Приходит человек из прежних лет, а за окном зима метёт и крутит, и спрашивает тихо: выпить нет? Нет, говорю, и думаю, не будет, а, впрочем, может быть, на Новый год, коль будут гости и найдутся силы, мне плохо, мне совсем не до него, зачем я двери в дом ему открыла, я всё забыла – тающие дни, упругий вечер на аллеях тёмных, одна была я, были мы одни, а, может быть, не с ним, а с кем – не помню, и где-то там всё крутится кино – а лиц совсем не разглядеть под снегом – мы пили полусладкое вино с каким-то очень нужным человеком, и было безрассудно и тепло, и чьи-то лица мимо проплывали... я сквозь него гляжу, как сквозь стекло, но вижу то обрывки, то детали.

Всё где-то там, как будто не со мной, как будто что-то жгло и отпустило, нет, выпить нет, всё выпито давно – и время, и вино, и всё, что было, застыла память, раскололся звук на несколько сюжетов и мгновений, когда ещё хотелось чьих-то рук – но тают дни и исчезают тени. Уходят по маршрутам поезда, уходят электрички и трамваи, уходят лица, люди, города, и тает снег, и нас во сне качает, нам оставляя только тихий след нечётких, недописанных мелодий... и человек уходит в этот снег, и я смотрю в окно, как он уходит.

(с)

Качается под ногами деревянный настил,
не за что ухватиться, отгородиться нечем.
Заканчивается год, доска и остаток сил,
и только ремонт в этом городе бесконечен.
И бесконечны идущие к метро. Не доделав дел
спешащие по доске, уже не ждущие чуда:
куда бы ни шёл бычок, чего бы он там ни пел,
его смоляной бочок не пустит отсюда.
И весь твой избытый год, бесцветен и безголос,
пока на шаткий помост всё жёстче тени ложатся,
проносится перед глазами до слёз, до смеха, до слёз
и снова до смеха -- иначе не продержаться.
А значит, иди к метро, земли касаясь едва.
Поскольку думай что хочешь, но всё же делай что должно.
То ли опять теплеет, и кружится голова,
то ли доски положены ненадёжно.

(с)

чудесная сказка про зайца

Обрети меня, нарисуй меня и сотри, возроди меня, измени меня изнутри, не оставь меня на площади на костре, уведи меня, врачеватель и менестрель. Отпусти меня, лети на восток со мной, я устала, руки связаны за спиной, моя ноша необъятна и тяжела - все сердца, которыми я жила. Снег растаял, а под снегом мертва листва, научи меня всем премудростям колдовства – не тонуть в слезах, дотла не сгорать в огне.

Дай забвения всем помнящим обо мне.

(с)

а сердце слышно только по ночам:
в большом окне невидимые клёны,
и зимний ключ на связке потаённой
звенит нежней скрипичного ключа.

зима течёт немёрзнущей водой
с холодных рук, с прозрачных ожерелий;
течёт насквозь и никого не греет,
но как легко течение... постой,

к чему тебе зелёный дым ветвей,
зачем ты молчалив, зачем невесел?
зачем плывёт по городам и весям
бескровный ветер музыки твоей?

зачем вставать под снегом и молчать,
закрыв глаза и выдохнуть не смея?
послушай, день становится длиннее,
когда зима перестаёт звучать, -

и только сны, под веками дрожа,
живые семена в ресницах сеют.
окно открыто в серебро и зелень -
проснуться, и обнять, и удержать...

мы станем ждать большую синеву
и пить весенний свет... о чём ты плачешь?
о музыке - единственной, прозрачной,
которую не вспомнить наяву.

(с)

кроме балагуров, унявшихся в прежней наглости,
престарелых красавиц, изогнутых боево -
кто ещё с нами дремлет на ветреных пляжах в августе?
только тучи и мидии, более никого.

кроме нас, выбывших из правдолюбивых, спорящих
(речи обличительны, добродетели показны),
кто ещё свидетель всей этой роскоши, этой горечи,
этой пегости, ржавчины, белизны.

потому что воюющий с адом всегда навлекает весь его
на себя,
тьма за ним смыкается, глубока.
только мы проиграли всё, это даже весело:
мы глядим, как движутся облака.

