Когда исполнились дни очищения их по закону Моисееву, принесли Его в Иерусалим, чтобы представить пред Господа, как предписано в законе Господнем, чтобы всякий младенец мужеского пола, разверзающий ложесна, был посвящен Господу, и чтобы принести в жертву, по реченному в законе Господнем, две горлицы или двух птенцов голубиных.
Евангелие от Луки


Очень давно, еще до Рождества Христова, в Иудее был установлен обычай, по которому родители приносили в храм своих новорожденных детей, чтобы Господь принял их как своих детей. Детей приносили на сороковой день после их рождения. Богатые отдавали при этом в жертву ягненка, а бедные - пару голубей. И вот, когда Иисусу исполнилось сорок дней от роду, Дева Мария и Иосиф принесли его в Иерусалимский храм. Для жертвы Богу было у них два голубя…

Когда Она в церковь впервые внесла
Дитя, находились внутри из числа
Людей, находившихся там постоянно
Святой Симеон и пророчица Анна.
И старец воспринял Младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
Младенца стояли, как зыбкая рама,
В то утро, затеряны в сумраке храма.


В один из теплых дней августа 1961 года четверо молодых ленинградских поэтов: Евгений Рейн, Анатолий Найман, Иосиф Бродский и Дмитрий Бобышев, сели в пригородную электричку и отправились в Комарово, на дачу, где жила Анна Ахматова. В этот же день второй советский космонавт, Герман Титов, полетел осваивать просторы шестого океана. Поэтому настроение людей было праздничным, звучала бодрая музыка.

Анна Андреевна казалась им человеком далекой эпохи. Когда она была уже известным поэтом, еще и автомобиль-то был редкостью. Для Бродского даже оказалось большой неожиданностью то, что она вообще еще была жива. Молодые люди несколько опасались встретить старомодную, капризную даму с дореволюционными манерами. Себя, как и полагается, поэты считали зачинателями новой поэзии, и никакие классики им были не указ…

Женщина, которую они увидели, нельзя было назвать простой, она была величественна, но в ней не было ни капли фальшивого, манерного. Сама она любила говорить: «Не понимаю я этих больших слов: поэт, бильярд». Для Бродского знакомство с Анной Ахматовой, станет одним из главных событий в жизни. Между ними сразу возникнет духовное притяжение. Иосиф будет частым гостем в Комарово, даже снимет там на зиму дачу, чтобы ежедневно видеться, разговаривать с Анной Андреевной.

А было поведано старцу сему
о том, что увидит он смертную тьму
не прежде, чем Сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил: «Сегодня,
реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,


В третьем веке до нашей эры, египетский царь Птолемей Филадельф захотел перевести Библию на греческий язык. Библия, которую мы сейчас читаем – именно та, греческая Библия, она сохранилась в более полном варианте, чем еврейская. Чтобы ее перевести, было приглашено семьдесят ученых старцев. Она и получила название: Септуагинта – перевод семидесяти. Мудрые старцы приехали в Александрию. Среди них был и Симеон. Какую из частей Старого завета кому переводить – решал жребий. Симеону выпало переводить книгу пророка Исайи. Уединившись, Симеон принялся за работу. И вот он дошел до пророчества о рождении Мессии: «Се Дева во чреве приимет и родит Сына». Симеону показалось, что здесь явная описка: как это Дева родит? и он хотел стереть Дева и написать Жена. Но в это время ангел отвел его руку, и сказал, что не увидит он смерти, прежде чем не увидит Христа Господня. Это было наказание за сомнение. Более двухсот лет старик Симеон ждал смерти. Тяжкое ожидание одинокого, запоздавшего со смертью человека.

Мне с Морозовою класть поклоны,
С падчерицей Ирода плясать,
С дымом улетать с костра Дидоны,
Чтобы с Жанной на костер опять.
Господи! Ты видишь, я устала
Воскресать, и умирать, и жить.
Все возьми, но этой розы алой
Дай еще мне свежесть ощутить.


Вообще, детали этого Евангельского сюжета удивительным образом совпадают с деталями жизни Бродского. Плотник Иосиф, безмолвный наблюдатель всей этой сцены, тезка поэта, привел Марию с младенцем в храм. В жизни Бродского была долгая, драматичная любовь к женщине, которую звали Марина. Сам поэт приравнивал имена Марии и Марины.

Однажды Сергей Довлатов и его друг Игорь Ефимов шли по Невскому, и увидели, что возле «Баррикады» толпа людей натыкалась на непонятное препятствие и огибая его, двигалась дальше. Подойдя ближе, они увидели Иосифа,
сидевшего посреди тротуара на ящике. Он даже не заметил их, был совершенно отрешен от всего происходящего, и смотрел на небо. В этот день Марина родила сына. Его сына. Дальнейший разрыв с нею, его чувства к ней, обида, воспоминания – станут темой многих его стихов.

Уже будучи в Америке он составит книгу и назовет ее: «Новые стансы к Августе». Книгу посвятит Марине. В ней будут стихи написанные в течение двадцати лет. И все они обращены к Марине или как-то с нею связаны. В эту книгу войдет и «Сретенье», посвященное Анне Ахматовой. Чувства к двум женщинам – совершенно различные – духовная дружба и долгая, мучительная страсть, странным образом соединяться в этом стихотворении. Единственное, что их сближает – это сила того и другого чувства. Вероятно, в сумме они и составляют – любовь.

