В колонках играет - Such A Beautiful Day - Каждый Из НасНастроение сейчас - Плачу...Узловая точка
Здесь высоко. И дует ветер. А еще здесь много птиц. Каждый имеет право на свободу, хотя бы и такую. Даже эти фотографии. Им суждено разлететься по воздуху, с чувством безграничной свободы и тоски. Если бы они умели чувствовать.… Но это всего лишь бумага с картинками. Я мог бы сжечь их, но тогда это не имело бы смысла. Я надеюсь, что их кто-нибудь поймает, и они тогда кому-нибудь будут нужны. Я… Я больше не хочу так жить. Настала пора что-то менять. Настала пора что-то отдать, чтобы что-то получить. В конце концов, это вполне честно. Пора от чего-то отказаться, от чего-то важного, и в тоже время такого мелкого, даже ничтожного, что мне даже стыдно, что оно у меня есть. Эти фотографии больше не мои.
3 года назад.
Знаете, бывают такие дни, вроде бы самые обычные дни, идущие своим чередом, но что-то не так. Всегда что-то не так. Эти дни круто переворачивают вашу жизнь (да и мою тоже…). В тот день я упражнялся с фотоаппаратом. Я никогда не понимал, что такое фотографии “на память”, я считал что память – это что-то внутренняя, не зависящая от внешних обстоятельств субстанция. Я думал, что фотография – это искусство, также как и живопись, скульптура, авторский кинематограф, показывающее истинную, изнаночную сторону вещей, и, уж в совсем крайнем случае, способ запечатлеть курьезные случаи и факты. Итак, к нам переезжали новые соседи, и я со всем энтузиазмом решил показать процесс переезда, когда с одной стороны люди испытывали физические мучения, но с другой – чувствовали облегчение, что теперь у них будет новая квартира. Энтузиазм не помог, и оказалось, что семья новых соседей состоит из двух человек, а мебель перемещается в пространстве усилиями грузчиков. А у тех на лицах не было ничего. Вообще ничего, кроме ожидания зарплаты. После пары фотографий я понял, что импровизированная фотосессия с балкона второго этажа панельного пятиэтажного дома отменялась.
Однако, я продолжил наблюдать. Знаете, я ужасно люблю работу. Часами могу смотреть, как люди работают. Это была маленькая шутка. Даже в моем нынешнем положении можно шутить. Только от этого не становится легче. Мама отдавала какие-то команды грузчикам, видимо советовала им быть осторожнее. Когда холодильник, просто в силу габаритов, еле-еле, с контактом пола вписался в дверной проем подъезда. Дочка же просто сидела на лавочке. Я не видел ее лица, поскольку на ней был надет капюшон ветровки, и в принципе это было нормально для холодной осени.
Прошла пара месяцев. Я никогда не видел, что ее мама возвращалась домой раньше десяти вечера. Я никогда не видел, чтобы дочь приходила домой с подругами, я вообще не видел ее выходящей из дома по какому-либо поводу, кроме как покупки продуктов. Я как раз возвращался из школы, когда увидел ее заходящей в подъезд с батоном. Я попросил ее подождать и не закрывать дверь. Она не закрыла. Далее произошел диалог. Я сказал “привет” просто и ненавязчиво, как обычно мне трудно говорить кому-то. Она ответила тем же “привет”, что и я. Далее, я задал самый “гениальный” вопрос, который мне только пришел в голову:
- Почему ты всегда одна?
Ответ был еще более гениальный, чем вопрос:
- Почему тебе это интересно?
- Я не хочу быть один.
