Марк Иоффе

Лодки манят на воду: прокатимся!
Убаюкивает скрип весла...
Только двое там, где остров Памяти
- Всех река куда-то унесла.
Запах шоколада над Болотной*,
На всю жизнь его я сберегу.
Им же полыхают подворотни
- Фабрика на самом берегу.
А дома, дома-то всё купецкие,
А в домах купецких нищета,
И галдит шпана замоскворецкая
Перед тем, как сгинуть кто куда.
Где начался путь, там и кончается,
Как бы завершается наш круг.
Так пускай хоть в памяти качаются
Люди, лодки, купола вокруг.

*Болотная площадь в Москве

2011 г.

Б. Акунин
05 октября 2012, 13:20
Я сейчас читаю замечательно интересные мемуары Н. Волкова-Муромцева, и попалась мне там вот какая история из 1878 года (граф Стенбок-Фермор – это дядя автора):

«…Пришло известие в Петербург о перемирии в Турецкую войну, Стенбок-Ферморы дали бал, чтобы это отпраздновать. Муж был на войне под Адрианополем. Вдруг камердинер вошел в залу и донес графине, что приехал граф. Через несколько минут открылась дверь, и вошел Стенбок-Фермор в сильно запыленной шинели, улыбнулся гостям, махнул рукой и прошел в частную часть дома. Жена сейчас же побежала за ним. Он вошел в спальню детей, посмотрел на них улыбаясь и вдруг исчез. Через день пришла телеграмма, что он был убит под Адрианополем именно в это время какими-то турками, которые не слышали о перемирии. Его видела [во время бала] масса народу…».

Мемуарист - не мистик, а человек в высшей степени здравомыслящий, практического склада. Таинственную семейную историю он пересказывает без комментариев – словно оставляет за скобками нормального бытия.

Точно так же реагирую и я, когда сталкиваюсь с каким-нибудь явлением, отчетливо попахивающим мистикой. Я нерелигиозен, в чудеса не верю, но когда они случаются (а изредка они таки случаются), отношусь к ним с осторожным почтением. Мне, в общем, ясно, что there are more things in heaven and earth, чем меня учили на школьных уроках физики, однако что с этим делать, я не знаю.


Ой! Спокойно. Призраков не существует

При этом я очень четко разделяю мистические происшествия на две категории: со свидетелями и без. Вторая группа меня интересует меньше. Мало ли что мне могло привидеться в полусне, на ночной дороге или при высокой температуре? Другое дело, когда одну и ту же непонятицу вместе со мной видел кто-то еще.
Пожалуй, только раз в жизни я наблюдал нечто призракообразное в присутствии другого человека. История эта не особенно захватывающая, но зато абсолютно правдивая.

Лет двадцать назад я был гостем одного почтенного японского издательства и проживал в «консерве». «Консервой» назывался старый особнячок, окруженный садом. Издательство имело право «засадить в консерву» писателя, нарушившего контракт.

Японцы, как известно, народ дисциплинированный и пунктуальный. Но японские писатели – прежде всего писатели, а уж потом японцы. И ведут они себя, как все другие писатели: пьют, дерутся, безобразничают, жалуются на отсутствие вдохновения, хапают авансы и не сдают тексты в срок. В последнем случае издательство и может посадить штрафника в «консерву».

Там вообще-то рай. Тишина, покой, во всем доме ни души, кроме ангелоподобной бабушки, которая все время кланяется и кормит деликатесами – только выпить не дает. На первом этаже мышкой сидит редактор. Следит, чтобы писатель работал, и забирает у него готовые страницы. Дверь на электронном замке, да еще с инфракрасными лучами. Если писатель попробует сбежать через окно (такое бывает часто), срабатывает сигнализация.
Стало быть, жили мы с женой в этом писательском элизиуме – не как арестанты, а просто как гости. С правом гулять и выпивать.
Как-то раз ночью просыпаюсь от непонятного звука. Открываю глаза – вижу, жена тоже проснулась. «Ой, - говорит. – Смотри! Что это?»
По потолку очень медленно двигалось круглое освещенное пятно.
«Хозяйка по саду с фонариком ходит. Спи», - говорю.
«Никто там не ходит», - отвечает жена.
И действительно, никто в саду не ходил. И никакой луч к пятну не тянулся. Просто блуждающий круг света, и всё.
При этом загадочный ореол плавно ползал прямо над нашей кроватью, будто изучая нас.
Никакой жути мы не испытывали – лишь любопытство.
Так продолжалось несколько минут, потом свет исчез.
Мы обсудили загадочное явление.
Я предположил, что в этом странном доме за без малого сто лет ночевало столько разных писателей с раздерганной душой, столько всяких суицидных Акутагав и Кавабат с Мисимами, что здесь просто не могло не завестись какое-нибудь специальное писательское привидение.
Осмотрело оно нас, увидело, что мы не его клиентура, разговаривать с нами не о чем, а чем пугать – непонятно, да и растаяло. Другого объяснения загадочного феномена у меня не было тогда и нет сейчас.


Японские привидения бывают – не приведи Аматерасу

Вот и вся история. Нестрашная и без разгадки.
А случались ли мистические вещи с вами? Не с кем-то, а именно с вами. И при свидетелях. Групповые галлюцинации тоже годятся.

http://echo.msk.ru/blog/b_akunin/937454-echo/

Воспоминания о довоенном детстве, записано мной со слов очевидца

ПРОЩАЙ, ЗАМОСКВОРЕЦКИЙ ЭДИК!
(О Э. Володарском)

Марк Иоффе

Эдик ушёл. Среди десятков, написавших в Интернете горестные панегирики о его гениальности и высочайшей морали, я единственный, кто знает его дольше всех – с шести с половиной лет. Не раз болтались мы с ним по Новодевичьему и Ваганьковскому (где он теперь лежит) кладбищам в попытках осмысления жизни. На Ваганьковском, где ещё не было тесно от могил уголовных авторитетов, обычно сидели у Есенина. Тогда над могилой поэта появился безобразный памятник (как какому-то лейтенанту), а над соседней, где лежит Бениславская, ещё стоял крест (точная копия исчезнувшего есенинского креста). Есенин тогда, в 56-м, вынырнул из небытия. Мы были потрясены и писали подражания.

«Хулиганы, шпана, алкоголики просто
Пьют, жуют и дерутся.
И ругань у них вместо тоста,
И души у них, как блюдца…»

Это писал Володарский.
– «Эдик, а почему блюдца?» Такие хрупкие?»
- «Нет, такие плоские»

И ещё.
«Ни один порядочный русский поэт не прожил дольше 40 лет.
Лермонтов, Пушкин погибли от пули.
Маяковский, Есенин навеки уснули.
Ну что ж, очевидно придётся и мне
Пулю в башку пустить при луне».

Это тоже Володарский:
«Женские бёдра виляют,
Гомон и запах пота,
Любовь здесь за грош покупают
И люди похожи на рвоту».

