Сны Бабушки-Гюль |
Дневник |
...внуков у нее никогда не было. Саму бабушку, с тех пор как она впала в предвечную спячку, тоже никто не видел. Однако пыльные обрывки снов и бормотание Бабушки-Гюль наполняли собой Дальнюю Проталину и многие поколения Бу приходили сюда - постоять, прислушаться, востроносо внюхаться. Некоторые даже отваживались покемарить в компании бабушкиных дрём...
|
Стали |
Дневник |
Стали в нервы - лопатами, бочками, тоннами.
Зубным скрежетом злого металла,
Искореженной меди ворохом
Заслониться. Окутаться порохом.
Чтобы дробным горохом звучало
Эхо... и тонуло в безбрежной печали.
Стали нервы лопатами. Бочками. Тоннами.
Стали отзвуком эха качаемым.
Стали...
|
Распихали... |
Дневник |
Я никогда особенно не любил осень.
Нет, не так - я просто никогда ее ничем особенным не выделял в блистательном сезонном квартете.
Все они были мне равно приятны и каждая по-своему обожаема. От каждой из них мне случалось уставать и очередная фаворитка уступала место более вожделенной, но такой недоступной (как правило)... Потом все, разумеется, возвращалось на вечные своя-круги и корабль плыл...
А сегодня мою капризную огнерыжую красавицу запихивают в мешки и увозят, увозят, увозят... Куда-то, где нет меня. Наверное, за город.
Почему-то раньше я никогда так остро этого не чувствовал - люди в неоновом, варяги далекого Юга, день за днем без устали сгребают ее хрупкость охапками, уминают ее невесомость, и распихивают ее невозможную яркость. По черным мешкам.
Воры.
|
Недокуренные мысли |
Дневник |
Недокуренные мысли,
Фраз бычки и пепел слов.
Дым сомнений коромыслом
В пустоте моих голов.
Гарью, серой, жженым смыслом
Пахнут пальцы.Тень повисла
На плечах.
Тоска прокисла.
Ах.
|
Третий сезон, с двумя третями зимними |
Дневник |
Осенью часто такое случается, что на снимках присутствует осень...)
Нет, не так, чтоб она обязательна, но однако же вот - получается, что без осени не обходится.
Не сказать, чтобы осенью было так уж здорово снимать ее самую - и погода не та, и небо, и темнеет уже не по-летнему...
Осень очень навязчиво просится в объектив. Ничего не поделаешь.
Всякий кадр пятнает золотом, медью, кровью, пятнами ржавчины.
Осень в кадре собою любуется.
Осень любит себя.
Осень.
Осенью.
|
Несвязное |
Дневник |
Об актуальной лексике
Про Монопенисуальность нам известно многое.
Пора приступать к освоению Стереовагинальности.
_________________________________________________
О светоконечности
Если в темной комнате зажечь свет, пусть даже и в десять тысяч свечей, комната не сделается другой.
Это будет по-прежнему та же самая темная комната.
Комната, пребывающая в терпеливом ожидании выключения света.
Темная комната, которой совершенно некуда торопиться.
Ведь даже самая яркая из звезд когда-нибудь погаснет.
_________________________________________________
Об эротическом
В некоторых хороших салонах дамского белья двери в примерочные кабины сделаны из строгого матового стекла.
Строгая целомудренность стекла очевидна, поскольку не всегда даже возможно понять, а есть ли за ним кто-то вообще.
Но.
Всего лишь одно намеренное прикосновение к такому стеклу с внутренней его стороны...
Размытый эротизм и безграничность горизонтов для буйства фантазии.
Обратная сторона скромности, как она есть?..
_________________________________________________
|
Терции: немузыкальные, но романтические. |
Дневник |
Дышим.
Стали хрипящей глаза.
Цепкой змеёй лоза.
Истошный визг колеса.
Слышим.
Гулкий расщелины мрак.
Старухой разжат кулак.
Замшелое крошево лат.
Не видим.
Плесень дряхлых клыков.
Проклятье незримых оков.
Ухмылку ушедших богов.
Не помним.
Дорогой неспящих теней.
Пылью хрупких костей.
