«Over the meadows and through the lanes he traveled,

stopping to speak to the little wild mice, or the crickets,

or the chipmunks, who knew him—all of them—and were

never afraid when he went by. At every farmhouse he

rested and rapped at the door and asked for—what do

you think?—just a few apples! And the farmers had so

many apples that they were glad to give some of them

away, and the old man's bag was soon full to the very brim.»

APPLE-SEED JOHN
C. S. B. Adapted from the legends associated with John Chapman.

 

 

L.

 

- Изяслав Ярославич!

Изька вздрогнул от неожиданности.

Кровей в нем понамешано было порядком, однако, как ни странно, ни одно из колен Израэлевых в этом диковатом шейке так и не отметилось. Во всяком случае, таково было авторитетное мнение отца на сей счет. Более того, как бы дико это не звучало, имя будущему отпрыску было выбрано им в состоянии очередной увлеченности славянофильством - папенька, не мудрствуя лукаво, полистал потрепанный томик Карамзина и без лишних мучений отыскал наиболее подходящее. Так вот и появился на свет Великий Княже – по версии жэковского слесаря третьего разряда Ярослава Антонова.

По версии же всей дворовой и школьной братии на свет явился никто иной, как Изька, собственной знакомой всей округе персоной.

Прозвище приклеилось к нему настолько давно и крепко, что всякое от него отступление ввергало Изьку едва ли не в ступор – даже подверженные приступам словесного энуреза приподъездные старушки окликали каланчу-соседа не иначе как Изей.

А в самых страшных ночных кошмарах ему являлось уменьшительно-ругательное «Изяславушка» - Изька просыпался в холодном поту и всякий раз с неиссякающим энтузиазмом и изобретательностью в полный голос поминал заслуги Антонова-старшего, коим несть числа, а вот этажи имеются. Много этажей.

 

- Изяслав Ярославич, всего доброго. – коротышка-милиционер протянул снизу вверх Изьке паспорт: - У Вас там отчество не верно указано…

Впрочем, бдительный страж порядка уже явно утратил всякий интерес к объекту только что проведенной проверки документов, а у последнего отчего-то не возникло никакого желания интересоваться источником сакрального знания младшего сержанта – разве мало в рядах доблестной милиции близко знакомых с текстами, скажем, Нестора-летописца, или того же Карамзина?  Да каждый второй, как минимум. Никаких сомнений.

Это только в органах ЗАГСа отчего-то никакого уважения к означенным личностям не испытывали, а посему и вписали Изьку раз и навсегда в историю под чужим отчеством – «Ярославович», рассудив, вероятно, что много – не мало, а лишних две буквы человеку с именем Изяслав погоды уже не сделают.

Сержант тем временем уныло обозрел пустой бульвар. Понял, наверное, что нынче он не Отец Онуфрий, что, в свою очередь натолкнуло его на мысль о тщетности поисков Огородов с Отроковицами Ольгами соответствующей степени раздетости. Намокшая фуражка совсем загрустила и повесила козырек.

Изька продолжает свое прерванное движение к цели, известной только приснопамятным часам. Он уходит в пелену висящей в воздухе водяной пыли, а за его спиной раздается смачное похрустыванье – ну кто сказал, что при исполнении нельзя погрызть так кстати купленное яблоко?

Как-то совсем незаметно и неожиданно быстро навстречу Изьке из-за деревьев выплывает Грибоедов, сливаясь бронзой своей спины с листвой принимающего водные процедуры бульвара.  Грибоедов пребывает в удивительном одиночестве, как если бы и не был никогда на почетной второй позиции в неофициальном рейтинге профессионалов и любителей московских свиданий. Изя улыбается этим своим мыслям и прибавляет шаг.

 

Старик сегодня стоит у вестибюля метро.

Намокший, нахохлившийся старый воробей с авоськой яблок.

Яблок еще много, а вокруг издевается полным безлюдьем стариковская суббота первого дня июля.  Ну и Грибоедов еще.