с мокрыми волосами, разжалованные, пешие,
бесполезные, растерявшие что могли,
мы садимся на берегу пожинать поспевшие
колыбельные, штормы, закаты и корабли.

да, мы слышали: хрипнет мир, и земля шатается,
как дурное корыто, стремится в небытиё.
шарлатаны вершат свои шарлатанцы и шарлатаинства.
может, только это удерживает её.

(с)

(В полной темноте зажигается тусклая лампочка, освещая только потолок. Больше ничего не видно.)

Первый голос, устало и без выражения:
выйти закончить выключить подвести итог
выпасть и пусто-пусто и чисто-чисто
думалось – счастье, а получилось – что?

Второй голос:
лучшее что могло из этого получиться

Третий голос:
тайные карты видел я знал закон
я шёл на свет я привёл во тьму у меня кончаются силы
ибо не сходится

Четвёртый голос:
ибо нисходит огнь
а на кого тебя не спросили

(Свет становится ослепительным и заполняет всё пространство. По-прежнему ничего не видно.)

Первый голос:
выйти закончить выпасть признать провал

Второй голос:
ибо нелепо ибо зелёные как трава
ибо мгновенны как бабочки на цветах

Пятый голос:
в принцессу! я просто хотела играть в принцессу!
зачем вы со мною – так?!

Шестой голос:
отомстить
замочить
за мои цветочки!

Седьмой голос:
хи-хи

Первый голос:
выросло то что выросло не отыграть назад
кто же подумает кто же увидеть сможет
весь этот детский дом весь сумасшедший сад
зелень и зелень расплескивающий в прихожей

Третий голос:
скажи аспарагус и под потолок шатёр
вистерия традесканция дышит оно растёт
тянется вьётся с подоконника вглядывается во тьму
не рассказывай никому
выводи их по одному

Первый голос:
так и оставим
здесь мы поставим точку
время выключить свет надевать личину
думалось – счастье, а получилось – что?

Второй голос:
но – получилось

(Тишина и темнота.)

(с)

плыви-качайся, ноль необязательный, цвети ещё, холодное окно,
где дворники, кочующие затемно, лопатами скребут двойное дно.
они бредут, и шаг у них отточенный, нечеловечий дворничий мотив,
и гололёд под ломом неустойчивый, поскольку нет приёма супротив.

летит и ляжет, время убирать его, под фонарями вырастет янтарь.
поговори, немыслимое радио, повесели, заоблачный почтарь.
хотелось снега, отвечали – на тебе, включали свет и хлопали дверьми.
зима, зима, возьми меня в лунатики, в царевны заполошные возьми,

по гололёду за руку води меня, держи крючком под чёрное ребро,
и чтобы перья были лебединые, и чтобы молодое серебро,
холодный жемчуг в медленные волосы, в цветную глушь персидского ковра,
и чтобы сердцу не хватало голоса, но воздуха хватило до утра.

(с)

медленной воды далека долина что морской конёк что речной трамвай
человечий берег зовут марина а подводный берег не называй
хорошо молчим от чего лечили забывали днями звонить родным
ночевали санта моя лючия на холмах и лодках по выходным

берег далеко водяные звоны чужеземцу родина но пока
говори ещё календарь бессонный колокол без трещины у виска
маленькому сердцу награда ветер и слезе отрада горючий шёлк
никого не люблю никого на свете никого на свете и хорошо

(с)

человек в человека приходит и мнётся в дверях
опасаясь ступить наследить наглупить облажаться
будь как дома любимый сначала ему говорят
это то от чего очень трудно потом удержаться
начинаешь действительно быть заводить огород
а потом удивляться чему-нибудь наоборот
а потом выходить и входить удивляясь всё меньше
наконец за грудиной слипается конгломерат
и его не дано раскусить размочить разыграть
никакому самцу никакой из прекраснейших женщин

видишь девочку с нежным лицом и контентом цветка
это ангел которого можно качать на руках
можно взять её в сердце вместить и запас остаётся
те кто любит её односложный прямой аромат
принимают её как лекарство от слёз и ума
потому что она хороша и частенько смеётся