И это он.
А потом вдруг бросил стихи. – «Нет, поэта из меня не выйдет. Буду писать прозу. Первую его пьесу поставил не МХАТ, а смешную, о шпионах, получил я в трёх конвертах, когда был в пионерлагере. Было это в 54-м. Зачитывался пьесой весь отряд.
Вообще Эдик родился настоящим писателем, то есть, был безбожным вруном. Его рассказы о пиратах слушали, разинув рты. И когда я правоверно обрывал: - «Врёшь!», на меня шикали: - «Ну и пусть врёт, зато как интересно!»
Особенно сейчас обидно, что самый плохой свой сценарий – автобиографию – он оставил, покинув этот свет. И по телевизору, и в Интернете говорят: - «Фильм «Прощай, шпана замоскворецкая» - это его биография. Чушь. Никогда он не был грозой Большой Полянки – московской улицы, набитой действительно шпаной, даром, что напротив Кремля. Да ещё с кличкой «Эдюля с Полянки, с ножом и фиксой» и с несколькими месяцами тюрьмы. Зачем он вздумал портить свою биографию? Грозой Полянки был мордатый татарин Адель (а вернее, видимо, Одиль), живший пятью дворами дальше. Но он не был тупым зверем (а встречались и такие). К нам относился почему-то нормально.
Помнится, (нам было лет по 13), мы с Эдиком стояли во дворе среди местной шпаны. Вошёл в наш двор (дом 7/10) Адель с каким-то ремесленником. Выстроил всех в шеренгу и сказал: - «Через 10 минут с каждого по рублю, берите, где хотите». А нам с Эдиком бросил: - «А вы отходите в сторону». Минута молчания. Мимо проходит дворничиха Татьяна и делает вымогателям замечание. Те посылают её матом. И вдруг сын дворничихи Валька «Бухарик» с диким воплем кидается на защиту матери. Наша шпана моментально очнулась и набросилась на обидчиков. Те с позором бежали и больше их в нашем дворе не видели. Потом Адель сел и мы забыли о нём. Когда я вернулся из армии и мы с Эдиком зашли в ресторан «Арарат», он немедленно сказал: - «Аделя-то помнишь? После отсидки стал оперативником. Убили его, какой-то клуб они брали в Казани».
А что касается «Шпаны замоскворецкой», все персонажи выдуманы. Ни одного реального лица. Только Гаврош. И то даже близко персонаж не походил на оригинал. Наш двор ножами не баловался, а реальный Юрка Гаврош слыл среди шпаны интеллигентом, он был сыном какого-то крупного советского чиновника.
Эдик был не грозой Полянки, а последним изгоем во дворе. Он мог смело сказать вслед за Горьким: «В детстве у меня не было детства». И правда. Что-то среднее между детством Горького и Фёдора Сологуба. Он был мелкий, худой. Его били все: и семья, и двор. Кличка среди местных антисемитов у него была не грозный «Эдюля», а «Зяма». Иначе его и не называли. Во дворе он допускал серьёзные промахи: обидят – бежал жаловаться к матери. А та выходила и давала затрещины обидчикам. Двор этого не прощает. Дома и того хуже. Мать, женщина малокультурная и нервная, могла его обругать последними словами и врезать по любому поводу. Отчим, деревенский куркуль, к тому же то ли майор, то ли подполковник госбезопасности, его ненавидел. Тем более, рядом подрастала родная дочь. Вот самое простое, безобразное: отчим сидит около хлебницы, Эдик в другой комнате пьёт чай. Не хватало хлеба, пошёл к отчиму, взял кусок. Я заметил недобрый взгляд ему в спину. Говорю: - «Всё. Больше не ходи, обругает». – «Да ты что, не может быть» И снова пошёл. Отчим заорал: - «Что шляешься туда-сюда?» Эдик смущённо посмотрел на меня. В глазах у него стояли слёзы.
Был худой, голодный, какой-то зелёный с лица. Местные девчонки даже частушку сочинили:

«Ухажёров у меня три,
Я не знаю, с кем идти:
Эдик мал, Марик велик,
С Геней мама не велит».