Эхом яростных дней.
Не ходят.
|
Мужской мир. |
Дневник |
Вообще все.
Останутся лишь род мужской с родом средним.
Он и оно, оно и он – и никаких «она» или «ее».
Ситуация гипотетическая, разумеется, и с реальностью никак не соотносимая, но давайте все же окинем взглядом полученные результаты (кстати говоря, в последнем предложении при таком раскладе четырем словам потребовалось бы искать средне-мужские синонимы или формы).
Так вот, Вы знаете, что бы мы утратили?
У нас остались бы день, вечер, и даже утро.
Пропала бы одна только ночь.
Еще в мире усредненных мужчин осталось бы лето, но, увы, в полнейшем одиночестве. Взамен мы, конечно же, приобрели бы моно-сезон длиной в 365 дней, однако из обихода навсегда ушел бы анекдот про «вот такое вот, х****е лето!».
Пустяки, конечно же.
Добавим к этому одежду, воду, пищу и любовь (в произвольном порядке). Ну кто бы возражал против сокращения естественных потребностей, не так ли?
Охота и рыбалка – тоже в числе безвременно ушедших. На фоне этого утрата погоды с природой кажутся какими-то совсем уж малозначительными.
Осталось бы вино и молоко, но вот вопрос – надолго ли нам их хватило без лозы, коров и коз?
С яйцами та же беда, что бы Вы там себе ни думали. Потому извечный дискусс о куро-яичной первичности можно было бы спокойно закрыть.
Диван, телевизор, футбол и пиво – это, безусловно, святое. Это останется при нас – как островок незыблемости и отдохновения. Пиво, правда, без пены – уж не обессудьте.
Придется забыть о газетах и книгах.
Интернет, вроде бы, вполне мужественен, но поскольку он сеть, то, как и всех прочих сетей, его (или все же ее -?) не станет тоже.
Что мы имеем по части театра? За кадром остаются драма, опера, комедия, трагедия и оперетта. И это только по самым грубым оценкам.
На свалке истории, помимо самой истории, окажется еще и музыка.
Не будет ни собак, ни кошек, ни даже свинок морских. Останется разводить лишь тараканов.
Не станет ни побед, ни бед, ни радости, ни грусти, ни даже боли…
Исчезнет такая пустяковина, как жизнь.
Просто испарится.
Если женщина уйдет.
*****
Безусловно, это просто шутка и нелепица.
Конечно же, все это глупая игра словами.
И пусть такою она и остается.
Но все же стоит задуматься, а так ли уж случайно и лишено смысла то, что наш язык отводит женщине такую роль?
Милые барышни… милые, славные, чудные.
Милые барышни, Вы просто не уходите…
Милые. Барышни.
|
Ударим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству! (С) |
Дневник |
Метки: политкорректность |
Бабье. Р.1 |
Дневник |
Осеннее солнце. Вроде бы солнце как солнце – неизменное и ничуть не склонное обращать внимание на смену времен года, на сам год или даже век. Солнце вне календарных условностей. И все же – сегодня солнце отчетливо осеннее, кто бы что ни говорил.
И небо тоже осеннее.
Пронзительно-резкое, но, тем не менее, омывающее глаз теплом яркого золота на голубом.
И бьется осенним небом обезумевшая птица-лето. Бьется в уши адским стрекотом кузнечиков сквозь монотонный шорох сухотравья, истерично бросает в глаза последние осколки зеленого.
Вьётся, мечется, выжигает себя без остатка… лето осенью, длиною в несколько неуловимых часов. Заемных часов осени, которые отдавать потом неделями промозглых процентов.
Но это все не сейчас, а значит – об этом нет смысла думать и уж тем более расстраиваться. Сегодня, сейчас, в эту самую секунду – лето.
Последнее лето года мчится по шоссе навстречу. Мчится лоб в лоб с неотвратимостью цунами, накатывает волной зноя, и все – ты в его власти. И никаких мыслей о сопротивлении… Ты разве куда-то спешишь?! Тебе разве есть куда спешить?!