то ли мы
в толстой шубе из запахов быта долгов
с обязательным списком простивших прощёных врагов
нас любить это видеть что мы видим что-то другое
в одеяле из дыма в халате китайских шелков
и не вывернуть шею чтоб тоже увидеть такое
видеть насморк отчаянье горечь усталость
любовь

видеть тоже опоры моста и тяжёлую воду
видеть дверь нараспашку пугаться опять пронесло
нас любить это знать изначально и тему и коду
принимать для себя разрушение время и смерть
всё равно что в трамвае лицом развернуться по ходу
и смотреть в лобовое стекло
и смотреть
и смотреть
как сигнал бело-лунный
вот-вот
обозначит свободу

(с)

i am milk, i am red hot kitchen
and i am cool, cool as the deep blue ocean
i am lost, so i am cruel
but i'd be love and sweetness, if i had you
i'm waiting, i'm waiting for you

Garbage


линию горизонта помню - до мелочей, плечи озябшие кутаю зимним ветром...
я так давно уже не-живу ничьей, я не боюсь не-новых как мир сюжетов.
всё уже было: принц мой, сон золотой... сказка - в которой жизни глупая проза.
я была пеной, солёной пеной морской. я теперь бронза, от времени тёмная бронза.

сколько их было - всех, после той, другой... той, что смеялась звонче и пела лучше.
ради твоей любви - да, не быть собой - только моя награда, моя лишь участь.
знаю, ты - есть. ведь есть океан, закат... знаю, однажды зайдёт твой корабль в гавань.
(мысли русалки, лёгкие, как облака. сердце русалки, тёплое, точно лава).

бронзой расплавленной время течёт, течёт... всё изменяется - так нас учили, помнишь?
всё повторяется. прост колдовской расчёт: если полюбишь - я оживу. всего лишь.
бронза умеет помнить, умеет ждать. я получила ответы, убив вопросы.
я буду петь, смеяться и танцевать. если полюбишь - я буду жить. так просто.

(с)

Оставь меня на Марсовом, ничком,
посередине января и мира
в ослепшем этом городе, ничьём,
пока бушует серая пальмира
вокруг, от декабря до января.
Оставь меня и прошепчи: "Всё зря".

Оставь меня, мой город пуст, как пуст
мой выдох этот; но решётка сада -
сплетенье рук (зачёркиваю "уст")
запомнит (бестолковая тирада):
от буквы к букве тянется строка,
но всё же не кончается пока.

Оставь хотя б затем, что здесь не ждёт
никто нас больше, чем мы можем сами.
Всё крошится, как этот первый лёд,
лишь терпеливый некто под часами
гвоздИками к Литейному прибит,
и ангел сна над городом летит.

(с)

У изголовья – луны будильник. Питеру стукнет на днях полтинник. Память, заросшую паутиной, Питер не бередит. Он не мальчишка, он очень взрослый. Это привычно, стабильно, просто. Но иногда наступает осень - рыжая, словно... Динь!

Питер не может сдержать улыбки: в солнечном лучике пляшут рыбки, бабочки, птички, цветы и зыбкий крохотный силуэт. Питер не спит, но, быть может, бредит? Будит сопящую рядом Венди: милая, кажется, крыша едет? Ты её видишь? Нет?

Венди, конечно, прекрасно видит, чем развлекается милый Питер. Венди давно не сулят открытий сказки и прочий хлам. Что ж, эта Динь – недомерок-призрак, пусть Питер тешит свои капризы, не с секретаршей же, рыжей клизмой, тискаться по углам...

Динь не считает пространство-время, ей лишь увидеть его скорей бы, Питер в ладонях её согреет, скажет – спляши, малыш! Динь засмеётся, конечно, спляшет, ей в этом мире немножко страшно, здесь облака, как кисель вчерашний, капают с серых крыш.

Венди погладит рубашки мужу, сделает завтрак, обед и ужин, Венди умеет плясать не хуже, просто ей недосуг. На горизонте зари полоска. Динь в шутовских маскарадных блёстках, а не в пылинках алмазно-звёздных. Взгляд её прям и сух.