Тот храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взора небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.
И только на темя случайным лучом
свет падал Младенцу; но Он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.


Судьба Бродского кажется невероятной. Еврейский мальчик, родившийся в 1940 году, названный Иосифом, очевидно, в честь Вождя Народов с самого начала был отмечен печатью непохожести. Во-первых, был он рыжим. Школу не закончил, уйдя в восьмом классе. Пошел работать на завод, потом работал в морге, потом в геологических партиях. Желал стать то врачом, то моряком-подводником. Поступал в мореходное училище, но не прошел из-за пятого пункта – национальности. Наконец, начал писать стихи. С этого момента никакое другое занятие его не увлекало. За тунеядство его сослали в Архангельскую область:

«Когда я там вставал с рассветом и рано утром, часов в шесть, шел за нарядом в правление, то понимал, что в этот же самый час, по всей, что называется, великой земле русской, происходит то же самое: народ идет на работу. И я по праву ощущал свою принадлежность этому народу. И это было колоссальное ощущение! Если с птичьего полета на эту картину взглянуть, то дух захватывает. Хрестоматийная Россия!»

Так в одном из своих интервью рассказывал профессор американского университета, лауреат Нобелевской премии, Иосиф Бродский, добавляя при этом, что жизнь в Архангельской деревушке была одним из лучших периодов в его жизни. Анна Ахматова организовала в Ленинграде среди знакомых фонд помощи Бродскому. Для него собирали и отправляли посылки… Сколько же их было на ее веку, близких людей, попавших в застенки.

Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат, -
Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.


И все же шестидесятые годы – не тридцатые, они были куда более вегетарианские, по выражению Ахматовой. За стихи не расстреливали. Через два года Бродский вернулся, его имя уже было на слуху, и Анна Андреевна с гордостью говорила: Смотрите, какую биографию делают нашему рыжему!

Но никакой уникальностью судьбы не объяснить того, что человек, ходивший в советскую школу, воспитывавшийся в нерелигиозной семье, да и сам говоривший о религии такое, что отшатнет любого верующего, станет автором доброго десятка стихотворений о Рождестве Христовом, автором «Сретенья»…

Однажды, вспоминает Бродский, мы с Анной Андреевной обсуждали идею переложения Псалмов и библейских сюжетов на стихи. Обсуждали, стоит ли это делать, а если стоит, то как именно. И кто бы мог сделать это лучше всех, чтобы получилось не хуже, чем у Пастернака. Стихотворения из «Доктор Живаго» справедливо считались вершиной религиозной поэзии.

Кроме самой Ахматовой сделать это было не по силам никому. Вскоре Анны Андреевны не стало. И Бродский начинает создавать целый свод стихотворений на библейские сюжеты, которые станут шедеврами религиозной поэзии. Анна Ахматова дождалась или, как знать, сама выбрала человека, которому смогла передать духовное наследие великой русской поэзии.

«Сретение» Бродского родилось в 1972 году. Это последнее стихотворение, написанное им на родине, вскоре его выдворят за пределы Советского Союза. «Сретение» посвящено Анне Ахматовой. По-славянски «Сретение» значит «Встреча». Встреча человека с Богом.

В конце 1971 года Брежнев принял историческое решение - обменять евреев на зерно. Вероятно, это пришло ему во время подготовки к визиту Никсона, когда стало известно, что американский президент привезет с собой список «неугодных», судьбу которых он хотел бы обсудить. 32-х летний Бродский был в их числе... Вызов в КГБ с предложением выметаться застал его врасплох. С одной стороны, он понимал, что здесь он задохнется и замолчит, в другой, боялся оказаться за границей без питательной среды русского языка…

Приехав в Америку, Бродский говорил, что теперь его жизнь делится на две части: там, в России, были причины, тут - только следствия. Слава пришла быстро. Начались премии. Начались интервью. После получения премии фонда Макартура для гениев Бродского пригласил на телевидение нью-йоркский журналист Дик Кавет. Он просил Иосифа рассказать о его пребывании в тюремной психиатрической больнице. «Ничего страшного в советских психушках нет, во всяком случае, в той, где я сидел. Кормили прилично, с тюрьмой не сравнить. Можно было и книжки читать, и радио слушать. Народ кругом интересный, особенно психи... Одно плохо - не знаешь своего срока. В тюрьме известно, сколько тебе сидеть, а тут полная неопределенность...»

«Ты что делаешь, Иосиф, - раздавались недоуменные и негодующие звонки бывших соотечественников, - «Весь Запад стоит на ушах, что в Союзе инакомыслящих в психушках держат. В университетах митинги протеста, всемирно известные врачи письма и обращения подписывают, а ты, живой свидетель, говоришь - «ничего страшного, кормят хорошо, народ интеллигентный!..» На это Бродский отвечал, «что он свободный человек в свободной стране и имеет право говорить все, что хочет».

Иосиф Александрович умер в 1996 году. Христианином. Его отпели в католическом соборе, в Нью-Йорке, а похоронили - в его любимой Венеции. Незадолго до погребения в Америку позвонила Старовойтова. Галина Васильевна была взволнована. Читала вслух его «Стансы к городу». А потом спросила: «Скажите, а есть ли надежда, что семья согласится похоронить Бродского в Петербурге, в Александро-Невской лавре, или в Комарово, рядом с могилой Анны Ахматовой?»...

Анне Ахматовой

Когда Она в церковь впервые внесла
Дитя, находились внутри из числа
людей, находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна.

И старец воспринял Младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
Младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке храма.