Это о нас. Я был крупный тогда, а Генька Борода - наш третий друг (лет в 14 съехал со двора).
Годам к 16 Володарский вдруг окреп, раздался в плечах. Если раньше я правой рукой легко клал его руку, то теперь была всегда ничья. А на левую он гораздо сильнее меня. Был левшой. Помню точно – ел левой. Но к тому времени некому стало раздавать долги. Обидчики выросли тоже: кто сел, кто пошёл работать, да и интересы поменялись: чего драться, когда курево, водка, девочки.
В начале 58-го нам только исполнилось по 17. Ни школы, ни института, ни армии. Я пошёл куда-то работать, Эдик пописывал рассказы и носил их показывать в литобъединение при издательстве «Московская правда». И вот у меня на руках первая зарплата – 400 рублей ещё старыми, до хрущёвской реформы. Мать сказала: - «Не надо, у меня деньги есть, купи себе чего-нибудь». Володарский посмотрел на дело трезво: - «А давай баб наймём». – «Это как?» - «Да я уж знаю: берёшь деньги и становишься у Центрального телеграфа на Горького. Тут же к тебе подойдут с двух сторон и начнут тебя подталкивать». – «А куда вести их?» - «Да ты не бойся, у них всё есть, все хаты готовы. Мне ребята со двора рассказывали». «Ребята со двора» - был аргумент железный. Я согласился. Этот случай вполне можно назвать «Наша с Эдиком Володарским первая женщина».
Помните прекрасный рассказ Бабеля «Первый гонорар»? Мальчик приходит к проститутке. А когда доходит до дела, он холодеет от страха и начинает вдохновенно врать: «я мальчик при банях, меня богатые берут и используют». Добрая проститутка вздыхает: - «Что делают с детьми! Ну а баб ты знаешь?» - «Да кто ж меня допустит». В общем, в эту ночь Вера обучила мальчика своему нехитрому ремеслу. А когда он протянул ей деньги, укоризненно сказала: - «Расплеваться хочешь, сестричка». Он положил деньги в карман. Это был первый гонорар.
А у нас было так. Мы стояли минут 50 около Центрального телеграфа с деньгами в руках. Самое поразительное, что никто у нас их не отнял, не вырвал из рук. На нас вообще никто не обращал внимания. Внизу проходили десятки тех, в ком мы нуждались. Готов поклясться, видел, как к ним подходили незнакомые парни, недолго переговаривались, обнимали их за плечи или брали под руку и исчезали в ближайшем переулке. Стемнело. – «Ну, наверное, сегодня не получится. Всех разобрали», - уронил Володарский. – «А знаешь, давай купим бутылку и в ресторан». Опыт со спиртным был чуть-чуть более, чем с женщинами. Я согласно кивнул. Купили «Черри-бренди». Тогда эту марку в Москву внезапно завезли. Пошли в ресторан «Бухарест» (ныне роскошный «Балчуг-Кемпински»). В ресторане пусто. Отдельные пары: не то рано ужинают, не то поздно обедают. Официантка, высокая интересная блондинка лет 35 с добрым лицом: - «Что, ребята, будете заказывать?» Доброе лицо успокоило. – «А можно у вас со своим вином?» - выдавил Эдик. – «Конечно». Это так поразило, что я разжал пальцы: бутылка с грохотом разлетелась на осколки. Мы залились краской, на нас глядел весь зал, а подо мной растекалось роскошное вишнёвое пятно (кстати, так я никогда в жизни и не попробовал «Черри-бренди»). – «Бедные мальчики», - официантка участливо склонилась над нами. – «Что же вы теперь?» - «А знаете что, - расхрабрился Эдик – «Несите нам два омлета и по 150 грамм водки». Официантка приняла заказ. Выпили. Я ещё был прибит случившимся и стал как-то машинально ковыряться в омлете. Вдруг Эдик протрезвел: - «А нам денег-то хватит?» Стали подсчитывать: не хватало мизера – 15 рублей. Подозвали Нину (мы уже знали имя официантки). «Извините, а нельзя ли омлет взять назад, а вместо него какой-нибудь салатик, а то не хватает?»
Удивительно, что Нина сразу согласилась, но в тот момент я дожёвывал последний кусок. Эдик накинулся на меня: «Чего ты жрёшь, как голодный? Не мог подождать?» И тогда я снял с руки подарок матери – 400-рублёвые часы «Маяк» и протянул Нине: - «Возьмите».
Она покачала головой: - «В следующую пятницу я работаю – занесёте».
Нина отнеслась к нам по-матерински. Другая бы подняла скандал, накричала. Разумеется, заложив часы в ломбарде на Пушкинской, мы аккуратно вернули долг. Я с нежностью вспоминаю участников этой смешной истории. Так закончился у нас с Эдиком поход за женщиной. А настоящее знакомство у меня произошло полтора года спустя и не оставило воспоминаний, кроме отвращения.
В 60-м я попал в армию, а матери Эдика удалось его откосить. Она вообще умела делать чудеса, если хотела. Он в чём-то стал такой же пробивной. В армии все друзья забылись, кроме Эдика и Мишки Лебедева. Они писали ответ на каждое моё послание. А Володарский и рассказы присылал. Из его объяснений я понял, что он рассылал свои вещи по всем журналам, но там, как пояснил Мишка, словно стояли Львы Яшины. Ничего не брали. Я в ответ послал ему свой стих «Похороны Сталина», чем вызвал его восторг. На похоронах вождя мы, 12-летние, чуть с ним не погибли. Нас толпа зажала так, что рёбра хрустели в 3-м Неглинном переулке, узком, тесном. Это была смертельная игра. Не знаю, что было с Эдиком. Нас оторвала друг от друга и расшвыряла толпа. Меня спас какой-то дядька, втолкнув в подъезд, где уже были спасавшиеся и не желавшие пускать других. Совсем как на переполненных лодках с «Титаника».
Демобилизовавшись, я застал другого Володарского. Он уже учился во ВГИКе. Оброс знакомствами и как раз в это время стала проявляться его агрессивность и задиристость. Придя как-то к нему домой и не застав его, я увидел уголок в комнате, где он жил. Там стояла на столе моя армейская фотография. Отчим, обрюзгший и постаревший, стал мне жаловаться: - «И слова ему не скажи. В меня табуреткой швырнул. Вот на стекле след». Я же с удовлетворением хмыкал, вспоминая его издевательства над беззащитным мальчишкой.
Потом мы как-то разошлись. У каждого своя жизнь. Мне рассказывали, что он чуть не вылетел из ВГИКа, подравшись с какими-то дружинниками – пришлось бежать на окраину страны в какую-то геологическую артель. Там работал грузчиком. Ещё раньше чуть не погиб, нарвавшись на нож, когда у метро «Спортивная» с кем-то подрался. С ним стало опасно общаться. Можно запросто было налететь на неприятность. Дальше он женился и я потерял его из виду.
Печататься он начал во ВГИКе. Первый рассказ опубликовал в середине 60-х в газете «Литература и жизнь». Потом что-то в «Юности». В 68-м, встретив на улице его отчима, я спросил про Эдика. Он пробурчал: - «Печатался неоднократно, но постоянной работы нет. Всё время деньги у матери тянет».
В начале 70-х я увидел афишу о фильме «Антрацит» Э. Володарского. «Белый взрыв» вышел, по-моему, позднее. Вдруг в 73-м Эдик вынырнул сам. Позвонил и пригласил в Дом кино, в ресторан. Мы не виделись шесть лет, расцеловались. – «А я из МХАТа, был у директора Ушакова. Пьесу мою ставят». – «А ты драматургом стал?» - «Да Кончаловский посоветовал. Фильмы не очень принимают. Сволочи и бюрократы». Зашли в ресторан. По дороге его кто-то остановил. – «Мы вас в Союз приняли, а на собраниях вас не видно». Эдик отмахнулся, но было видно, что он здесь как дома. Официантка Кариночка была известна всем любителям ресторана. – «Я здесь тысячи пропивал», - рассказывал Эдик. - «Ну а на Полянке бываешь?» Он к тому времени купил «двушку» в Матвеевском. – «Да редко, что там делать? Разве кому морду набить. Нас там с тобой никто и не помнит». – «Ну а что снимаешь?» - «Свой среди чужих…». Название меня удивило длиннотой. – «У кого?» - «да с Михалковым. Он хорошо фабулы придумывает». Стали расплачиваться. Я достал свою половину. Эдик скривился: - «Да брось. Мало я у вас когда-то денег позанимал. У меня сейчас это не проблема. А знаешь, поехали ко мне: с женой познакомлю, квартиру посмотришь. Только я за Германом заеду». – «Какой Герман?» - «Сын писателя». Машины тогда у него не было. Взяли такси. Герман поразил своими размерами: огромный, толстый. Что ни слово, то безвкусный мат, хотя видел меня впервые. Он даже смешно поинтересовался: - «Марк, а вас, может, наш мат шокирует?» Получив отрицательный ответ , продолжал свой монолог. Запомнилось: - «Я, конечно, не Тарковский, но всё же». Что-то говорил о поэте Тредьяковском. А в основном шёл разговор типа: - «Ты – мне, я – тебе. Помоги дотянуть сценарий». Я корил себя, что согласился поехать к Эдику домой. Здесь происходила встреча профессионалов. Посидев час, уехал под предлогом простуды, но взял с Володарского слово, что он приедет ко мне такого-то числа. Моя мать очень хотела его повидать. В назначенный час он не приехал. Когда я позвонил ему, то жена ответила, что он пьян и у соседей, могу за ним послать. Я отказался и больше мы с ним никогда не увиделись.
Итак, последняя очная встреча – 1973 год. Но связь не прервалась. Лет через десять он позвонил и пригласил на просмотр фильма «Проверка на дорогах». Фильм пролежал на полке много лет. И конечно на меня не произвёл впечатления. Время ушло. Хотя сделан был крепко и пресса его хвалила. А Эдик получил премию и к этому времени стал знаменит.
Следующий звонок в 88-м году. – «Приезжай. У меня ящик водки». – «Да мне-то нужно 150-200 грамм». – «Всё равно приезжай. Заодно и дом мой посмотришь». (К тому времени квартиру он давно продал и переехал жить за город). Через трубку доносились пьяные голоса. – «Погоди минуту, я сейчас». Я прождал у трубки минут десять, потом её положили на рычаг.
Вновь звонок в 1991 г. в ельцинские времена. – «Как жить-то стало тяжело. Мне три тысячи не хватает в месяц». Теперь он забросил кино и стал звездой телевидения. И быстрее, и денежнее. Звонки следовали раз в два-три года. А с начала 21 века – раз в год обязательно. И всё время разговор вертелся о прошлом, о детстве, о забытых людях. Я понял, что ни жена, ни друзья не могут скрасить его одиночества. Ему вдруг захотелось почувствовать себя маленьким, забылись все детские обиды; подробности потускнели, а цвета остались.
На вопрос: - «Как живёшь?» Отвечал просто: - «Работаю». – «А ты счастлив?» ответил тогда чуть длиннее: - «Сложный вопрос. Да нет, наверное».
Упакованный в награды и звания, он явно скучал. И потому звонил мне, то есть, в детство. Я не был поклонником его творчества. Видимо, он самый плодовитый сценарист века. Но из 70 сценариев многое ли помнится? А конъюнктуры хоть отбавляй. Этот государственный Володарский был мне неинтересен. А вот Эдик вызывал сочувствие и желание общаться, хотя бы по телефону.
Но как общаться? Он без конца звал меня приехать на Пахру, я отказывался. – «Как ты это представляешь? Я люблю выпить, поматериться. А рядом твоя супруга. Неловко ведь». – «Да ничего, когда все напьются, то уже всё равно. Она у меня привыкшая». – «Она-то привыкшая, да я не привыкший. Да и собутыльников твоих неохота видеть. Нет, давай на нейтральной почве».
Это его не устраивало. Он всё обещал купить квартиру на Полянке и встречаться там, чтобы пьяным за руль не садиться. Так и не купил.
Как только вышел на телеэкраны «Штрафбат», спросил: - «Понравилось?» Я ответил несколько грубовато: - «Да что там. Главное, чтобы «бабки» получил. А кстати, много ли там правды?»
- «Всё правда».
- «Ну уж. У тебя редактор-то есть или нет?»
- «Нет у меня редактора, я сам по себе».
- «Да как же в первой серии люди едут на фронт и поют послевоенную песню: «Везут на север, срока у всех огромные. Кого ни спросишь – у всех Указ…».
- «Ну и что, песня 30-х годов.
- «Каких 30-х? О каком Указе тогда речь идёт: о майском 47 года, когда Сталин расстрел заменил 25 годами. Ведь до войны огромных сроков не было: расстрел и 10 лет».
Он задумался. Я продолжил: - «А то, как у твоего Михалкова получается. Помнишь «Утомлённые солнцем»? Речь в фильме о 36 годе, а в заставке звёзды показывают 37 года. И дальше ничему не веришь».
- «Ну, у Михалкова фильм плохой получился».
- «А как же у тебя в «Штрафбате» поп в рясе за пулемётом лежит? Это что?»
Эдик промолчал, но с тех пор о своих фильмах со мной не говорил никогда. Он любил, чтобы хвалили.
Последний раз мы по телефону общались в январе 2011 г. На новый 2012 год он опять позвонил, но меня не было дома, а позвонить я как-то позабыл.
А вот сегодня хотелось бы многое вспомнить. Но увы, диалог может заменить лишь монолог. И мне вдруг вспомнилось, как он сказал в последний раз:
- «Как умирать страшно».
- «Да чего страшно? Ты же верующий человек. Ты ведь верующий?»
- «Верующий».
- «Ну, а я неверующий. Мне должно быть страшно, а не тебе».
Он только тяжело вздохнул.
И вот сейчас я прощаюсь не с государственным Володарским, о смерти которого соболезнуют Путин, Медведев и Собянин.
Я прощаюсь с Эдиком Замоскворецким, совсем не похожим на другого, с пахры, официального и знаменитого. Нет, с тем, из детства.

