Коль прошлое - витражное стекло,
То сквозь него - нездешний яркий свет.
Вот синь морей. Вот чаячье крыло.
И все места, которых больше нет.
И мир внезапно кажется цветным,
Как будто солнце бьёт не наугад,
А прямо в память – в день осенний, в дым,
В рукав реки, в сто лет тому назад.
В несказанное, в сказанное - влёт.
В нас - так как нас уже не разглядеть,
В какой-то миг, в какой-то день и год,
Вот это - жизнь. Вот это, скажем, - смерть.
Вот это пальцы холодом свело,
Вот яркость щёк, вот искренность речей.
А ты стоишь и смотришь сквозь стекло,
Растерянный, раскрашенный, ничей.
И ты стоишь и думаешь – раз так,
То пусть в осколки, пусть летит к чертям.
Пусть бьются стёкла. Это верный знак,
Что в доме будет ветер...
И бедлам.

(с)

Дорог вдох и он же – выход в город.
Всё – вопрос обратной стороны.
Снег неслышно сыплется за ворот,
Эти дни мне бережно важны.
Это – снова с нулевой отметки,
С первых и отчаянных шагов,
Привыкая к линиям разметки,
Ветру, смыслу, силе голосов.
Это – я не знаю, что случится.
Что там, сквозь туманы? Впереди?
Но так сильно верю в небылицы,
И так жарко-сказочно в груди.
Город есть любовь. Москва. Декабрь.
Выход в город – здесь. Не пропусти.
Улицы, пойдя тончайшей рябью,
Сводят нас на избранном пути.
Так и будет – коротко ли, быстро.
Видишь? Здесь, у городских ворот,
Я вступаю с нижнего регистра
Слыша Do – как Dominus. Господь.

(с)

Живи. Как полагается – живи.
Дыши, дыши, не убегай сквозь пальцы.
Смотри, как рано утром соловьи
На солнечных выныривают пяльцах
И вышивают золотом зари
Одно и то же тонкое – жи-ви.
Живи, давай, хоть ложку молока,
Хоть вечер с книжкой, хоть бульона чашку.
Смотри, какие нынче облака,
Какие кеды, дети, свет, ромашки,
Тюльпаны, стражи улиц городских.
Смотри, какое будущее время.
Какой смешной и неуклюжий стих,
Какой вокруг зелёный май со всеми.
Ну как тебя спасти живьём, скажи,
На глубину куда пробиться свету.
Я целый мир несу тебе – транжирь.
Возьми хоть колокольчик, хоть монету,
Хоть дом, хоть эхо старого двора,
Хоть запах – вишен, дыма ли, прибоя.
Нет, правда. Оживай, давай. Пора.
А то ведь я останусь здесь тобою.

(с)

Переводи меня.
В иероглифы,
неспетые песни,
нечитаемые сочетания, чужие слова.
Переводи меня в неизвестное.
Переводи меня -
пока я жива.
Не снаружи, а внутри,
теми,
кто ещё не сдался. В час кутерьмы
пожалуйста,
не переводи меня через -
переводи меня сразу в.
Ты говоришь - смысла мало,
а исчезнет и эта кроха,
мол, никто не поймёт,
никогда не очнётся зал.
Господи, ты это сейчас так сказал -
будто это плохо.
Будто кто-то кого-то
здесь когда-нибудь понимал.
Нет - единственное,
что мы по-настоящему можем -
это стать ещё непонятнее,
чтобы вдруг
через столетие
проступить иероглифами на коже
чьих-то чужих
прикоснувшихся к книгам
рук.

(с)

Расскажи, как клады тоскуют в земле, как торговцы
Уезжают сквозь Млечный путь, как грядёт Самайн,
Снятся ли робокопам электроовцы -
И, пожалуй, хватит на этом тайн.
Лучше страшных сказок, настолько старых,
Чтоб их слушать за полночь, в тишине:
Про принцесс и принцев, костры, гитары,
Колдовство, предательство, кровь в вине.
Как Он воевал, как прослыл Бесстрашным,
Как настигла в битве Его стрела,
Как Она пошила Ему рубашку.
И потом лет сорок Его ждала.
Мне не нужно правды, мне нужно чудо,
У меня от правды болят глаза.
Осень наступает. Из Ниоткуда
Прилетает Лунная стрекоза,
Покружит над книгами, как горами,
И замрёт у зеркала, как в воде.
Осень рассыпает костры над нами
И велит, чтоб Дух пребывал везде.
Дух послушен воле древнейших магий,
Наполняет листья, плоды, эфир.
Кто поймает отблески на бумаге,
Тот увидит новый, Осенний мир.