Тот храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взоров небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.

И только на темя случайным лучом
свет падал Младенцу; но Он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.

А было поведано старцу сему,
о том, что увидит он смертную тьму
не прежде, чем Сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил: "Сегодня,

реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
затем что глаза мои видели это
Дитя: Он - Твое продолженье и света

источник для идолов чтящих племен,
и слава Израиля в Нем". - Симеон
умолкнул. Их всех тишина обступила.
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,

кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах спуститься.

И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь. Смущена,
Мария молчала. "Слова-то какие..."
И старец сказал, повернувшись к Марии:

"В лежащем сейчас на раменах Твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым

терзаема плоть Его будет, Твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть Тебе, что сокрыто глубоко
в сердцах человеков, как некое око".

Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
Мария, сутулясь, и тяжестью лет
согбенная Анна безмолвно глядели.
Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле

для двух этих женщин под сенью колонн.
Почти подгоняем их взглядами, он
шел молча по этому храму пустому
к белевшему смутно дверному проему.

И поступь была стариковски тверда.
Лишь голос пророчицы сзади когда
раздался, он шаг придержал свой немного:
но там не его окликали, а Бога

пророчица славить уже начала.
И дверь приближалась. Одежд и чела
уж ветер коснулся, и в уши упрямо
врывался шум жизни за стенами храма.

Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,

он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою

как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.

16 февраля 1972




Икона в звуке
О стихотворении Иосифа Бродского "Сретенье"

Поэт 'милостью Божьей' имеет власть превращать воду человеческих слов в вино,
а это вино обращать в кровь Слова.
Таково высшее назначение поэзии, ее смысл евхаристический.
Поэзия есть возвращение человека к началу вещей.
(архиеп.Иоанн Шаховской. О поэзии)

Поэзия, как особое слово, слово, вырванное из обыденности речи, всегда было основным средством выражения религиозных переживаний человека, переживаний, тоже вырывающих самого человека из обыденности жизни. Поэзия - иное слово говорит о иной жизни. Вроде теми же словами, теми же образами, что и проза, но сам строй поэтического произведения уже настраивает читателя на восприятие чего то необычного, чего то, что выпадает из ежедневной реальности. Если говорить не о неудачах поэзии, а о ее вершинах, то это почти всегда будут яркие произведения, выражающие непреходящие истины в необычной, вызывающей восхищение и удивление форме. Удивление - то, что вызывает подлинная поэзия и, собственно, то, что рождает ее к жизни. Удивление мыслью, удивление жизнью, удивление словом. 'Поэт смотрит внутрь жизни, всматривается и в себя в детском, радостном удивлении. Подлинное религиозное сознание начинается с удивления.'[1] Это радостное удивление рождается от иного взгляда на мир, и в этом проявляется и внешнее отличие поэзии: те же слова, но в ином порядке, тот же мир, но по иному рассмотрен. Забегая вперед, отметим в этом родственность поэзии и иконы - зримого выражения этого иного взгляда. Все это говорит о созвучности поэзии для духовных исканий человека, исканий иного мира, отголосков этого иного мира в мире этом. Слова поэта, понятные, но необычные, более всего приспособлены для передачи духовной реальности, которая тоже может быть нами отчасти понята, но сама по себе совершенно необычна, невместима этим миром. 'Поэзия это не 'лучшие слова в лучшем порядке', это - высшая форма языка... Кажущиеся наиболее искусственными формы организации поэтической речи - терции, секстины, децимы и т.п. - на самом деле всего лишь естественная многократная, со всеми подробностями, разработка воспоследовавшего за начальным Словом эха.'[2]

Не случайно поэзия и молитва вещи почти неразрывные. Ветхозаветные псалмы, раннехристианские гимны все это написано, большей частью, в поэтической форме. Впрочем, это было естественно и само собой разумеющимся для человека библейского сознания, как проявления единого культа. По мере роста секуляризма происходит отпадение от культа - единого проявления творческого порыва человека к Творцу. И, как результат отдаления собственно творчества от культа, закономерно появление культуры как сферы приложение человеческих творческих усилий. И уже от оторвавшейся от молитвы и богослужения поэзии, как самостоятельной области проявления человеческого творчества, слышится порой стремление вернуться к разговору о подлинно религиозных вещах. Так, наиболее известно в этом плане поэтическое переложение А.С.Пушкиным великопостной молитвы Ефрема Сирина. Религиозные мотивы вообще сильны у всех значительных русских поэтов, не исключая и современных. И вполне естественно было бы их ожидать у Иосифа Бродского - являющего собой самое значительное событие русской поэзии конца 20-го века.