Ещё читать в Приложении и http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=402863

http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D0%BE%D0%B2%D0%B5%D0%BD%D0%B0%D1%86%D0%BA%D0%B8%D0%B9,_%D0%92%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D0%B8%D0%BC%D0%B8%D1%80_%D0%90%D0%B1%D1%80%D0%B0%D0%BC%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87

Сергей Иванович Шаршун (фр. Serge Charchoune; 16 августа 1888, Бугуруслан — 24 ноября 1975, Вильнев-Сен-Жорж, Валь-де-Марн) — русский писатель и художник.
http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A8%D0%B0%D1%80%D1...%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87

Вообще-то я орел, но ростом маленький. Потому что в помещении. Я замечал - меня на мясо тянет. Честно - вцепиться бы в кого-нибудь и рвать, рвать, рвать. Со злостью даже. Я при ресторане живу. Прямо в помещении ВТО, знаете, для артистов? Но это неважно. Орел в помещении - представляете? Потому и маленький. Вот такой. Поэтому когда мне говорят: какой же ты орел? - я отвечаю: я орел, но правильно рассчитал. Маленькое пробивное существо появилось не само по себе - оно порождение условий. Пробивной чувачок развивает очень большое давление на квадратный сантиметр поверхности, поэтому поверхность должна быть небольшой. Нормальный орел в ресторане заметен - мы же где сидим? - на карнизах, на форточках. Ну если орел, ну жрет что попало, с желудком что-нибудь, а внизу народ. А народ от воробья еще потерпит, а от орла никогда. Замордуют. Я тоже стервятник, не такой дальнозоркий, но быстренький-быстренький-быстренький-быстренький. Пока он голову повернет, я быстренько-быстренько. Большой орел - он же тупой. Мы с одним сидели под Кисловодском, в горах - я туда поездом, он своим ходом. Он говорит: Поверишь, не могу из рук, не могу, если кем угодно называют. Сижу на камне, жрать нечего, но сам себя уважаю. - Ну и что, что уважаешь? А дети твои уже где попало шатаются. Я их уже и в зоопарках встречал, и в цирках, и как миленькие пьют из ведра. - Что могу сделать, дети - другое поколение, а я так воспитан.
Ну что ты видишь там вдали, орел? Надень очки, посмотри, что у тебя под носом. Сам себя только и уважаешь. Сунешься в город - там тебе пёрья-то и повыдергивают. И из рук будешь, и хвостом мотать, и перед кем попало лежать, закрыв глаза. И дадут тебе на грудь табличку "Орел горный. (Не гордый, а горный) Размах крыльев полтора метра. В неволе размножается. Ест орехи, апельсины, мясо - если достанет".
Что такое гордость? Я этих слов не понимаю, это греческие слова. Я тоже гордый, но не везде - я в семье гордый. Вот там, в щели. И жену регулярно щипаю, если на улице что не так. Кто меня оскорбит - не стерплю, возвращаюсь, все у жены выщипаю. Это ли не гордость? И сила воли есть. Уж что ни говорят, как ни стараются не замечать, морщатся, увидев меня - сижу! Зато с пустым желудком не хожу и домой что-нибудь. Сами знаете. Отойди все, дай орлу поклевать. Не наступи на орла, народ.

(с) М. Жванецкий

Не знаю, может на меня кто прогневается, но я ничего плохого в глобализации не вижу.
Недавно мой сын рассматривал сайты известных архитекторов: Нормана Фостера, Калатравы, Ренцо Пьяно, Кисё Курокавы и других. Их проектов в самых разных странах мира. Каждый автор - яркая индивидуальность, их проекты очень современны, ярки, впитали всё самое лучшее из мирового и национального опыта, гармонируют со средой города, где находятся.
Просмотр сайтов шёл под аккомпанимент современной музыки - разновидности джаза, в котором уже мало что осталось от традиционных его истоков. И все эти музыканты - настоящий интернационал, кого там только нет, в том числе, российские музыканты не последнее место занимают: Вячеслав Ганелин, Пятрас Вишняускас, гитарист МакЛафлин, пианист Эрнесто Мартинес. Многие из них часто объединяются и играют вместе, независимо от того, из какой они страны.
И музыка получается удивительная: в ней современные ритмы, богатая инструментовка, элементы фольклора разных стран, и, конечно же, импровизация, присущая джазу.
И архитектура, и музыка не знают границ, языковых ограничений.
Им не свойственна монотонность и шаблонность.
Чем не глобализация?
Но глобализация, не отрицающая самобытности любого народа, а впитавшая её.
Диалектика национального и интернационального.
В то же время некоторые другие виды искусств явно не переживают расцвета (или мне так кажется?).
Не понимаю я современных, якобы живописных, инсталляций.
Не уверена в том, что и поэзия, и литература в расцвете.
Но главное - язык, языковые рамки, рамки истории, культуры, накладывают свои ограничения.
Одни виды искусства переживают расцвет, другие - напротив.
Время собирать камни и время разбрасывать камни.
А за процессами, в том числе, глобализацией, остаётся следить и пытаться понять их внутренние ритмы и логику.