(с)

И когда тёплый ветер пропоёт нам hasta luego, мы пойдём по вершинам, не приминая снега. Не оглянемся – всё равно уже не вернуться, станем, станем высокими – не дозваться, не дотянуться. Будут петь нам моря об уходах и расставаниях, о далёких портах, о загаданных там желаниях, о больших кораблях, не вернувшихся из похода, городах в облаках, появляющихся с восходом, о сокровищах, тайнах, водоворотах, бурях - обо всём, о чём ветер поёт, и о чём не дует, обо всём, о чём птица молчит, торопясь к рассвету, то ли есть мы теперь, то ли были, и больше нету. Вдоль земли, вдоль земли, рукава окуная в море, вдоль земли по широкой дороге не в такт прибою, всё вперёд и вперёд, огибая чужие страны, до тех пор пока судеб своих не покинем странных, и когда у нас спросят, кто такие, зачем, откуда, мы посмотрим на них, в ожидании слов, как чуда. Каждый слишком высок, слишком тонок, неузнаваем, мы не ведаем, кто мы, мы, правда, уже не знаем, слишком много прошло поворотов оси, событий, расскажите нам, кто мы, пожалуйста, расскажите, мы немного побудем для сказок и улиц ваших, только больше не надо спрашивать о вчерашнем.
Мы - круги на воде, поворот колеса в природе.
Мы идём – и уходим, мы скоро совсем уходим.

(с)

Как будто взяли огонь в груди и скрылись среди холмов.
Теперь огонь всегда впереди, чтоб требовать новых дров.
И я ломаю их на бегу сквозь лес, за своим огнём,
Кричу: останься же, погоди, вернись, ещё заживём!
Но только озеро впереди - блестящий бессонный глаз.
Пойми, ведь был же огонь в груди, - украден, исчез, погас.
А озеро шепчет: всё хорошо, ложись, притаись на дне,
Укрой следы свои камышом, поведай печали мне.
Но я не могу, кричу, не могу - мне надо догнать других.
Пусть лучше замертво на бегу, чем здесь, в камышах глухих.
Отпустит озеро - и опять валежник, туман и мгла.
Огонь, огонь из моей груди сжигает меня дотла.
А хохот где-то ещё не стих, играют среди берёз.
И вот я почти настигаю их, мой голос дрожит от слёз.
Кивком головы отведут упрёк, укажут на город мне.
...А там сияет мой огонёк в каждом втором окне.

(с)

Чем удивить тебя, моя девочка, спрашивает,
пряча лицо в сигаретный дым.
Ну, хочешь, мы с тобой куда-нибудь улетим,
Несколько дней, ничего серьёзного,
Венеция или Рим -
Сфотографируемся у всех фонтанов,
Выпьем, поговорим,
Даже если не проснёмся в одной постели,
Всё равно покажется, что любим...

Какой-нибудь старый город, говорит,
чтобы кормить голубей с руки,
Чтобы я шёл за тобой по узким улочкам,
И были шаги легки,
Чтобы торговки на площадях
Наперебой предлагали цветы для дамы,
Духи, платки,
Вязать их тебе на шею,
Смотреть, как они трепещут на холодном ветру
У канала или реки.

Ничего не случится, убеждает он,
У тебя же всё впереди,
Все твои мужья и любовники,
Твои дети, дома, дожди,
солнца, радуги... Не надо, не уходи.
Я замолчу, пожалуйста,
Только не уходи.
Я же старше, мне всё больней,
Я читал это у Рушди,
впрочем, всё ерунда, заказать тебе кофе,
давай ещё посидим.

Он всё понимает, и нет утешения для него -
Но ведь за любовь не полагается ничего,
Ни берега, поросшего нежной густой травой,
Ни ста городов, ни десятка, ни одного -
Нет, за любовь не полагается ничего -

И мне хватает этого чудесного ничего.

