Некоторое время назад я рассуждала в своем дневнике на тему известного творения Михаила Булгакова - "Мастер и Маргарита". Интересно рассмотреть этот вопрос в контексте школьной программы. Как уже сказала, я так радовалась, что данное произведение в начале 90-х стали изучать в школе. Мне казалось это крайне важным.
Вообще, в старших классах такие объемные серьезные произведения изучаются... Но я вот думаю, что сейчас, наверное, никто особо ничего не читает. Скорее всего, большинство старшеклассников прочитают краткое содержание на трех страницах - и достаточно. Мало кто будет толстенные книги читать - ту же "Войну и мир", например. С повсеместным распространением интернета книги неизбежно теряют свое значение.
Хотела бы пару слов сказать о произведении совсем иного толка нежели роман Булгакова. Когда я училась в последнем классе школы, в числе прочего задавали читать повесть Валентина Распутина "Живи и помни". Я вообще деревенскую советскую прозу совершенно не люблю. Ту же "Поднятую целину" Шолохова еле прочитала... Не нравится мне весь этот "колхоз красный лапоть"... Всегда это все с трудом воспринимала. Но данная книга написана таким языком, что тоже читается, как поэзия... Как-то так красиво, завораживающе - невозможно оторваться. В общем, достойное произведение классической русской (советской) литературы.
Процитирую завершающие абзацы повести, где главная героиня, Настена, заканчивает жизнь самоубийством, утопившись в Ангаре.
Вообще, я думаю, что в этом произведении (как и в большинстве книг русской классической литературы) отражается вся безвыходность, бессмысленность, пустота и тщетность российской жизни, исторического развития. Как говорилось в одном фильме: "В России гаснет любая здравая мысль". Словно "дурная бесконечность", из которой нет выхода...

Примечательно, что в последние минуты Настена видит вспышку света под водой... Похоже описывается момент смерти Анны Карениной в одноименном произведении Льва Толстого: "И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла".

Процитирую тут завершающие строки произведения "Живи и помни". Когда дочитываешь книгу, безусловно, охватывает переживание глубокой беспросветной тоски. Но в этих словах очень хорошо переданы мысли и чувства отчаявшегося человека, ощущение полной усталости от жизни, безысходности. И все это на фоне красивейшей, холодной и равнодушной природы, для которой отдельная человеческая жизнь не имеет вообще никакого значения.
_________________________________

"...До чего легко, способно жить в счастливые дни и до чего горько, окаянно в дни несчастные! Почему не дано человеку запасать впрок одно, чтобы смягчать затем тяжесть другого? Почему между тем и другим всегда пропасть? Где ты был, человек, какими игрушками ты играл, когда назначали тебе судьбу? Зачем ты с ней согласился? Зачем ты, не задумавшись, дал отсекать себе крылья именно тогда, когда они больше всего необходимы, когда требуется не ползком, а летом убегать от беды?
Настена гребла и с покорным, смирившимся чувством соглашалась с тем, что происходило: так, видно, надо, это она и заслужила… Доверь непутевому человеку после одной его жизни вторую, все равно не научится жить. До чего тихо, спокойно в небе. А вчерашней ночью было жутко; боязно, когда глаза совсем ничего не различают в темноте, мерещится, что вот-вот что-то случится. Правду ли говорят, что звезды со своей вышины видят под собой задолго вперед? Где они ее, Настену, разглядели за этой ночью, что они чуют? Слабенькие сегодня звездочки – куда им задолго?
Она гребла, смутившись непривычными и непосильными, праздными мыслями, удивляясь, что душа тщится отвечать им.
На душе от чего-то было тоже празднично и грустно, как от протяжной старинной песни, когда слушаешь и теряешься, чьи это голоса – тех, кто живет сейчас, или кто жил сто, двести лет назад. Смолкает хор, вступает второй… И подтягивает третий…
Нет, сладко жить; страшно жить; стыдно жить.
И вдруг посреди этих мыслей ее застигли другие, совсем не песенные голоса. Она удивленно обернулась и увидела на берегу фигуры людей.
– Вон она, вон! – кричал Нестор. По воде хорошо слышно было и что говорили и кто говорил. Нестор матюкнулся ляпким, хлестким, словом, и Настена догадалась, что слово это послано ей. – Помела, поперед хотела проскочить. Не выйдет, голуба, не выйдет. Догоним.
– Вторую лодку сталкивай, – это уже голос Иннокентия Ивановича. Скорей – чего телишься!
– Доста-а-нем!
С испугу Настена кинулась было грести во весь дух, но тут же опустила весла. Куда? Зачем? Она и без того отплыла достаточно, дальше грести ни к чему.
Устала она. Знал бы кто, как она устала и как хочется отдохнуть! Не бояться, не стыдиться, не ждать со страхом завтрашнего дня, на веки вечные сделаться вольной, не помня ни себя, ни других, не помня ни капли из того, что пришлось испытать. Вот оно наконец, желанное, заработанное мучениями счастье, – почему она не верила в него раньше? Чего она искала, чего добивалась? Напрасно, все напрасно.
Стыдно… всякий ли понимает, как стыдно жить, когда другой на твоем месте сумел бы прожить лучше? Как можно смотреть после этого людям в глаза?… Но и стыд исчезнет, и стыд забудется, освободит ее…
Она встала в рост и посмотрела в сторону Андреевского. Но оно, Андреевское, задалено было темью…
Лодки приближались. Сейчас, сейчас уже будет поздно.
Она шагнула в корму и заглянула в воду. Далеко-далеко изнутри шло мерцание, как из жуткой красивой сказки, – в нем струилось и трепетало небо. Сколько людей решилось пойти туда и скольким еще решаться!
Поперек Ангары проплыла широкая тень: двигалась ночь. В уши набирался плеск – чистый, ласковый и подталкивающий, в нем звенели десятки, сотни, тысячи колокольчиков… И сзывали те колокольчики кого-то на праздник. Казалось Настене, что ее морит сон. Опершись коленями в борт, она наклоняла его все ниже и ниже, пристально, всем зрением, которое было отпущено ей на многие годы вперед, вглядываясь в глубь, и увидела: у самого дна вспыхнула спичка.
– Настена, не смей! Насте-е-о-на! – услышала еще она отчаянный крик Максима Вологжина – последнее, что довелось ей услышать, и осторожно перевалилась в воду.
Плеснула Ангара, закачался шитик, в слабом ночном свете потянулись на стороны круги. Но рванулась Ангара сильней и смяла, закрыла их – и не осталось на том месте даже выбоинки, о которую бы спотыкалось течение.
Только на четвертый день прибило Настену к берегу недалеко от Карды. Сообщили в Атамановку, но Михеич лежал при смерти, и за Настеной отправили Мишку-батрака. Он и доставил Настену обратно в лодке, а доставив, по-хозяйски вознамерился похоронить ее на кладбище утопленников. Бабы не дали. И предали Настену земле среди своих, только чуть с краешку, у покосившейся изгороди.
После похорон собрались бабы у Надьки на немудреные поминки и всплакнули: жалко было Настену".