Иосиф Александрович Бродский родился 24 мая 1940 года в Ленинграде, где и прожил всю жизнь до вынужденного отъезда из России, который произошел в июне 1972 года. Отъезд этот стал естественным развитием отношений Иосифа Бродского с тогдашними властями, отправившими поэта в ссылку на пять лет за 'тунеядство'. Произошло это событие в марте 1964 года. Хлопоты известных писателей привели к тому, что определенные судом пять лет ссылки обернулись полуторагодовым пребыванием в деревне Норенской Архангельской области. 'Иосиф Бродский принадлежал к кружку молодых поэтов, в который входили А.Найман, Е.Рейн, Д.Бобышев. Их начальная поэтическая пора была озарена дружбой с Анной Ахматовой, называвшей их общество 'волшебным хором'.[3] 'С 1972 года поэт жил в США. В 1973 году здесь вышел первый сборник его стихов в переводе на английский язык. Впоследствии многие свои произведения Иосиф Бродский создавал на английском. В Соединенных Штатах, помимо стихов , И.Бродский писал пьесы, эссе, прозу литературоведческие статьи. В 1980 году Иосиф Бродский стал гражданином США. В 1981 году он получил премию Макартура, в 1986-м Национальную книжную премию. В 1987 году поэт был удостоен Нобелевской премии в области литературы, став после Альберта Камю самым молодым нобелевским лауреатом в этой области. В 1991 году он назван поэтом-лауреатом - почетное звание, присуждаемое Библиотекой конгресса выдающимся поэтам Америки. Иосиф Бродский преподавал литературу и поэзию в ряде американских университетов и колледжей. В России после эмиграции он ни разу не был. 28 января 1996 года он умер в Нью-Йорке от инфаркта в возрасте 55 лет.'[4]

Глубокая выстраданная религиозность Бродского сквозит во многих его стихотворениях. Духовный взгляд на жизнь и все происходящее вокруг был ему совершенно органичен. Часто он соседствует с грустной иронией по поводу окружающей действительности.

'Так мало нынче в Ленинграде греков
да и вообще - вне Греции - их мало.
По крайней мере, мало для того,
чтоб сохранять сооруженья веры.
....
Сегодня ночью я смотрю в окно
и думаю о том, куда зашли мы?
И от чего мы больше далеки:
от православья или эллинизма?'[5]

Пишет поэт в 1966 году, когда была разрушена Греческая Церковь в Ленинграде и на ее месте выстроен концертный зал. Подобные слова в то время были настоящим подвигом веры. Впрочем, для Бродского характерна честность до конца, беспощадная честность перед собой и людьми, которая помогла ему выстоять в гонении, ни на йоту не отступив от своих убеждений. Его показания в суде самый яркий тому пример и еще одно подтверждение неложности Евангельских обетований: 'И поведут вас к правителям и царям за Меня, для свидетельства перед ними и язычниками. Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать; ибо в тот час дано будет вам что сказать. Ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас.' (Мф. 10:18-20.). Вот стенографическая запись позорного процесса над поэтом, сделанная журналистом Фридой Абрамовной Вигдоровой:

'Судья: А вообще какая ваша специальность?
Бродский: Поэт. Поэт-переводчик.
Судья: А кто признал, что вы поэт? Кто причислил к поэтам?
Бродский: Никто. (без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому?
Судья: А Вы учились этому?
Бродский: Чему?
Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить ВУЗ, где готовят... где учат...
Бродский: Я не думал... Я не думал, что это дается образованием.
Судья: А чем же?
Бродский: Я думаю, это (растерянно)... от Бога...'[6]

Показательно поведение его на суде и нелепое положение в которое судьи невольно ставили сами себя ( кто Вас причислил к поэтам). А со стороны поэта прозвучало даже, если можно так сказать, свидетельство своей веры (от Бога). Так в критические моменты жизни люди оказываются действительно тем, кто они есть, и это становится очевидно всем, маски сбрасываются.

Мировоззренческая ориентация Бродского совершенно определенно христианская, и хотя после его смерти открылось нетронутое поле для литературной критики - куда, в какую литературную ячейку определить ушедшего поэта, и, разумеется, раздаются самые разноречивые мнения, этот разброс скорее отражает его сложность и глубину, а не его религиозную неопределенность.

'Интерпретация поэзии Бродского как христианской в своей основе, наиболее последовательно проведенная в статье Я.Гордина 'Странник', не вполне соответствует смыслу текстов поэта. Показателен 'разброс мнений' исследователей-авторов статей в книге 'Иосиф Бродский: размером подлинника' (Таллинн,1990) при характеристике религиозных истоков поэзии Бродского - от признания его христианского начала (И.Ефимов. 'Крысолов из Петербурга. Христианская культура в поэзии Бродского') до определения ее как 'внехристианской, языческой' (Андрей Арьев. 'Из Рима в Рим.') [7]

Можно сказать наоборот, религиозность поэзии Бродского потому не улавливается некоторыми критиками, что она непривычна своей глубиной. Поэт не передает полученные истины, а пытается их пережить, пропустить через себя каждое написанное слово, и поэтому отсутствие знакомых шаблонных формулировок может кому то показаться обладающим не христианским, а даже языческим мировоззрением. На самом деле в его стихах видится не игра словами и аллегориями, когда он говорит о вечных истинах, а прожитый религиозный опыт. Опыт ощущения трагического состояния этого мира. 'Тут не было установки на иносказание, а был странный и трудный дар чувствовать мир как целое: всю его протяженность, всю прелесть, всю тяжесть, весь его - преломленный в человеке - трагизм.'[8]

Религиозность поэта сказывается и в том, что даже по форме его стихотворения тяготеют, может быть неосознанно, к форме оды, более близкой традиционной церковной гимнографии, чем стихи -афоризмы которыми жила поэзия 20-го века. '25-летний Иосиф пришел ко мне, имея законченное представление о русской поэзии. Как и обериутам, ему не мог не импонировать нетронутый пласт поэзии XVIII века - Ломоносов, Тредиаковский, Сумароков. Он любил идею оды, длинного стихотворения, ему нужны были их полнозвучие, громогласность, он сам так писал. Он делал лирическое высказывание на 200-300 строк, и это вызов поэтике XIX - начала XX века, когда культивировалось стихотворение строк на 20-30. И никогда у него не многословие.'[9] И это объяснимо, т.к. многовековой опыт Церкви выражающей истины Откровения наверно не случайно облекается в подобные же формы. И близость к церковной молитве, хотя бы по форме стиха, уже настраивает читателя на определенный, более глубокий уровень восприятия.