(с)

И когда бармен говорит - может, хватит, леди? -
И напиток на дне стакана слегка горчит,
Они подсаживаются - Джек Дэниэлс и Олд Грэндэд,
Спрашивают - какого чёрта ты здесь торчишь?
И, щурясь, молча курят, и ждут ответа,
Стакан блестит, как чей-то бессонный глаз.
Бурчу, мол, холод здесь, дожидаюсь лета.
Окей, - кивают, - кто он на этот раз?

Узнав, хохочут радостно, как мальчишки,
Отборную услышав белиберду,
И говорят, нет, бэби, ну это слишком,
С тобой мы не соскучимся и в аду.
Да кто б он ни был, рыцарь твоих куплетов,
Да как бы ни был светел-умён-хорош,
Он весь не стоит пары рассветов где-то,
А ты здесь пропадаешь - и пропадёшь.
И наплевать, каких не станцуешь вальсов,
Каких избегнешь маленьких серенад,
Пойдём. Мы здесь закончили, собирайся.
Заедем к Джонни - право, он будет рад.
Прощаясь молча, можно избегнуть фальши,
Ведь над шоссе такая висит луна.
Никто из нас не спросит, что будет дальше.

А, между прочим, дальше была весна.

(с)

А пока небесные рыбы плывут, задевая крыши,
И снега летят сквозь глазные прорези января -
Где-то говорят, что газеты о тебе пишут.
Где-то пишут, что люди о тебе говорят.

А ты стоишь и смотришь, как грузно время
Клубится между каменных берегов.
И нет ничего больнее и неизменней,
И ничего желанней его шагов.

Зимой во всех событиях особый шарм,
Открой окно, швырни в темноту билет.
У девочки из-под ног уплывает шар,
И шум в ушах, и повода больше нет:

И что лежать с дырою во лбу в снегах,
Что у окна слова в темноту ронять.
Любовь, опережая солнце, рождает страх
Не досказать, не выплакать, не обнять.

(с)

В город, особенно если
он нарисован
тщательно,
детально и чуть дыша,
нельзя выходить тем,
кто эстетически не подкован,
не носит бумаги, красок,
простого карандаша.
Однако,
если немного учился в школе -
легко избежишь разочарований,
пустых потерь.
В нужный момент,
избегая ненужной боли -

садись и рисуй дверь.

Неудачное время,
место, неловко, плохо
Скажут "лучше бы позже" - но нет.
Не верь.
Отмеряя время
длиною долгого вздоха -

сиди и рисуй дверь.

На стене, если так удобней,
на лавочке, на заборе.
Рисуй тем быстрее,
чем горше тебя штормит.
Откроешь потом.
Или с той стороны откроют.
Мне ли тебя учить
обращаться
с нарисованными
дверьми.

(с)

В утреннем кофе пена молочных кружев.
Что тебе нужно? Мне ничего не нужно.
Все говорят друг с другом, как иностранцы.
Равные шансы? Какие тут, к чёрту, шансы.
Лето несётся вдаль на велосипеде.
Куда оно едет? Оно никуда не едет -
Мы улетаем прочь с несказанной силой.
Это красиво. Жить ведь вообще красиво.
Звезды лежат как фишки в игре настольной.
Здорово быть живым, только очень больно.
Здорово быть живым, но нужна основа.
Да, я люблю тебя. Прочее – нет, не повод.

(с)

It's one of the inherent pitfalls of being a scientist - trying to maintain that distinction between God's domain and our own.

Сериал "Грань"


всё пройдёт, только вдумайся, прямо сквозь этот город, -
пальцы, что тесно сплетались в пустом пространстве
сквозь огни, поцелуи, шутки, тактильный голод,
иронию, разговоры, переписку, танцы,
поздно ночью на улице, в освещаемой фонарями
только нашей вселенной, забавнейшей и тревожной, -
всё пройдёт в этой точке, практически рядом с нами,
или прямо сквозь нас, и такое вполне возможно.
сотворение мира, потопы и динозавры,
войны, мор, государства, фараоны, вожди, цари.
время вряд ли прямая, вчера наступает завтра,
это просто возможность, аналог двойной двери,
и когда мы опять доживём до себя сегодня,
до смешных и живых, до прекрасных и глупых нас -
то запомнить момент, где тяжёлая длань Господня
даст нам будущий день - как невиданный новый шанс.