...

Не дёргайся, Джеймс, она всё равно улетит – сквозь стену пройдёт, сквозь тебя, сквозь себя... не удержишь. И всё, что ты можешь сейчас – не стоять на пути. Что может она? Только гнаться за глупой надеждой. В твоих городах много солнца, и моря, и трав, в старинных кувшинах живут всемогущие джинны, там краски щедры и, хвосты горделиво задрав, священные кошки проходят по улицам длинным, и дети танцуют для них под дождём лепестков, и под облаками нестройным серебряным клином на встречу с друзьями из давних лохматых веков, себя осознав, всё летят и летят лимузины... Ты сказочник, Джеймс, ты так щедр, раздавая миры, но ей почему-то летается только в тот город, где Питер выходит под мелким дождём покурить – серьёзен, успешен, женат. И бескрыл. И немолод. В тот город, где нет ни драконов, ни ведьм, ни чудес и где не нужны безнадёжно влюблённые феи. Зачем же он вырос, несносный прыщавый малец? Ведь знал, что его ей никто никогда не заменит...
Она возвращается, Джеймс. Как всегда, с помертвевшим лицом, заплаканным сердцем и снегом на солнечных косах. Укутать, обнять, отогреть, отпоить молоком, глядеть на огонь и рассказывать сказки про осень, и после – стеречь неспокойный нечаянный сон, в который тебе не пройти, разве что невидимкой.
А ты бы всё золото мира поставил на кон, чтоб выиграть счастье для маленькой глупенькой Диньки...

(с)

Побережье пустынно, над волнами носятся птицы,
ты тревожишь морскую, солёную тишину.
Это море сумело когда-то тебе присниться,
ты зачем-то решила довериться этому сну.
Вот идёшь, и песок залезает к тебе в кроссовки,
южный ветер в лицо выдыхает ночную соль.
Ты всегда получалась всего лишь как часть массовки,
а теперь получила внезапно большую роль -
и играй, если можешь, и если не можешь - тоже,
и не жалуйся после, что хочешь начать с нуля.

Если держишь синицу в руках и как можно строже,
то и незачем вовсе разглядывать журавля.

Перед бурей особенно чувствуется затишье,
при котором всех звуков галактики в принципе нет.
Вот бы море смогло всё стереть, что считается лишним,
вспоминая которое, хочется цепенеть:
чтобы сразу, с размаху отрезать горчащие мысли,
чтобы больше не видеть убийственно точные сны...

Ты идёшь - и весь мир для тебя не имеет смысла,
как песок и вода для тебя не имеют цены.

Ты любимица высших, чуть что - так обнимет небо
и спасёт от смертельной, идущей к тебе беды,
ты уверена только, что этот эффект плацебо
заменяет всю действенность докторской ерунды.
То есть там, где ты будешь опять и довольно скоро,
всё сойдёт за ребячество, выдумку, баловство.

Но сейчас будет дождь, и осталось одно лишь море,
только море,
всё море - и, кроме него,
ни-че-го.

Ты сидишь на песке, строишь замки, рисуешь лица,
пишешь имя и ждёшь, пока волны его сотрут.
Ты когда-то нечаянно морю смогла присниться,
и теперь это море - лекарство от всех простуд.
Только здесь ты внезапно поймёшь: ты - совсем живая,
только здесь нужно чувствовать сутками напролёт.

...ты сидишь на песке, чьим-то именем оставаясь,
просто ждущим, пока
это море
его сотрёт.

(с)

Город блуждает, затерянный, как игла.
Лампа из мрака вырежет край стола.
Рядом на ветке, растущей в твоё окно,
птица сидит. У птицы внутри темно.

У птицы внутри холод, ночной туман,
пустое гнездо, полночный меридиан,
два океана, ветка в другом саду,
корабль, держащий путь не на ту звезду,
старая клетка, прутьев погнутых медь.
У птицы внутри - лететь ещё и лететь.

У птицы внутри – трава, тополиный пух,
лёгкие косточки жизни, щебет и слух,
прутики, листья, солома, бархат и антрацит.
Нитки пространства, которое не сносить.