В религиозном плане его занимали многие вопросы. И в каждом моменте он никогда не довольствовался готовым решением, а стремился сформулировать свое, выстраданное видение проблемы. Часто его поначалу поверхностные собственные высказывания опровергались его же собственным творческим поиском. Например, 'Иосиф говорил, что терпеть не может пересказов евангельских сюжетов в стихах , имея в виду стихи из романа (Пастернака) - ну, и блистательно опроверг это позже собственными стихами .'[10]

Поэтому зачастую его высказывания по тем или иным вопросам, так сказать, напрямую, нельзя воспринимать как действительно его сформировавшееся мнение. Его подлинный взгляд можно скорее узнать из контекста и смысла его стихов . Так, его размышления о Боге иногда довольно необычны: 'Язык - начало начал. Если Бог для меня и существует, то это именно язык.'[11] Но размышления на эту тему не в интервью, а в стихах дают совершенно другую картину - суждений тонко чувствующего верующего человека. Афористичность его высказываний по самым важнейшим вопросам христианского мировоззрения как, например, Воскресение, показывает, наверно, не столько его сложившееся мнение, сколько ту постоянную работу духа над вечными вопросами, которая непрестанно шла в нем. 'Его (Бродского) занимала проблема Воскресения, дыры, которую он сам рассчитывал проделать в 'броне небытия.'[12]

Его позиция христианина приводит к иногда к высказываниям, которые поражают своей точной характеристикой духовного состояния времени и человека:

' Нынче поклонники оборота
'Религия - опиум для народа'
поняли, что им дана свобода,
дожили до золотого века.
Но в таком реестре (издержки слога)
свобода не выбрать - весьма убога.
Обычно тот, кто плюет на Бога,
плюет сначала на человека.'[13]

Критики до сих пор спорят, к чему более тяготеет поэзия Бродского - к образности или музыкальности. Подлинное положение вещей скорее объединяет обе эти характеристики на уровне, недосягаемом для рационального рассмотрения. Но образность его стихов очевидна, свидетели его творчества говорят даже о процессе написания стихов Бродским схожим с написанием картины. 'Никогда на обороте не писал - ему нужно было видеть текст как картину. По картине и правил. Выразительно марал перьевой самопиской, разгонистым почерком. Яростно зачеркивал, заполняя поля, - и мог бутерброд маслом вниз уронить на рукопись совершенно элементарно.'[14]

Не только процесс написания, но и сами его стихи часто воспринимаются чуть ли не зрительными чувствами. 'Поэзия Бродского... из всех пяти чувств знает по-настоящему только одно чувство - зрительное'[15]. Критики пишут 'о лирике Бродского 'видящего', а не слышащего свои тексты.'[16]

Все это: и религиозный настрой поэзии Бродского, и наглядность, зрительность его стихотворений позволяет говорить о возможности сопоставления его творчества с религиозной живописью, или, если можно даже сказать смелее, с иконой. Такая постановка вопроса может показаться неожиданной, но давайте сравним не внешние характеристики, а внутренние, идейные свойства иконы , ее смысл и способы передачи этого смысла с одной стороны, и, с другой стороны, как эти моменты отражаются в одном из стихотворений Бродского ' Сретенье '[17].

Сретенье.
Анне Ахматовой

Когда Она в церковь впервые внесла
Дитя, находились внутри из числа
людей, находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна.

И старец воспринял Младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
Младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке Храма.

Тот Храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взоров небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.

И только на темя случайным лучом
свет падал Младенцу; но Он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.

А было поведано старцу сему
о том, что увидит он смертную тьму
не прежде, чем Сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил:
'Сегодня,

реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
затем что глаза мои видели это
дитя: Он - Твое продолженье и света

источник для идолов чтящих племен,
и слава Израиля в Нем'. - Симеон
умолкнул. Их всех тишина обступила.
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,

кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами Храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах
спуститься.

И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь. Смущена
Мария молчала. 'Слова-то какие...'
И старец сказал, повернувшись к Марии:

'В лежащем сейчас на раменах Твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым

терзаема плоть Его будет, Твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть Тебе, что сокрыто глубоко
в сердцах человеков, как некое око'.

Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
Мария, сутулясь, и тяжестью лет
согбенная Анна безмолвно глядели.
Он шел, уменьшаясь в значенье и теле

для двух этих женщин под сенью колонн.
Почти подгоняем их взглядами, он
шагал по застывшему Храму пустому
к белевшему смутно дверному проему.

И поступь была стариковская тверда.
Лишь голос пророчицы сзади когда
раздался, он шаг придержал свой немного:
но там не его окликали, а Бога

пророчица славить уже начала.
И дверь приближалась. Одежд и чела
уж ветер коснулся, и в уши упрямо
врывался шум жизни за стенами Храма.

Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,

он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою,

как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.

Март,1972 г.