Открой все окна, дружище. Впусти в салон жаркий ветер лета. Выкрути ручки громкости Ямайки на максимум и втопи уже, наконец, педаль в пол… Осторожность и еле ползущая пятничная колонна дачников остались там, за поворотом, в трех осенних минутах позади.
Впереди – марево теплого воздуха над стремительно нагревающимся асфальтом. Марево, в котором, кажется, растворяется дорога. Еще совсем чуть-чуть и машина влетит в этот кисель… Еще самую малость.
|
Ошметки увиденного |
Дневник |
|
Яблоки будут. P.6 |
Дневник |
«When he was hungry he ate of the berries that grew in the
woods, but not one of his apples—oh, no! Sometimes an
Indian met him, and they walked along together; and
so, at last, the old man came to a place where there were
wide fields, but no one to plant them, for there were no farms.»
APPLE-SEED JOHN
C. S. B. Adapted from the legends associated with John Chapman.
-.
Воробьиная стайка-тучка мягко шмякнулась об оконное стекло и мгновенно распалась на массу возмущенных крох.
И вам недоброго утра, безобразники!
Хватайте полбулки и кыш отсюда! Нечего вам тут делать…
Чего не видели? Все как всегда – то же старое окно-монокль с тонкой змейкой трещины по стеклу.
Те же надежные толстые ставни – вечно распахнутые.
Тот же престарелый кирпич стены.
Тот же мох, расползающийся по едва уже заметному клейму «1913».
А все в целом – добротный старый дом, приобретенный тобой в неспокойном пятнадцатом за бесценок у купца третьей гильдии Артюхова. Купец в том же году уехал из города вовсе, а вы с домом остались. Ты да он – пара упрямцев.
В последние годы ты все чаще засыпаешь сидя в кресле, лицом к купеческой причуде – единственному круглому окошку, через которое город глазницами соседских почтенных многоквартирников наблюдает тебя. Единственному – в буквальном смысле. Больше окон в доме нет.
Если быть совсем точным – в обращенной к городу части дома.
Но кому нужна эта точность, уважаемые? В особенности, если о другой его части знает лишь сам дом, да ты, а вместе вас – пара знающих.
И даже этого многовато – как говаривал когда-то твой добрый знакомец весельчак-ребе, путь к дому истины всегда один и если он двоится – самое время задуматься о некошерности принятого накануне. Вероятно, именно в силу необоримой тяги к такого рода размышлениям у себя дома ребе бывал редко.
Ты сидишь в своем скрипучем кресле и лениво отгоняешь от окна щебечущих возмутителей спокойствия.
Торопиться все равно некуда и незачем.
Так было всегда на твоей памяти и что-то менять в раз и навсегда заведенном порядке ты не видишь никакого смысла.
Да и поздно уже, старик.
Взгляд, брошенный на белый циферблат роскошных настенных часов, доставшихся тебе вместе со стеной. Тик-так, тик-так… Не слышно, конечно, за громкой возней пернатой мелюзги, но все равно – тик-так, тик-так… размеренно и ровно.
Тик-так – движутся, подчиненные неслышному ритму, воробьи.
Тик-так – беспорядочный щебет попадает во власть монотонного, еще не слышного перестукиванья спрятанных за стеклом шестеренок…
Тик-тааак – на втором звуке всегдашняя тягучая затянутость.
Тик-так – постепенно звук заполняет собой весь дом, растягивается, закручивается в спираль сам, и закручивает всякое движение вокруг.
Тик-так – ну а раз так, и никак по-другому, то что же… Значит, так. Один шаг медленно погружает тебя в бездонную глубину дома, другой, третий – вот и нету уже за спиной окна, как и не было вовсе.
Ты стоишь и блаженно щуришься на залитой солнцем веранде.
Дверь в сад распахнута настежь, а на пороге стоит корзина.
Тебе нет никакой нужды смотреть в ту сторону – ты и так все это знаешь.
Сколько их там сегодня и какие они?