Дай ей воды напиться. Отойди от окна.
Внутри тебя только птица, дерево и стена.
Внутри тебя даже негде посадить самолёт...

Поёт - или мне показалось?
Молчит?
Поёт.

(с)

Почему-то летом всё время на всё плевать,
Небольшая бричка спрятана в перелеске.
Господа, Онегину больше не наливать,
У него дрожит пистолет и всё небо в Ленских.

Самый старший Ленский сутул, невысок, сердит,
Он корректен в формулировках, но зол до дрожи.
Кстати, облако, на котором он там сидит,
Принимает то форму кресла, то форму дрожек.

Самый младший Ленский летает туда-сюда,
Вот он, машет руками, неслышно о чём-то шутит,
А на нём нелепый заляпанный лапсердак,
И к щеке прилип одуванчика парашютик.

Двое Ленских отчаянно режутся в поддавки -
Но похоже, что Ленский Ленскому проиграет,
Третий смотрит на это дело из-под руки.
Солнце вспыхивает на острых фигурных гранях.

Ленский с удочкой меланхолик. "Скорей, тяни!" -
Восклицает Ленский, мнящий себя богемой.
Стайка Ленских о чём-то шушукается в тени,
Говорят, наверно, о Тане? О Геттигене?

И куда ни смотри - вот Ленский румян и бел,
Ленский взрослый и Ленский в тапочках и панамке...
Наконец, у рыбака клюёт воробей.
Он спускается вниз из всей этой коммуналки.

Под ногами тёплые камни, трава, земля,
Он снимает очки. Аккуратно цепляет леску.
"Ну так что", - говорит - "ты будешь уже стрелять?
Выбирай давай, какой тебе нужен Ленский.

Посмотри, это все бриллианты, графья, князья,
Выбирай, в кого отсюда попасть удобней."
Вот Онегин смотрит на удочку. Воробья.
И на Ленского. И на солнце из-под ладони.

И, зажмурив глаза, потому что такой сюжет,
Что нельзя не стрелять. В горячем июньском блеске,
Наплевав на всё, в тоске и на кураже
Он стреляет в воздух. А попадает в Ленских.

Он не пьян, он не понял, он помер, он слишком мал.
Он по мокрой траве обалдело бредёт куда-то.
Младший Ленский летит за ним, как большой комар,
На поляне застыли кони и секунданты.

Золотые блики скользят под густой листвой.
Пахнет мёдом и хлебом утреннего замеса.
Он стоит, обхватив руками замшелый ствол.
Между небом и ним удивительно много места.

(с)

Спите с теми, кто снится. Целуйте, закрыв глаза.
Почаще меняйте лица, страницы и адреса.

По лестнице - прямо в Небо. Под песни колоколов, насвистывая нелепо, пиная болиголов,
отстукивая по вене, вселенную волоча, отталкивая ступени из желтого кирпича -
несите на небо звёзды. Танцуйте на берегу.
Бросайте дома и гнёзда, потерянную серьгу, утраченную невинность, почти завершённый стих...

Спите. С теми. Кто снится.

Вы сами - один из них.

(с)

спрятано здесь

закрыло лето рот и закрома
не то уже питьё и разноцветье
и айсбергами ставшие дома
сложились переплётами в тома
и наступила страшная зима
какое-то тупое пистолетье

читать дальше

береги его, Господи, я не смогу сама,
мне на это не хватит ни мужества, ни ума,
лишь любовь моя дальняя – ладанка на груди...
береги его, ангелов горних не отводи.

и когда одиночество станет невмоготу,
отодвинь пустоту, как базальтовую плиту,
подскажи ему, Господи, женщину, строчку, свет –
пусть они будут рядом, я не ревную, нет.

если прошлое гонится – свора голодных псов,
дай укрыться ему, понадёжней задвинь засов,
если пропасть безвестная ждёт его на пути,
он, конечно, шагнёт, только ты его подхвати.

я отдам ему голос и сердце, ещё – крыло,
мне – спасибо тебе – в этой жизни и так везло
...но шепни мне, шепни, если это произошло:
он летает во сне, и в небе ему светло.

(с)