда ты решишь, что всё счастье разово, и от сердца вмятина на ребре, Бог возьмёт и положит тебя за пазуху, отнесёт на самый большой хребет и отпустит ласточкой, славкой, горлицей из-под всех заоблачных покрывал.
Этот мир прекрасен до спазмов в горле, и
Ты проснёшься – словно не умирал – синеглазым, смуглым, песчаной отмелью, тростниковой дудочкой между губ, влажным тёплым ветром, летевшим от меня и звенящим звёздами на бегу, тёмным илом, лёгшим на берегу. И река, задумавшись, бросит под ноги золотую рыбку, волшебный плёс.
У тебя в ладонях – июль и подвиги, ты в своих ладонях мне мир принёс, положил в карман, оправил платье мне.
Этот мир прекрасен, и в горле ком,
Я – сундук, наполнена сном, и памятью, и речным горячим твоим песком.

И тогда ты решишь, что всё стало правильным и распустишь бантик мне на косе.
Этот мир такой, что не видно края в нём.

Бог вздохнет и станет тобой – совсем.

(с)

Нет, не белый снег кружится –
Цвет вишнёвый снегом стелешь...
Я хочу тебе присниться.
Жаль, что снам ты не поверишь...

А весна изранит город –
Мглой, тоской неизлечимой.
И однажды в лунный холод
Я приснюсь тебе, любимый...

Ты ему обещала, что будешь сниться, голос дрожал немного из микрофона; эта весна не смела тогда случиться, лампочкой заискрилась из-под плафона, крикнула хрипло подраненной гордой птицей, рухнула в море – как будто шагнув с балкона.

И стала чуть ближе – теплом дивана, наброшенным полушубком тебе на плечи – весна, вся сожжённая, как саванна...
Ну, что же ты, девочка, плачешь в ванной? Ужели ты думаешь – станет легче?

Прошло больше времени, чем полгода – зима, Рождества расписной калачик; а быть бессердечной – такая мода, а быть бессердечной – быть сильной, значит.
Ну, что же ты, девочка, в ванной плачешь? Ужель не по нраву тебе свобода?
Чтобы никто не слышал, включаешь воду.

Конечно, ты помнишь, как ветер в тебе резвился, ветвился и злился на тех, кто кроме. Ужели ты думала – память тебя не тронет?
Ты сильно его любила, он снова снился
и грел тебя, как снежинку, в своих ладонях.

А что будет дальше? Ты выйдешь когда-то замуж, он женится на какой-нибудь Маше, Зине.
Но он тебя любит – и ты это знаешь.
Вы знаете оба.
И это
невыносимо.

(с)