Ай-вэй, мальчик! – голос давно ушедшего по пути к дому истины ребе звучит в шелесте листьев - во многих знаниях – многие печали, и сказал это вовсе не тот плешивый глупец, которого ты так любезно слушаешь и так нелюбезно не слышишь…
Всему свое время.
|
Яблоки будут. P.5 |
Дневник |
On and on he went, until he left the houses far behind, and took
his way through the deep woods. At night he slept upon a bed
of moss out under the stars, with the prairie dogs barking in his
ears, and the owls hooting in the tops of the trees; and in the
morning he started on his way again.
APPLE-SEED JOHN
C. S. B. Adapted from the legends associated with John Chapman.
E.
Поль-Ка всегда любила яблоки.
У нее отчего-то вообще со всеми пристрастиями было именно так – раз и навсегда. Окончательно и бесповоротно.
И не только с пристрастиями.
Еще ей нравилось, когда ей смотрели прямо в глаза, крепко держали за руки и называли Полем.
Странное дело – всякий раз, когда он так делал, у нее даже мысли не возникало, что он видит в ней нечто мужское.
У них обоих вообще было туго с мыслями в последующие минуты. А уж в те часы, которые этим минутам были законными наследниками, мыслей, кажется, не было вовсе.
Еще ей нравилось быть его Мудрым Ка.
Она понятия не имела, откуда в нем такое странное пристрастие к простенькой сказке Киплинга, но это ей вовсе не мешало наполняться пузырьками газировки обожания когда он называл ее Земляным Червем.
Она смеялась над собой и называла не иначе как извращенкой и распоследней дурындой – всякий раз, когда вспоминала отделяющуюся от его губ Жабу.
И вот еще – она ненавидела исходящий от него, от его одежды и от нее самой – после него – яблочный запах DKNY. Настолько люто ненавидела, что дважды сама дарила ему невзрачные картонные кубики со стеклянно-стальным содержимым.
Этот запах был подлым ударом куда-то в низ живота.
Резким и жестким.
Раз и навсегда.
А потом оказалось, что удар был не просто подлым.
Дважды подлым – однажды он ушел, а запах остался с ней.
Он цеплялся за все, что их окружало.
Цеплялся и оставался висеть подрагивающими на ветру лентами жгучей ненависти.
Так случилось, что он появлялся в кафе всего пару раз – она сама просила его об этом. Однако даже этого мимолетного его присутствия хватило для того, чтобы поселить здесь тугой сгусток осеннего аромата.
Однажды он ушел …
Кроме ненавистного запаха после себя он оставил Поль-Ку – ей понравился этот гибрид удава с французом еще в самый первый раз, когда он написал ее так.
А вы же помните, как обстояли дела с ее пристрастиями, правда?
Верно, - раз и навсегда.
А еще – однажды он ушел.
Две разнонаправленные доминанты.
Торопливый шаг, эдакий недо-бег, ну никак не вяжется с двухметровым ростом утреннего посетителя. И зачем было штрудель почти заглатывать, скажите на милость?! Поль-Ка с сожалением смотрит из-за стойки через толстое витринное стекло на нескладную удаляющуюся фигуру.
Как жаль, что она уже съела яблоко, купленное на бегу с утра у перехода…
Почему-то жаль.
Как-то механически она протирает абсолютно чистую стойку и едва заметно принюхивается – запах кофе, молочной пены, корицы… Нету только привычного запаха яблок.
Она глубоко вдыхает в себя весь этот ароматный микс.
Снимает бэджик, вытягивает из пленки уже успевший немного пожелтеть прямоугольничек бумаги, переворачивает Поль-Ку, и на обратной стороне аккуратно выводит фломастером: «Полина».
|
Яблоки будут. P.4 |
Дневник |
«Over the meadows and through the lanes he traveled,
stopping to speak to the little wild mice, or the crickets,
or the chipmunks, who knew him—all of them—and were
never afraid when he went by. At every farmhouse he
rested and rapped at the door and asked for—what do
you think?—just a few apples! And the farmers had so
many apples that they were glad to give some of them
away, and the old man's bag was soon full to the very brim.»
APPLE-SEED JOHN
C. S. B. Adapted from the legends associated with John Chapman.
L.
- Изяслав Ярославич!
Изька вздрогнул от неожиданности.