Богословский смысл Сретения - события, описанного в Евангелии от Луки, - это встреча двух Заветов - Ветхого и Нового. Ветхозаветный праведник Симеон принимает на руки Того, Кому посвящены все чаяния и упования народа Завета. Эти упования оправдались, обетование свершилось и человек своими телесными очами видит так долго ожидаемого Спасителя, Творца видимого и невидимого. В более общем понимании событие Сретения или Встречи знаменует собой встречу не только старца Симеона и Спасителя, но и, приложимо к личности каждого человека, - встречу души с Богом. И результат этой встречи - ее тихая, вневременная радость - подводит человека к соприкосновению с самой вечностью, раскрывает ему смысл его смерти, а значит и жизни. Смерть старец Симеон воспринимает не как трагичный обрыв жизни, а как радостное освобождение и переход в жизнь вечную, - а как же может быть иначе, если он, умирая, несет на руках Саму Жизнь.

Носимаго на колеснице херувимстей, и певаемаго в песнех серафимских, носящи на руках Богородица Мариа, неискусобрачно из нея воплощшагося, законодавца, закона исполняюща чин, подаяше рукам старца иереа: живот же носяй, живота прошаше разрешения, глаголя: владыко, ныне отпусти мя возвестити Адаму, яко видех непреложна отроча, Бога превечнаго и Спаса мира. (3-я стихира на стиховне из службы празднику Сретения Господня).[18]

Русский перевод: 'Носимого херувимами на колеснице и воспеваемого в песнях серафимов, Законодателя, повинующегося Закону, - Его, неискусобрачно от Нее воплотившегося, Богородица Мария приносит на руках и передает на руки старца-иерея. И (Симеон), неся на руках Жизнь-Христа, просит у Него избавления от (временной земной) жизни, восклицая: 'Владыко, ныне отпусти меня возвестить (во аде) Адаму, что я увидел неизменного Младенца: Бога Предвечного и Спасителя мира!' Так раскрывает Церковь значение события Сретения в богослужебных текстах.

Празднуемое событие имеет и свой иконографический устоявшийся тип. 'Преднося обеими руками благословляющего Младенца, Она (Божия Матерь) медленно идет к группе лиц, Ее ожидающих: Иосифу и пророчице Анне, с ангелом позади. Симеон, приклоняясь, спешит Ей навстречу, держа в обеих протянутых руках плат для принятия Младенца. Правее храмовый портик с парою горлиц. Все это на фоне аркад, окружающих Храм.'[19] Очень сдержанная композиция. Ничего лишнего, как это и характерно для иконы вообще. Отметим ту же немногословность деталей в стихотворении и более того, совпадение этих деталей: 3-4 фигуры, храм, точнее свод храма, птицы. Как это передано в стихотворной форме:

Лишь эхо тех слов, задевая стропила,
кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами Храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах
спуститься.

Вообще, в иконах описание архитектурных деталей служит передаче смысла вечного, т.е. не столько обозначения ограниченного пространства, сколько обозначение выхода за всякое пространство. 'Особую, в некотором смысле, роль играет изображение в иконе архитектуры. Входя в общий строй, она указывает на место, где происходит изображаемое событие: храм, дом, город. Но здание (так же как и пещера в иконах Рождества Христова или Воскресения) никогда не заключает в себе происходящие события, а служит им фоном, так что сцена изображается не ВНУТРИ здания, а ПЕРЕД ним. По самому смыслу иконы действие не замыкается, не ограничивается тем местом, где оно исторически произошло, так же как, будучи явленным во времени, оно не ограничивается тем моментом, когда оно совершилось.'[20]

Насколько эта идея точно передана в стихотворении Бродского. Описание события в последних строфах выходит за пределы храма, но эти пределы не физические границы храма, а границы этого мира. Храм в стихотворении, как и икона оказывается отверстым в вечность:

...И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,
он слышал, что время утратило звук.

Именно это, вневременность, надмирность изображаемого является главным смыслом иконы и это более всего прочитывается в стихотворении.

Одним из важнейших способов передачи неотмирности изображаемого на иконах является метод так называемой 'обратной перспективы'. Он заключается в том , что линии перспективы в противоположность привычному взгляду сходятся не на зрителе, смотрящем на икону, а точка схода этих линий лежит вне зрителя, в или за самой иконой. Т.е. уже не человек смотрит на икону, а икона на человека. 'Таково свойство того духовного пространства: чем дальше в нем нечто, тем больше, и чем ближе, - тем меньше. Это обратная перспектива. Усмотрев ее, и притом столь последовательно проведенную, мы начинаем ощущать полную свою несоизмеримость с пространством иконы.'[21] Главное в этом, что икона необычна даже по законам своего геометрического построения, или по своей структуре. Структура же стихотворения ' Сретенье ' тоже необычна, необычна именно своей 'геометрией стиха '. Речь идет о том, как Бродский разрывает привычную связь смысловой и фактической строки:

Когда Она в церковь впервые внесла
Дитя, // находились внутри из числа
людей, // находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна.

Это непривычное построение стиха , как и непривычная перспектива иконы, заставляет читателя вдуматься, произвести собственную внутреннюю работу, чтобы правильно понять хотя бы буквальный смысл написанного. То же усилие необходимо приложить и человеку перед иконой, т.е. требуется не пассивное восприятие, как восприятие картинки, а активная работа духа. 'Зрительный образ вовсе не дан сознанию как нечто простое, без труда и усилий, но строится, слагается из последовательно подшиваемых друг другу частей, причем каждая из них воспринимается, более или менее, со своей точки зрения. Далее, грань синтетически прибавляется к грани, особым актом психики, и вообще зрительный образ последовательно образуется, но не дается готовым.'[22]

Обратная перспектива иконы просвечивает в стихе также в последней строке:

'Светильник светил, и тропа расширялась.'