«Одна-единственная страсть порою отвлекала меня от усидчивых занятий, но, впрочем, и она была вызвана жаждой познания. Я любил наблюдать жителей предместья, их нравы, характеры. Одетый так же плохо, как и рабочие, равнодушный к внешнему лоску, я не вызывал в них неприязни; я мог, затесавшись в какую-нибудь кучку людей, следить за тем, как они нанимаются на работу, как они спорят между собой, когда трудовой день окончен. Моя наблюдательность приобрела остроту инстинкта: не пренебрегая телесным обликом, она разгадывала душу – вернее сказать, она так схватывала внешность человека, что тотчас проникала и в его внутренний мир; она позволяла мне жить жизнью того, на кого была обращена, ибо наделяла меня способностью отождествлять с ним себя самого, и, так же как дервиш из „Тысячи и одной ночи“, я принимал образ и подобие тех, над кем произносил заклинание... Слушая этих людей, я приобщался к их жизни; я ощущал их лохмотья на своей спине, я сам шагал в их рваных башмаках, их желанья, их потребности – все передавалось моей душе, или, вернее, я проникал душою в их душу. То был сон наяву. Вместе с ними я негодовал на хозяев, которые их угнетали, на бессовестных заказчиков, которые не платили за работу и заставляли понапрасну обивать пороги. Отрешаться от своих привычек, в каком-то душевном опьянении преображаться в других людей, играть в эту игру по своей прихоти было моим единственным развлечением. Откуда у меня такой дар? Что это – ясновидение? Одно из тех свойств, злоупотребление которыми может привести к безумию? Я никогда не пытался определить источник этой способности; я обладаю ею и применяю ее – вот и все".

*Тональ и Нагваль (или Нагуаль) - два основополагающих термина описания мира у Карлоса Кастанеды.

Из книги Р. Бротигана "Рыбалка в Америке" (1961 г.)
РЫБАЛКА НА УЛИЦЕ ВЕЧНОСТИ

Calle de Eternidad. Мы шли из Хелатао, родины Бенито Хуареса. Вместо того, чтобы двигаться по дороге, мы выбрали петлявшую вдоль ручья тропку.
....................................................................
Наконец тропа разошлась с ручьём, мы полнялись на холм и оказались у кладбища. Это был старый заброшенный погост, смерть и трава росли на нём вместе, как партнёры в танце.
На кладбище начиналась мощённая булыжником улица, которая вела в город Икстлан (произносится Ист-лон), расположенный на вершине соседнего холма. До самого города на улице не было ни одного дома.
Здесь была макушка мира - дорога взбиралась на холм слишком круто. У входа в Икстлан стоял дорожный знак, указывающий обратно в сторону кладбища, куда и направлялась из города эта улица, заботливо уложив на своём пути булыжники.
После подъёма мы никак не могли отдышаться. Знак объявлял: Calle de Eternidad. Такая вот подсказка.

Может, Карлос Кастанеда тоже никак не мог отдышаться на Улице вечности?
Или читал Бротигана (ведь его книга была написана позже, в 1972 г.)?

Можно и карту нарисовать:

кладбище-------улица Вечности---------Икстлан

Путешествие в Икстлан не кончается никогда.

Ричард Бротиган - человек, который в этом мире не дома:
http://spintongues.msk.ru/BrautiganIntro/BrautiganIntro.htm

Мне было бы гораздо интересней, если б Кастанеда ничего никогда не слышал о Бротигане и упоминание Икстлана в этом символическом контексте оказалось бы чистой случайностью (или синхронностью), как и в случае переклички со Стругацкими (см. ранее, четверг, 10 мая 2007 г.)

Люблю книги, которые разрушают шаблоны восприятия.
Когда жанр вообще неопределён, когда фантастика и быт, явь переплелись и неотделимы друг от друга.
В обычной фантастике часто уже всё понятно, расставлены все точки над i: вот здесь инопланетяне, они что-то там хотят (завоевать, например). С ними надо сражаться и т.п.
Действие происходит "в некоторой галактике".
Вобщем, есть сцена, есть зрительный зал, есть рамки картины - всё на своих местах, и инвентарный список тоже.
Самое же интересное, когда сцена исчезает, рамки картины растворяются, а она сама оживает. Где сказка ? Где реальность ?
Если есть враг, то кто он, как его зовут, что надо делать и вообще, откуда исходит даже не опасность - тревога.
Вот как у Мураками. Человек, обычный работяга, "разгребатель сугробов", оказывается вдруг где-то на обочине социума. С ним что-то происходит: уходит жена, исчезает кошка, иссякает колодец - и все эти события в одном мистическом ряду, причём, колодец, может быть, ключевой элемент в этом ряду.
Человек в современном отеле поднимается на лифте, выходит - и вдруг оказывается в полной темноте и тишине. И отель уже как бы и не тот, а в глубине коридора слышатся странное шарканье, нечеловеческое какое-то...
Или вот у французского писателя Марселя Эме (рассказ «Человек, проходящий сквозь стены» - «Le Passe-Muraille»). Обычный человек, оказывается, может проходить сквозь стену, но не совсем понимает, зачем это ему. Вначале он просто играет, развлекается. Ну, шутки ради грабит банк и оставляет надпись: "Упырь-Упырь".
Сам сдается в полицию, т.к. никто не верит, что именно он, добропорядочный такой и есть тот самый Упырь. А потом влюбляется и романтично, сквозь стены, проникает к своей любимой. Банальная интрижка…Однажды он по ошибке выпил лекарство, которое ему прописал врач (когда он ему пожаловался на свою «болезнь»). И, возвращаясь от возлюбленной, оказывается навсегда замурованным в стену. А может ему просто всё надоело?
Или вот ещё один его рассказ, «Кентавр»: сын вполне приличных родителей, у которого к тому же милая невеста из хорошей семьи оказывается настоящим кентавром. И комплименты его, смущающие невесту, примерно такие: "Какой у вас прекрасный круп" ! А потом и совсем убегает от неё за первой попавшейся кобылкой.
В рассказе "Сабины" обычная женщина умеет раздваиваться, растраиваться, расчетверяться...Сначала она пользуется этой способностью в чисто прагматических бытовых целях: удобно примерять сразу несколько платьев. Потом заводит любовника. И когда муж удивляется, видя читающую жену с одухотворённым взглядом, считая, что она "разговаривает с ангелами", её копия в это время на любовном свидании.
В общем, тонкий французский юмор.
Чем мне нравится такая литература ?
Тем, что она разрушает привычные границы и даёт понять, что в мире не всё так устойчиво, а есть место неожиданному, магическому, вводящему в нерешительность.

Хулио Кортасар
Аксолотль

Рассказ
(Из книги "Конец игры")