Кровей в нем понамешано было порядком, однако, как ни странно, ни одно из колен Израэлевых в этом диковатом шейке так и не отметилось. Во всяком случае, таково было авторитетное мнение отца на сей счет. Более того, как бы дико это не звучало, имя будущему отпрыску было выбрано им в состоянии очередной увлеченности славянофильством - папенька, не мудрствуя лукаво, полистал потрепанный томик Карамзина и без лишних мучений отыскал наиболее подходящее. Так вот и появился на свет Великий Княже – по версии жэковского слесаря третьего разряда Ярослава Антонова.
По версии же всей дворовой и школьной братии на свет явился никто иной, как Изька, собственной знакомой всей округе персоной.
Прозвище приклеилось к нему настолько давно и крепко, что всякое от него отступление ввергало Изьку едва ли не в ступор – даже подверженные приступам словесного энуреза приподъездные старушки окликали каланчу-соседа не иначе как Изей.
А в самых страшных ночных кошмарах ему являлось уменьшительно-ругательное «Изяславушка» - Изька просыпался в холодном поту и всякий раз с неиссякающим энтузиазмом и изобретательностью в полный голос поминал заслуги Антонова-старшего, коим несть числа, а вот этажи имеются. Много этажей.
- Изяслав Ярославич, всего доброго. – коротышка-милиционер протянул снизу вверх Изьке паспорт: - У Вас там отчество не верно указано…
Впрочем, бдительный страж порядка уже явно утратил всякий интерес к объекту только что проведенной проверки документов, а у последнего отчего-то не возникло никакого желания интересоваться источником сакрального знания младшего сержанта – разве мало в рядах доблестной милиции близко знакомых с текстами, скажем, Нестора-летописца, или того же Карамзина? Да каждый второй, как минимум. Никаких сомнений.
Это только в органах ЗАГСа отчего-то никакого уважения к означенным личностям не испытывали, а посему и вписали Изьку раз и навсегда в историю под чужим отчеством – «Ярославович», рассудив, вероятно, что много – не мало, а лишних две буквы человеку с именем Изяслав погоды уже не сделают.
Сержант тем временем уныло обозрел пустой бульвар. Понял, наверное, что нынче он не Отец Онуфрий, что, в свою очередь натолкнуло его на мысль о тщетности поисков Огородов с Отроковицами Ольгами соответствующей степени раздетости. Намокшая фуражка совсем загрустила и повесила козырек.
Изька продолжает свое прерванное движение к цели, известной только приснопамятным часам. Он уходит в пелену висящей в воздухе водяной пыли, а за его спиной раздается смачное похрустыванье – ну кто сказал, что при исполнении нельзя погрызть так кстати купленное яблоко?
Как-то совсем незаметно и неожиданно быстро навстречу Изьке из-за деревьев выплывает Грибоедов, сливаясь бронзой своей спины с листвой принимающего водные процедуры бульвара. Грибоедов пребывает в удивительном одиночестве, как если бы и не был никогда на почетной второй позиции в неофициальном рейтинге профессионалов и любителей московских свиданий. Изя улыбается этим своим мыслям и прибавляет шаг.
Старик сегодня стоит у вестибюля метро.
Намокший, нахохлившийся старый воробей с авоськой яблок.
Яблок еще много, а вокруг издевается полным безлюдьем стариковская суббота первого дня июля. Ну и Грибоедов еще.
|
Яблоки будут. P.3 |
Дневник |
«But one morning he got down his stout cane from
the chimney corner, and he slung an empty bag over
his crooked old shoulders, and he started out into the
world, because he had thought of a good deed that
even an old man could do.»
APPLE-SEED JOHN
C. S. B. Adapted from the legends associated with John Chapman.
P.
Обычный июльский день в Москве. С поправкой на ледяной северный ветер, апрельский холод и поминутно просыпающийся от дрёмы нудный ноябрьский дождь.
Слова «лопата» только не хватает в этой изумительной шутке погоды, чтобы можно было по достоинству ее оценить и расхохотаться.
Вот и не слышно хохота на пустых улицах московской субботы. А может, просто не проснулись еще те, чье чувство юмора позволяет без «маячков» обходиться.