(с)

У меня есть светильник
на подоконнике.
Небольшой.
Где-то в треть звезды.
Он стоит на огромном
потрёпанном
старом
соннике
и рассвечен бликами,
как солнце из-под воды.
Я включаю его каждый вечер,
когда мне страшно,
и когда мне весело,
и когда мне совсем невмочь.
Чтобы ночь не давила
горечью
о вчерашнем,
чтобы видеть, где
заканчивается ночь.
И чтобы кто-то шёл
между домов – и вышел
к тёплому свету -
хотя бы в моем окне.
Это не то, о чем стоит
мечтать поэту.
Но совершенно точно
стоит подумать мне.

(с)

Если порой не падать, не разбиваться, не идти домой, как будто идёшь ко дну - то никогда не сбудется подниматься, переплавляться, снова ловить волну, учиться другим приёмам, захватам, позам, освоить науку всё время держать лицо, уметь говорить официальной прозой, и вхлёст срезать мелких хамов и наглецов. Смотреть немного вниз, поднимать ресницы для тех, кто этого стоит - не всех подряд. Уметь и казнить, и помиловать, и присниться, дарить, как редкость музейную, - долгий взгляд. Смеяться мало, но искренне и открыто. Ходить красиво, смело, вперёд, легко. Знать: всё, что явно - было когда-то скрыто. Жизнь приближает то, что спрятано далеко.
Держись, Королева. Ровнее дыши, Королева. У тебя ещё званый ужин, послы, приём, пять делегаций, встреча с вице-премьером, бал, совещание - весь сумасшедший дом.
Живи и не бойся. Жизнь прямо, и ближе, и дальше, и тот не сломал тебя - и этот, недавний, не смог. Всё будет в порядке. Всё будет иначе, чем раньше. Храни тебя Бог, Королева. Храни тебя Бог.

(с)

Она просто устала. Все дёргают за рукав. Хорошо отдавать, никогда ничего не брав. Не умея решить, кто из жалобщиков не прав, нарушать их устав, не имея на это прав.
Хорошо, что зима. И не сильно болит в груди. Если солнце, так хоть из дома не выходи. А так - в бело-чёрное нарядив, город словно скрывает, что же там впереди.
А ещё ей кто-то звонит, и звонит давно. У него, абонента, что-то не решено. Наверно, с работы. А может, зовут в кино. Пусть обойдутся - ей, в общем-то, всё равно.
Блестит поворот и алеет во тьме неон. Таксист выключает свет и включает "Шансон". Она весь вечер твердит Его телефон. Как будто он снимет трубку, как будто он расслышит её беззвучье во тьме ночной, научит дышать, научит не быть одной. И не его вина, что шёпот не различить сквозь рёв городов, мельканье огней в ночи, схожденье и расхожденье дорог, машин, чужих поездов круженье, чужих турбин бессмысленное вращенье - но всё пройдет. Она всё равно приедет, она придёт пешком по большим и снежным пустым полям, по рекам, автострадам, по городам, сквозь сильную вьюгу, его усталость, свою тоску - ведь всё, что у них осталось, - губам к виску - прижаться, не расставаться, не отпускать, переплестись друг в друге, перерастать друг в друга, переливаться, дышать легко.

Такая нежность. Такая вьюга. Так далеко...

(с)

Он смотрит на неё и молчит: "Живой... Я спокоен, учтив, хорошо владею собой - настолько, чтоб не гладить тебя по запястьям и волосам. Я смешу тебя - иногда улыбаюсь сам. Я всё время ловлю твои пальцы в свои не сжать. И бесполезно пытаться уверить и удержать. Единственный способ - разуверить и отпустить. И выжить. И никогда себе не простить. Но это так страшно, что лучше уж как сейчас - случайные нежности, хрупкие как фаянс... Я люблю тебя - для тебя это не секрет. И когда ты рядом, я знаю, что смерти нет."

Она смотрит на него, как будто бы ворожит: "Мне всё к лицу - и парча, и злато, - и миражи. Потом - не надо, всегда - не надо, сейчас - скажи! Мне хватит слова, мне нужно слово, чтоб длилась жизнь. Прости, любимый, что я сурова - я погрубела. Скажи, что любишь. Для женщин слово - важнее дела."

Они сидят, говорят спокойно о ерунде.
Ведь им не больно.
Почти - не больно.
И быть беде.

(с)