Перевод В. Спасской

Было время, когда я много думал об аксолотлях. Я ходил в аквариум
Ботанического сада и часами не спускал с них глаз, наблюдая за их
неподвижностью, за их едва заметными движениями. Теперь я сам аксолотль.
Случай привел меня к ним одним весенним утром, когда Париж распускал
свой павлиний хвост после медлительной зимы. Я проехал по бульвару
Пор-Рояль, миновал бульвары Сен-Марсель и Л'Опиталь, увидел зелень среди
серых массивов и подумал о львах. Мне нравились львы и пантеры, но никогда
до тех пор я не входил в сырое и темное помещение аквариума. Я оставил
велосипед у ограды и пошел посмотреть на тюльпаны. Львы были уродливы и
печальны, а моя пантера спала. Я решил зайти в аквариум, мельком глянул на
обычных рыб и неожиданно натолкнулся на аксолотлей. Я простоял возле них
целый час и вышел, уже неспособный думать ни о чем другом.
В библиотеке святой Женевьевы я справился по словарю и узнал, что
аксолотли -- это снабженные жабрами личинки тигровой амблистомы из рода
амблистом. То, что они мексиканцы, я увидел по ним самим, по их маленьким
розовым ацтекским физиономиям и по табличке над аквариумом. Я прочел, что в
Африке находили экземпляры, способные жить на суше в периоды засухи, и что
они продолжают свою жизнь в воде при наступлении периода дождей. Я нашел их
испанское название, ахолоте, упоминание о том, что они съедобны и что их жир
применялся (по-видимому, сейчас уже не применяется) так же, как рыбий жир.
Мне не хотелось изучать специальные труды, но на следующий день я
вернулся в Ботанический сад. Я стал ходить туда каждое утро, иногда днем и
вечером. Сторож в аквариуме недоуменно улыбался, надрывая мой билет. Я
опирался на железный поручень, огораживающий стеклянные стенки, и принимался
смотреть на них. В этом нет ничего странного, ибо с первого же момента я
понял, что мы связаны, что нечто бесконечно далекое и забытое продолжает все
же соединять нас. Мне достаточно было в то первое утро просто остановиться
перед стеклом, за которым в воде бежала вверх струйка пузырьков. Аксолотли
сгрудились на мерзком и тесном (только я знаю, насколько он тесен и мерзок)
полу аквариума, усыпанном осклизлыми камнями. Их было девять экземпляров, и
почти все, уткнувшись носом в стекло, глядели на посетителей своими золотыми
глазами. Я стоял смущенный, почти пристыженный; казалось чем-то непристойным
торчать перед этими молчаливыми и неподвижными фигурами, сбившимися на дне
аквариума. Мысленно выделив одного, находившегося справа и немного в стороне
от остальных, я внимательно изучал его. Я увидел розоватое и словно
прозрачное тельце (при этом мне пришли на память китайские статуэтки из
молочного стекла), похожее на маленькую пятнадцатисантиметровую ящерицу, с
удивительно хрупким рыбьим хвостом, самой чувствительной частью нашего тела.
Вдоль хребта у него шел прозрачный плавник, сливавшийся с хвостом, но
особенно меня поразили лапки, изящные и нежные, которые заканчивались
крохотными пальцами, миниатюрными человеческими ногтями. И тогда я обнаружил
его глаза, его лицо. Лицо без выражения, где выделялись только глаза, два
отверстия с булавочную головку, целиком заполненные прозрачным золотом,
лишенные всякой жизни, однако смотрящие; мой взгляд, проникая внутрь, словно
проходил насквозь через золотистую точку и терялся в призрачной таинственной
глубине. Тончайший черный ореол окружал глаз и вписывал его в розовую плоть,
в розовый камень головы, пожалуй, треугольной, но с закругленными
неправильными краями, которые придавали ей полное сходство с изъеденной
временем статуэткой. Рот находился на самом подбородке треугольного лица, и
только в профиль угадывались его значительные размеры; в фас на безжизненном
камне едва виднелась тонкая щель. По обе стороны головы, там, где полагалось
быть ушам, у него росли три красные веточки, точно кораллы -- растительный
придаток, по-видимому, жабры. И это было единственное живое в нем: каждые
десять-пятнадцать секунд веточки жестко выпрямлялись и вновь опадали. Порой
одна из лапок чуть шевелилась, я видел, как крохотные пальцы мягко
погружались в ил. Мы вообще не любим много двигаться, да и аквариум такой
тесный: едва тронешься с места, как наталкиваешься на чей-нибудь хвост или
голову; это вызывает недовольство, ссоры, в результате -- утомление. Когда
мы неподвижны, время идет незаметно.
Именно это спокойствие заворожило меня, когда я в первый раз наклонился
над аквариумом. Мне почудилось, что я смутно постиг его тайное стремление
потопить пространство и время в этой безразличной неподвижности. Потом я
понял: сокращение жабр, легкие касания тонких лапок о камень, внезапное
продвижение (некоторые из них могут плыть, просто волнообразно качнув тело)
доказывали, что они способны пробуждаться от мертвого оцепенения, в котором
они проводили часы. Их глаза потрясали меня сильнее всего. Рядом с ними, в
других аквариумах, прекрасные глаза прочих рыб, так похожие на наши,
отливали простой глупостью. Глаза аксолотля говорили мне о присутствии некой
иной жизни, иного способа зрения. Прижав лицо к стеклу (иногда сторож
обеспокоенно покашливал), я старался получше рассмотреть крохотные
золотистые точки, этот вход в бесконечно медленный и далекий мир розовых
существ. Бесполезно было постукивать пальцем по стеклу перед их лицами;
никогда нельзя было заметить ни малейшей реакции. Золотые глаза продолжали
гореть своим нежным и страшным светом, продолжали смотреть на меня из
неизмеримой глубины, от которой у меня начинала кружиться голова.
И тем не менее как они были нам близки! Я узнал об этом еще раньше, еще
до того, как стал аксолотлем. Я узнал об этом в тот день, когда впервые
подошел к ним. Антропоморфические черты обезьян, вопреки распространенному
мнению, подчеркивают расстояние, отделяющее их от нас. Полное отсутствие
сходства между аксолотлем и человеческим существом подтверждало, что моя
догадка верна, что я не основывался на простых аналогиях. Только
лапки-ручки... Но у ящерицы тоже такие лапки, а она ничем не похожа на нас.
Я думаю, что тут дело в голове аксолотля, треугольной розовой маске с
золотыми глазами. Это смотрело и знало. Это взывало. Они не были
животными.
Тут было легко, почти очевидно обратиться к мифологии. Я стал
рассматривать аксолотлей как результат метаморфозы, которой не удалось
уничтожить таинственное сознание их человеческой сути. Я представлял себе,
что это сознательные существа, рабы своего тела, навечно приговоренные к
подводной тишине, к размышлениям и отчаянию. Их слепой взгляд, маленький
золотой диск, ничего не выражающий и однако пугающе разумный, проникал в мою
душу, как призыв: "Спаси нас, спаси нас". Я замечал вдруг, что шепчу слова
утешения, стараюсь внушить им ребяческие надежды. Они, не шевелясь,
продолжали смотреть на меня; внезапно розовые веточки жабр поднимались. В
этот миг меня пронзала смутная боль: быть может, они видели меня, улавливали
мое усилие постичь их непостижимые жизни. Они не были человеческими
существами, но ни в одном животном я не находил такой глубокой связи с
собой. Аксолотли были как будто свидетелями чего-то, а порой грозными
судьями. Перед ними я чувствовал себя виноватым, такая жуткая чистота
виднелась в этих прозрачных глазах. Они были личинками, но личинка -- личина
-- означает также и маска, а еще -- призрак. Какое обличье ожидало своего
часа за этими ацтекскими лицами, невыразительными и в то же время неумолимо
жестокими?
Я боялся их. Думаю, что, если бы рядом не было других посетителей и
сторожа, я не осмелился бы остаться с ними наедине. "Вы прямо пожираете их
глазами", -- смеясь говорил мне сторож, наверное считавший меня немного
тронутым. Он не понимал, что это они, в своем золотом каннибализме, медленно
пожирали меня глазами. Вдали от аквариума я думал только о них, они словно
воздействовали на меня на расстоянии. Я стал ходить туда каждый день, а по
ночам рисовал себе, как они неподвижно висят в темноте, как неторопливо
вытягивают руку и внезапно встречают руку другого. Быть может, их глаза
видят и ночью, так что день для них длится бесконечно. Глаза аксолотлей
лишены век.
Теперь я знаю, что тут не было ничего странного, что это должно было
произойти. Каждое утро, когда я наклонялся над аквариумом, я узнавал их все
больше. Они страдали -- и каждой клеткой своего тела я ощущал их немое
страдание, недвижную муку в толще воды. Они словно высматривали нечто --
давнее утраченное господство, эпоху свободы, когда мир принадлежал
аксолотлям. Казалось невероятным, чтобы такое жуткое выражение, побеждавшее
вынужденную неподвижность их каменных лиц, не означало бы скорбную весть, не
служило бы доказательством вечных мучений в этом жутком аду, где они жили.
Напрасно я пытался уговорить себя в том, что моя собственная обостренная
чувствительность проецирует на аксолотлей отсутствующий у них разум. Они и я
знали. Потому не было ничего странного в том, что произошло. Мое лицо
прижималось к стеклу аквариума, мои глаза старались проникнуть в секрет этих
золотых глаз без радужной оболочки и без зрачков. Я видел очень близко, за
стеклом, неподвижное лицо аксолотля. Без перехода, без удивления я увидел за
стеклом свое лицо, вместо лица аксолотля увидел за стеклом свое лицо, увидел
его вне аквариума, по другую сторону стекла. Потом мое лицо отодвинулось, и
я понял.
Только одно было странно: продолжать думать, как раньше, знать. Понять
-- это означало в первый момент почувствовать леденящий ужас человека,
который просыпается и видит, что похоронен заживо. Снаружи мое лицо снова
приблизилось к стеклу, я смотрел на свой рот с губами, сжатыми от усилия
понять аксолотлей. Я был аксолотлем и теперь мгновенно узнал, что никакое
понимание невозможно. Он был вне аквариума, его мысль была мыслью вне
аквариума. Зная это, будучи им, я был теперь аксолотлем и находился в своем
мире. Ужас пришел, -- я понял это сразу же, -- оттого, что я счел себя
пленником в теле аксолотля, переселившимся в него со своей человеческой
мыслью, заживо погребенным в аксолотле, осужденным разумно существовать
среди неразумных тварей. Но это прошло, когда чья-то лапа коснулась моего
лица, когда, чуть отодвинувшись в сторону, я увидел рядом с собой аксолотля,
глядящего на меня, и понял, что он тоже знает, знает так же ясно, хоть и не
в состоянии выразить это. Или я был тоже и в нем, или все мы думаем, как
люди -- неспособные к самовыражению, когда все сведено к золотистому сиянию
наших глаз, смотрящих на лицо человека, прижатое к стеклу.
Он возвращался много раз, теперь приходит реже. Иногда не показывается
по целым неделям. Вчера я видел его, он долго смотрел на меня, потом резко
повернулся и ушел. Мне кажется, что он уже не так интересуется нами, что
ходит сюда по привычке. И поскольку единственное, что я могу делать -- это
думать, я много думаю о нем. Мне приходит в голову, что вначале мы еще были
соединены, и он чувствовал себя больше чем когда-либо связанным с
неотступной тайной. Но мосты между ними разрушены, ибо то, что было его
наваждением, стало теперь аксолотлем, чуждым человеческой жизни. Я думаю,
что вначале я мог еще в какой-то степени стать им, -- ах, только в какой-то
степени, -- и поддерживать в нем желание узнать нас получше. Теперь я
окончательно стал аксолотлем, и если думаю, как человек, то это лишь потому,
что все аксолотли в своей личине из розового камня думают, как люди. Мне
кажется, что из всего этого мне удалось сообщить ему кое-что в первые дни,
когда я еще был им. И в этом окончательном одиночестве, -- ибо он уже не
вернется, -- меня утешает мысль о том, что, может быть, он напишет про нас,
-- веря, что придумывает, напишет рассказ про аксолотлей.