Изька тоже не проснулся – это только так со стороны показаться может, что вот мол, идет себе по улице здоровенный гражданин-каланча, вполне себе бодрствующий, размеренно так вышагивает, никуда, похоже, не торопится.
На самом деле он спал и видел сон про то, как он идет промозглым июльским днем и просматривает на ходу сон про то, как он идет и вдыхает аромат свежесваренного кофе, а ноги его несут сами собой вслед за ускользающей струйкой пряного запаха… Очнулся он только у стойки старой-доброй «стекляшки»-кофейни на Чистых. Очнулся роящимся по карманам куртки в поисках затаившихся там денежных знаков. Бумажки отыскались, но в количестве и достоинстве весьма прискорбных.
Посидел немного у окна на высоченном барном стуле, прихлебывая из кружки обжигающе горячий пенистый раф-кофе.
Накрыл широкой ладонью завибрировавшую кружку и проводил глазами громыхающую по рельсам «Аннушку». Вспомнились пару лет назад виденные в Праге красно-желтые трамвайные вагоны и вызванное ими ощущение приятной ностальгии – ведь и по Первопрестольной тоже такие когда-то бегали. Сейчас ощущения никакого не было – сухое, лишенное эмоций, воспоминание – на манер старой пожелтевшей библиотечной карточки, выуженной цепкими пальцами из многотысячной стопки точно таких же…
Возвращаться на улицу не было решительно никакого желания, и часы на стене веско выражали свое полное и безоговорочное с этим отсутствием согласие.
Еще один долгий глоток и брошенный на улицу взгляд не смогли радикально переменить мнения строгого механизма.
Надо бы перехватить чего-нибудь более существенного, раз такое дело.
- Барышня, сэндвич, пожалуйста, с яичным салатом… - фраза неловко натыкается на недоуменный взгляд баристы. А ведь и в самом деле – забыл! – сколько лет уже не делают?! Жаль, конечно. Ну ладно, от ощущения некоторой неловкости заторопился, рассыпался в словах и заказал первое, что вспомнилось из названий здешних пряников – штрудель. В ожидании, пока пирог разогреют, покатал немного вкусное слово на языке и остался в полном удовлетворении от предощущения вишневого лакомства.
- Молодой человек… - со вполне приятной улыбкой барышня протягивает ему теплую тарелку и расторопно, но без суеты, начинает принимать следующий заказ.
А на тарелке исходит паром и острым ароматом корицы пирог, не имеющий никакого отношения к вишне. Вообще. Ни малейшего намека.
Изька разочарованно бредет к своему стулу у окна.
Тихонечко ковыряется десертной вилкой во внутренностях испортившего все настроение пряника.
Тупица ты все же… Денег на еще одну вкусность явно не хватит, да и с этим-то плодом собственной глупости непонятно что делать. Еще один унылый взгляд, брошенный на белый цеферблат над стойкой. Тик-так, тик-так… Не слышно, конечно, за музыкой, но все равно – тик-так, тик-так… размеренно и ровно.
Тик-так – движется, подчиненная неслышному ритму, девушка за стойкой.
Тик-так – музыкальный фон попадает во власть монотонного, еще не слышного перестукиванья невидимых шестеренок…
Тик-тааак – почему-то на втором звуке ощущается какая-то тягучая затянутость.
Тик-так – постепенно звук заполняет собой все помещение, растягивается, закручивается в спираль сам, и закручивает всякое движение вокруг.
Тик-так – ну а раз так, и никак по-другому, то что же… Один кусочек медленно перемещается в рот, другой, третий – вот и нету штруделя, как и не было вовсе.
А вместе со штруделем и назойливого перестука тоже больше нет.
Странный ты сегодня, Изя, какой-то. Ты же всегда яблоки терпеть не мог - не мог, не хотел, не желал, не был… Даже рядом не стоял, ага.
И где те яблоки?
Удивленный взгляд на черные стрелки – а ведь пора, пожалуй. И времени до двух пополудни, кажется, еще сидеть и сидеть… А вот пора и все тут.
Куда-то зачем-то пора.