Ведь по привычному взгляду уходящая тропа должна выглядеть сужающейся, а здесь наоборот - тропа уходит, но расширяется.
И еще одна фраза, роднящая стих с неевклидовой геометрией иконы:

'Он шел по пространству, лишенному тверди'

Вообще это видение пространства, не столько пространства этого мира, сколько иного, духовного пространства свойственно всей поэзии Бродского. 'Бродский сочинял как бы закрыв глаза. Мир, клубившийся в стихотворении, был крайне разряжен; в сущности, это было мнимое пространство, возникшее из отблесков мелодии на сетчатке; пространство звуковой волны, в которой нет-нет мелькнет ярко окрашенная частица.'[23]

Другое, не менее важное для понимания иконы, ее свойство, это способ написания иконы. Икона, в отличие скажем от графики и живописи, пишется 'светом'. Т.е. формы предметов, и особенно ликов строятся не путем наложения теней, как в светском искусстве, а путем высветления образа. 'Как мы видим, мир в иконе не походит на свой повседневный облик. Все здесь пронизано божественным светом, и поэтому предметы не освещены с той или иной стороны каким либо источником света; они не отбрасывают теней, ибо теней нет в Царствии Божием, где все пронизано светом.'[24] Главный инструмент иконописца не тень, а свет. И свет: то неясный утренний, то как случайный луч и, наконец, свет, исходящий от образа Младенца как некого светильника - наполняет и оформляет стих :

И только на темя случайным лучом
свет падал Младенцу; но Он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.
.....

И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою,

как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.

И, наконец, то что лежит в основе любой иконы, что присутствует в каждом иконописном образе зримо или незримо, что непременно есть на иконе, даже если не изображено - это Крест. Крест Христов, стоящий в центре Библии, мира, каждой души. 'В иконописи предвкушение грядущего страдания, которое связывается с самим явлением в мир Предвечного Младенца, изображается в образе, весьма глубоком и значительном, Симеона Богоприимца. Поверхностное, житейское понимание христианского откровения видит в его возгласе 'ныне отпущаеши!' только беспредельную радость человека, увидевшего близость спасения. Но иконописец, действительно принявший Христа в душу, смотрит глубже: он чувствует, как выстрадана та радость о спасении, которая совпадает с радостью человека о близости его земного конца. Он ощущает ту глубину скорби, которая заставляет принимать этот конец как избавление. И он понимает, что в устах Симеона 'ныне отпущаеши' есть разрешение той бездонной глубины страдания, которая звучит в пророческих словах Богоприимца к Богомотери: 'И тебе самой оружие пройдет душу'. Это - Симеон, провидящий Крест... Эта скорбь - то самое горение ко Кресту, которая зажигает сердца, и тем самым готовит их к принятию солнечного откровения.'[25]

Крест же является и фактическим и смысловым центром стихотворения: композиция стиха уравновешена, как и все в иконе, и в середине, в сердцевине стиха - пророчество старца о Голгофских страданиях:

'В лежащем сейчас на раменах Твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым

терзаема плоть Его будет, Твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть Тебе, что сокрыто глубоко
в сердцах человеков, как некое око'.

Все в стихотворении направлено к этому и исходит из этого. Начинается тем, что Мария Младенца внесла в храм, движение к, заканчивается - старец уходит и несет образ Младенца перед собой, движение от. А между этими событиями - пророчество о искупительном Кресте. Младенец приходит в мир, совершается искупление и Симеон уходит уже искупленный Им. Таким образом, богословский смысл любой иконы, тайна Спасения, является центральным моментом и данного стихотворения.

Даже в деталях, на которых останавливается внимание, как бы невольно, стихотворение следует правилам иконописи. Имеется в виду особое значение, которое придается в иконе не только ликам, но и рукам изображаемых персонажей. 'Лик в иконе - самое главное. В практике иконописания стадии работы так и разделяются на 'личное' и 'доличное'... 'Доличное' и 'личное' это разные ступени бытия... Но 'личное' - это не только лик и глаза. Но также и руки. Ибо о личности человека руки говорят многое.'[26] В стихотворении же руки Марии и руки старца высвечены вниманием поэта, а за ним и мы видим эти святые руки, освященные тем, что они держали Святаго Святых:

И старец воспринял Младенца из рук
Марии...
...но Он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.

Еще одна деталь, или скорее свойство иконописных образов, - это характер их движения. 'Естественно, что внутренний строй человека, изображенного на иконе, отражается и в его движениях: святые не жестикулируют - они предстоят Богу, священнодействуют, и каждое их движение и само положение их тела носит характер сакраментальный, иератический.'[27] Как в стихотворении передается движение участников события?

...И старец воспринял Младенца из рук...
...И поступь была стариковская тверда...

Очевидно, что движение персонажей стихотворения совершенно иконографично.

И еще одна важная особенность объединяет стихотворение с иконой. Это тишина. Тишина безмолвников исихастов, среди которых рождались лучшие образцы русской иконописи. Более того, иконография именно Сретения наполнена той священной тишиной, которая говорит больше любых слов. 'Композиция и цветовая гамма русских икон 'Сретение' таковы, что у смотрящих на них возникает ощущение необъяснимой глубокой тишины. Удивительной тишины. Тишины, за которой непостижимым образом угадываются грядущие драматические события вселенского масштаба...'[28] И в стихотворении тишина является как бы фоном и одновременно еще одним действующим лицом происходящего (кстати, на иконах действительно изображается обычно 4 фигуры, окружающих младенца - Мария, Симеон, Анна и Иосиф, а в стихотворении 3 действующих лица, 4-й - Иосиф безмолвен, сама тишина. К тому же на иконах Иосиф держит жертвенных горлиц, а в стихе есть птица, но уже не в руках Иосифа, а эхо слов как птица под сводами храма).