По просьбе April:

Предисловие Милорада Павича
к книге Петера Корнеля "Пути к раю"
КОРНЕЛЬ И НЕЛИНЕЙНАЯ ЛИТЕРАТУРА

Несколько лет назад я испытал настоящее восхищение, наткнувшись на один из нелинейных романов, - если можно так назвать книгу Корнеля "Пути к раю". Я бы сказал, что это "роман в сносках". Как только это понимаешь, становится уже не важно, о чём этот роман: вас ведёт вперёд по его страницам желание пережить тот новый читательский опыт, который он вам предлагает. Итак, самого текста книги не было, существовали только сноски, комментарии к тексту. Нечто похожее на схолии, на толкования загадочного текста, который нам недоступен. На основе этих примечаний, помещаемых под чертой в нижней части страницы, мы можем только вообразить себе роман или что-то, что находилось над чертой. Сама по себе идея замечательна и реализована с такой фантазией, что каждый читатель может создать свою собственную, отличную от всех других книгу. Всему этому во многом способствовали и иллюстрации, которые шведский писатель приложил к роману, проявив себя прекрасным знатоком изобразительного искусства и эзотерики.
С 1987 г., когда была впервые опубликована книга П. Корнеля, прошло уже более десяти лет...но время добавило новые аргументы в пользу произведения Корнеля. Благодаря этой книге он вошёл в узкий круг современных писателей, пользующихся нелинейным письмом (nonlinear narratives) и создающих интерактивную литературу. Ибо что же такое "Пути к раю", как не одно из таких произведений, которые, избавившись от рабства линейности языка, открывают перед нами, читателями, возможность самим участвовать в создании определённого текста, возможность переместить процесс чтения на новый уровень. На уровень, где ветвятся наши мысли и наши сны, совершенно нелинейные, в отличие от языка, на котором веками писали классики. Мне представляется, что благодаря этому перед Петером Корнелем открыты двери в литературу XXI века.

http://www.sophia.ru/forum/p25796.html&sid=3fe90eabeedea17fa8278a9d501f32b5#25796

Роман Петера Корнеля действительно стоит почитать, но у меня нет на него ссылок, а есть книжка на бумаге.
Предисловие Мураками я тоже читала, тоже есть книга.
Вобщем, тенденция интересная и разные по стилю и духу авторы по-своему воплощают в жизнь невидимый энергетический импульс (это, конечно, моё видение).

У Мураками, в "Стране чудес без тормозов":

Пухленькая, вся в розовом внучка профессора (уже пародия на китч), сидит на антидиете: нарочно ест сладкое, сдобу, чтобы поправиться и угодить своему деду (издёвка над ярым желанием дам и девиц похудеть во что бы то ни стало и приблизиться к идеалу куклы Барби: 90-60-90!). Просто супервуман: умеет всё - и сэндвич приготовить, и боевым искусствам обучена. Супервнучка! Идёт вперёд, как ни в чём не бывало, через болота, зловонную клоаку, где кишат жуткие монстры - жаббервоги, а герой-мужчина плетётся в хвосте.
Явно пародия на шаблонные сюжеты с супергероями, спасающими прекрасных дам.
А сами жаббервоги, поклоняющиеся огромной рыбе и живущие в катакомбах - определённый гротесковый намёк на христиан (ранних).

В других романах Мураками: олени Троцкого, на которых он якобы вернулся из ссылки и скелет единорога, найденный на Украине.

Выставку Модильяни прозевала и решила просто прогуляться по Пушкинскому.
Наткнулась на картину "Триумф кошечки (Минетты) Маргериты Жерар, современницы Буше и Фрагонара, фривольных французов 18 века.
(Минетта - это как у нас Мурка, распространённая кличка).
Дама держит на руках огромадную белую зверюгу, наверное, метрового роста, со страшноватой мордой. Это - кошечка-Минетта. Она наверху, торжествует. Внизу - мелкая моська, ливретка или пудель - попираема кошечкой.
Триумф женского каприза.


Она, оказывается, ученица Фрагонара:

Жерар, Маргерит (Gérard, 1761-1837) - французская художница, ученица Фрагонара. Содержание для своих картин, пользовавшихся большим успехом в конце XVIII и в начале XIX столетия, она почерпала из семейной жизни среднего и высшего классов французского общества. Картины ее лишены оригинальности, нередко сантиментально слащавы и отличаются тщательностью исполнения, впадающего в сухость и прилизанность; но за ними нельзя не признать достоинств рисунка, лепки и даже искреннего чувства. Она упражнялась также в гравировании и воспроизвела в офортах некоторые из композиций Фрагонара. Для сочинения Шодело де Лакло "Les liaisons dangeureuses" исполнен ею ряд иллюстраций. В Императорском Эрмитаже имеются две ее картины: "Материнское счастье" и "Художница, пишущая портрет музыкантши".