Торопливый шаг, эдакий недо-бег, ну никак не вяжется с двухметровым ростом утреннего посетителя. И зачем было штрудель почти заглатывать, скажите на милость?! Девушка с сожалением смотрит из-за стойки через толстое витринное стекло на нескладную удаляющуюся фигуру.
Как жаль, что она уже съела яблоко, купленное на бегу с утра у перехода…
Почему-то жаль.
|
Яблоки будут. P.2 |
Дневник |
«But, after years and years, the farmer grew to be an old man.
His hair and beard became as white as the blossoms on the pear
trees, and his back was bent and crooked, because he had worked
so hard. He could only sit in the sunshine and watch some one else
ploughing and planting where he wanted so much to plough and
plant. And he felt very unhappy, because he wished to do something
great for other people, and he was not able, for he was poor.»
APPLE-SEED JOHN
C. S. B. Adapted from the legends associated with John Chapman.
P.
Духота.
Давящие грудь перины зноя, без малейшего намека на воздух.
Тонкий лучик солнечного света, дерзнувший пробиться через шоколадный плюш старомодных портьер. Хаос диковатого танца пылинок, застигнутого врасплох.
Бесконечное багряное море подушек, неспособное дать прохладу, но жаждущее поглотить любого, отдавшего себя на милость его волн.
Шелк и парча… казалось бы – куда уж холодней?
Казалось бы…
Старик отсчитывал последние мгновения своей немощи.
Отсчитывал, задыхаясь жарой.
Отсчитывал грустно и как-то очень привычно, можно даже сказать - деловито. Как если бы не в первый раз.
Своя, чужая, – какая разница? Все измерено, взвешено и всему есть своя цена.
Хорошо, когда цена определяется шекелями или любыми другими денежными знаками. И это так, и говорить тут не о чем. Хорошо, но скучно.
Намного хуже, когда полученную оплату ни один из ушлых базарных менял даже и не подумает принять. Хуже, да, но вовсе не смертельно. Сегодня не принимают, а завтра - ? Как знать, глядишь, и все изменится. Нужно только дождаться этого завтра. Когда бы оно там не думало себе наступить.
Да, милсдари мои, да… уж что, что, а ждать наступления завтра старик умел. Умел и никогда на своей памяти не проявлял нетерпения. Всему свое время. Всему своя цена.
А пока пускай полежит до лучших времен, поскольку всему определены не только цена со временем, но и место.
Поэтому он всегда брал предлагаемую плату – не задумываясь и ни от чего не отказываясь. Брал и хранил.
На жизнь хватало. И еще на пару-другую оставалось.
Хватило бы только жизни.
А жизнь сгорала и плавилась в огне последнего дня, не оставляя ни малейшей надежды на пару-другую.
Старик прищурил левый глаз и привычно-отстраненно прикинул, что остаток колеблется в пределах между двумя вздохами и одним выдохом. Совсем не густо, даже если не торопиться. Совсем не торопиться.
Вдох… в легкие проник выжженный зноем до полной стерильности воздух.
Жаль. Отчаянно жаль.
Впрочем, жизнь далеко не всегда оправдывает ожидания.
И совсем уж редко она делает это сразу.
В особенности редко – когда времени ждать уже нет.
Выдох…
Ну вот и все – его последняя плата отдана. Больше он уже точно не должен.
Ведь так?
Тень сомнения лежит на лице, сминая старческие морщины и делая его похожим на перележавшее свой срок яблоко, забытое кем-то на подоконнике.
Нет, все же никакого долга за ним не числится и точка.
Все было сделано сообразно и своевременно.
Немного жаль только, что этого результата ему уже не дождаться.
Старик… Улыбнись, время пришло за тобой! Возьми его под руку, как брал когда-то Рахиль, и идите себе…
Вдох… аромат яблок заполняет тебя. Яблок и яблочных листьев.
Тихо опадающих на ладонь.
|
Яблоки будут |
Дневник |
|
Newsmaker. P.5.3 Ver.2 |
Дневник |
|
Newsmaker. P.5.2 Ver.2 |
Дневник |
|
Newsmaker. P.5.1 Ver.2 |
Дневник |
|