...Их всех тишина обступила...
...И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь...

И, в заключение, отметим то свойство, которое органично присуще и иконе, как выражению русской духовности, и данному стихотворению, как лучшему образцу поэзии. Это красота. Красота, с переживания которой послами князя Владимира, как известно началось знакомство Руси с Православием, красота, которая в совершенном виде присутствует в каждом иконном лике. 'Красота достаточно устойчиво выступала в Древней Руси символом святости, благочестия и в целом всего комплекса духовных ценностей.'[29]

Понимание красоты, эстетическое чувство по мнению самого Бродского неразрывно связано с духовным строем человека, его нравственной позицией. 'Всякая новая эстетическая реальность уточняет для человека его реальность этическую. Ибо эстетика - мать этики... Чем богаче эстетический опыт индивидуума, чем тверже его вкус, тем четче его нравственный выбор, тем он свободнее - хотя, возможно, и не счастливее. Именно в этом, скорее прикладном, чем платоническом, смысле следует понимать замечание Достоевского, что 'красота спасет мир', или высказывание Мэтью Арнолда, что нас спасет поэзия. Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека всегда можно.'[30]

И красота данного стихотворения неоспорима. Необычность рифмы, совершенство композиции, размеренный ритм, строгость и глубина образов - все это позволяет причислить произведение к числу шедевров русской и мировой поэзии, имеющего не только эстетическую, но и несомненную этическую, духовную ценность.

Священник Николай Ким
Офенская Духовная Миссия
Венгерская православная епархия

Примечания
[1] Архиепископ Иоанн С.Ф. (Шаховской) 'Освобожденная лирика' в сб. 'Московский разговор о бессмертии'. Нью-Йорк.1972.стр.100.
[2] И.Бродский 'Поэзия и проза' в кн. 'Сочинения Иосифа Бродского' СПб. 1995.т.4.стр.71.
[3] Э.Безносов. 'Скрипи, мое перо, мой коготок, мой посох...' в И.А.Бродский 'Избранные стихотворения'.М.1994. с.476.
[4] 'Скорбные дни русской поэзии'. 'Литературная газета' 31.1.96.?5(5587)
[5] И.А.Бродский. 'Остановка в пустыне' в сб.'Избранные стихотворения'.М.1994, с.79.
[6] Николай Якимчук 'Как судили поэта. Дело И.Бродского'. Санкт-Петербург, с.13.
[7] Андрей.Ранчин. 'Человек есть испытание боли...', 'Октябрь'. ?1. 1997. с.164.
[8] С.Лурье 'Свобода последнего слова' в И.Бродский 'Холмы' . СПб. 1991.с.353
[9] Андрей Сергеев 'О Бродском', 'Знамя'. ?4.1997.с.142
[10] там же.
[11] 'Интервью с Иосифом Бродским Свена Биркертса', 'Звезда'. ?1.1997.с.91.
[12] Вячеслав Вс. Иванов 'Бродский и метафизическая поэзия', 'Звезда'. ?1.1997.с. 199.
[13] И.А.Бродский. 'Речь о пролитом молоке' в сб.'Избранные стихотворения'.М.1994., с.87.
[14] Андрей Сергеев 'О Бродском', 'Знамя'. ?4.1997.с.144.
[15] Л.Баткин. 'Что такое ностальгия' в 'Пристрастия'. М.1992. с.162.
[16] А.Ранчин. 'Философская традиция Иосифа Бродского' , 'Литературное обозрение'. 1993. ?3-4.с..3.
[17] И.А.Бродский. ' Сретенье ' в сб.'Избранные стихотворения'. М.1994. с.233-235.
[18] Великий сборник. Мукачево. 1993. ч.2. с.509.
[19] Ю.И.Рубан. 'Сретение Господне'. СПб. 1994. с.68.
[20]Л.А.Успенский. 'Богословие иконы Православной Церкви'. М.1989, с.153.
[21] Павел Флоренский. 'Иконостас'. СПб.1993. с.225.
[22] Павел Флоренский. 'Иконостас'. СПб.1993. с.271.
[23] С.Лурье 'Свобода последнего слова' в И.Бродский 'Холмы' . СПб. 1991.с.353
[24] Л.А.Успенский. 'Богословие иконы Православной Церкви'. М.1989. с.154.
[25] Е.Н.Трубецкой. 'Два мира в древнерусской иконописи', в сб. 'Смысл жизни'.М.1994. с.262.
[26] И.К.Языкова. 'Богословие иконы'. М.1995. с.21.
[27] Л.А.Успенский. 'Богословие иконы Православной Церкви'. М.1989. с.149.
[28] Л.Д.Райгородский. 'Беседы о русских иконах'. СПб. 1996. с.63.
[29] В.В.Бычков. 'Русская средневековая эстетика'. М.1992. с.355.
[30] И.А.Бродский. 'Нобелевская лекция' в кн. 'Избранные стихотворения'. М.1994. с.468.


Источник сайт священника Николая Кима