По-моему, она ещё и не лишена чувства юмора.

Меня зацепил когда-то фильм по пьесе Жана Ануя "Пассажир без багажа"
(Le voyageur sans bagage).
Речь в нём о том, как один человек во время 1-й мировой войны потерял память, забыл, кто он, назвался другим именем - Гастон.
Затем выяснилось, кто его родня и он отправился в небольшой городок, встретился со своей семьёй, друзьями, но оказалось, что его (тогда его звали Жак) все ненавидят. Каждому он причинил боль, во время драки столкнул с лестницы своего друга и тот остался калекой. Он просит рассказать каждого о событиях прошлого и показать связанные с событиями места.
Наконец, он не выдерживает свалившейся на него ненависти, отрекается от себя как от Жака и уезжает из города.

Второй фильм - польский, "Знахарь". У известного хирурга несчастье в семье: ушла жена с дочкой. С горя он напивается и теряет память. Долго скитается, выкрадывает чужие документы, но в конце концов постепенно обретает себя, вспомнив сначала свои знания врача.

Интересно, что в одной из повестей братьев Стругацких - "Волны гасят ветер" - есть явные переклички с Кастанедой. Там речь идёт о "люденах" - сверхлюдях, развивших т.наз. "третью импульсную систему" и порвавших все связи с обычным миром людей. Им человеческий мир оказался просто неинтересным. (Ср. "Путешествие в Икстлан").

Хотя, по признанию Бориса Стругацкого, они не читали Кастанеду.

Вопрос: Уважаемый Борис Натанович!
...что вы думаете по поводу произведений Кастанеды?
Это надумано, или правда? Насколько близки вам эти произведения?

О Кастанеде много слышал (в том числе и о том, что имеет место
сходство между ним и АБС), но никогда в жизни не читал и даже не
держал в руках.

Борис Стругацкий. Off-line интервью на «Русской фантастике», 06/13/98

http://www.gramotey.com/index.htm?open_file=docume...%D1%F2%F0%F3%E3%E0%F6%EA%E8%EC

ДОКУМЕНТ 19

Конфиденциально!
Только для членов президиума Всемирного совета!
Экз. No 115

С о д е р ж а н и е: запись собеседования, состоявшегося в "Доме Леонида" (Краслава, Латвия) 14 мая 99 года.
У ч а с т н и к и: Л. А. Горбовский, член Всемирного совета; Г. Ю. Комов, член Всемирного совета, врио Президента секции "Урал - Север" КК-2; Д. А. Логовенко, зам. директора Харьковского филиала ИМИ.

КОМОВ. То есть вы фактически ничем не отличаетесь от обыкновенного человека?
ЛОГОВЕНКО. Отличие огромно, но... Сейчас, когда я сижу здесь и разговариваю с вами, я отличаюсь от вас только сознанием, что я не такой, как вы. Это один из моих уровней... довольно утомительный, кстати. Это дается мне не без труда, но я-то как раз привык, а большинство из нас от этого уровня уже отвыкло навсегда... Так вот, на этом уровне отличие можно обнаружить только с помощью специальной аппаратуры.
КОМОВ. Вы хотите сказать, что на других уровнях...
ЛОГОВЕНКО. Да. На других уровнях все другое. Другое сознание, другая физиология... другой облик даже...
КОМОВ. То есть на других уровнях вы уже не люди?
ЛОГОВЕНКО. Мы вообще не люди. Пусть вас не сбивает с толку, что мы рождены людьми и от людей...

ГОРБОВСКИЙ. Минуточку, минуточку! Значит, эта самая третья импульсная присутствует все-таки в каждом человеческом организме?
ЛОГОВЕНКО. К сожалению, нет, Леонид Андреевич. В этом и заключается трагедия. Третья импульсная обнаруживается с вероятностью не более одной стотысячной. Мы пока не знаем, откуда она взялась и почему. Скорее всего, это результат какой-то древней мутации.
КОМОВ. Одна стотысячная - это не так уж мало в пересчете на наши миллиарды... Значит - раскол?
ЛОГОВЕНКО. Да. И отсюда - тайна. Поймите меня правильно. Девяносто процентов люденов совершенно не интересуются судьбами человечества и вообще человечеством. Но есть группа таких, как я. Мы не хотим забыть, что мы - плоть от плоти вашей и что у нас одна родина, и уже много лет мы ломаем голову, как смягчить последствия этого неминуемого раскола. Ведь фактически все выглядит так, будто человечество распадается на высшую и низшую расы. Что может быть отвратительней? Конечно, это аналогия поверхностная и по сути своей неверная, но никуда вам не деться от ощущения унижения при мысли о том, что один из вас ушел далеко за предел, не преодолимый для ста тысяч. А этому одному никуда не уйти от чувства вины за это. И между прочим, самое страшное, что трещина проходит через семьи, через дружбы...

ДОКУМЕНТ 21
Свердловск, "Тополь 11", кв. 9716
М. Каммереру
Биг-Баг!
Сегодня меня посетил Логовенко. Беседа продолжалась с 12.15 до 14.05. Логовенко был очень убедителен. Суть: все не так просто, как мы это себе представляем. Например, утверждается, будто период стационарного развития человечества заканчивается, близится эпоха потрясений (биосоциальных и психосоциальных), главная задача люденов в отношении человечества, оказывается, стоять на страже (так сказать, "над пропастью во ржи"). В настоящее время на Земле и в Космосе обитают и играют 432 людена. Мне предлагается стать 433-м, для чего я должен прибыть в Харьков, в Институт Чудаков, послезавтра, 20 мая, к 10.00.

Аркадий и Борис Стругацкие "Волны гасят ветер"

"Волны гасят ветер", читать:
http://thelib.ru/books/strugackie_arkadiy_i_boris/volni_gasyat_veter-read.html

Дон Хенаро пронзительно взглянул на меня, а потом отвернулся и стал смотреть на юг.

– Я никогда не дойду до Икстлана, – твердо, но очень-очень тихо, едва слышно проговорил он. – Иногда бывает – я чувствую, что вот-вот, еще немного, еще один шаг – и я дойду. Но этого не будет никогда. На моем пути не попадается даже ни одного знакомого знака или указателя, который был бы мне привычен. Ничто больше не бывает прежним, ничто не остается тем же самым.

Дон Хуан и дон Хенаро переглянулись. Глубокая печаль была в их взглядах.

– И только призрачные путники встречаются мне по пути в Икстлан, – мягко сказал дон Хенаро.

– Все, кого встречает Хенаро по пути в Икстлан – лишь эфемерные существа, – объяснил дон Хуан. – Взять, например, тебя. Ты тоже – лишь призрак. Твои чувства и желания – это преходящие чувства и желания человека. Они эфемерны, и, заставляя тебя суетиться и запутываться во все новых и новых проблемах, исчезают, рассеиваясь как дым. Вот он и говорит, что по пути в Икстлан встречает лишь призрачных путников.

Я вдруг понял, что рассказ дона Хенаро о путешествии в Икстлан – сплошная метафора от начала и до конца.

– То есть твое путешествие в Икстлан – не настоящее? – спросил я.

– Путешествие-то – настоящее! – возразил дон Хенаро. – Путники – не настоящие.

Карлос Кастанеда "Путешествие в Икстлан"

http://www.omway.org/books/cc3-20

Идеи носятся в воздухе...