В такой странной, немного безумной, форме мы и познакомились. Я был уверен, что количество друзей резко увеличится, и их будет целых… два. Оказалось, что нового друга зовут Оксаной, и что приехала она из села на окраине области, и что здесь у них будет наконец-то своя квартира в нашем хоть и провинциальном, но все-таки достаточно крупном городе, и это все, что я смог узнать. Оксана, в силу своей какой-то патологической скрытности, больше ничего не рассказывала мне, я только знал, что она любит рисовать, но когда она показала мне свои рисунки, я ощутил такое страшное чувство внутренней пустоты, которое не покидало меня с тех пор. Мы разговаривали в основном на нейтральные темы, от проблем обустройства России до человеческих отношений. Оксана, была необычайно умной, причем не столько благодаря начитанности, а, в первую очередь, благодаря честности и откровенности в общении. Мне иногда становилось страшно от такой откровенности, но я думаю, что Оксана испытывала схожие чувства, когда я, по природе неразговорчивый и не менее скрытный, чем она, не стеснялся ни собственных мыслей, ни средств их выражения. Здесь речь, конечно же, не идет о грубой брани, просто иногда литературные приемы, которыми я пользовался, оказывались чересчур сложными, о чем Оксана мне тут же сообщала. Однако чаще мы обменивались короткими фразами, характеризующими наше обычно напускное мрачное состояние.
У меня практически нет ее фотографий, лишь одна. Здесь Оксана раскачивается на качелях. Весенними вечерами мы приходили на игровую площадку, где и проводили остаток дня.
- Почему ты практически никогда не снимаешь капюшон? – спросил я, в надежде, что она раскроет эту великую тайну. Оксана так невинно и глупо улыбнулась, что я уже думал не дожидаться ответа, но он все же последовал.
- Я прячу глаза, полные слез. – Ответила она. Ничего иного, более милосердного к моей психике, я и не ждал.
- Ты так часто плачешь?
- Я никогда не плачу, а если бы это было не так, люди никогда бы этого не увидели.
Я этого не видел никогда. Летом моя мама решила, что ребенку (то есть мне) нужно хорошее образование, и, как следствие, увезла меня в областной центр. В принципе, я и здесь учился в приличной, даже элитной школе, но исходя из здравой логики, можно было понять, что в большом городе больше возможностей. Я пришел в новую школу, и меня, как вполне сообразительного, тут же взяли в оборот. Таскали по разным олимпиадам, где я благополучно приходил вторым-третьим, если не считать гуманитарных наук, включая математику.
Эти фотографии с моего выпускного вечера. Я окончил школу с серебряной медалью, стал призером множества олимпиад, и, наверное, поэтому зал встал, когда я выходил получать аттестат. Я получал его с чувством легкой тоски и традиционной печали. Когда я спустился, Алекс мой друг, сказал, что у меня на лице читалась надпись “пристрелите меня”. Неофициальная часть выпускного вечера прошла в клубе. Для большинства была наполнена атмосферой секса, свободы и всего, что к этому прилагалось. Я просидел на диванчике вместе с только что упоминавшемся Алексом и еще парой знакомых всю ночь. Алекс жаловался, на неудачи в личной жизни, чему я всегда искренне удивлялся, ведь он, с его внешностью, тем более с его мозговыми способностями, мог бы получить любую женщину. Мог, но не знал как. Я вспоминал Оксану. Эти два года я практически ей не писал. Считал что она всего лишь прошлое, которое скоро сотрется из моей памяти, я уже забыл ее адрес, но не мог забыть ее образ. Ну а что бы я ей написал? Что у меня все хорошо? Чушь. Ее это никогда не интересовало – хорошо мне или плохо. Этим я бы только вызвал зависть, и даже, скорее всего, гнев.
Лето было напрямую связано с поступлением. Нас с Алексом раскидало на разные факультеты. Я должен был по окончании стать программистом, а он – математиком.
1 год назад.
Я живу достаточно далеко от университета, и это вынуждает меня пользоваться общественным транспортом. В троллейбусе всегда найдется достаточно много интересных людей, я бы даже назвал их странными, однако иные встречи удивляют настолько, что боишься сойти с ума сам.
- Привет, – сказал мягкий женский голос за спиной. Я узнал этот голос. – Я за тобой.
Честно говоря, случайная встреча с Оксаной в центре города меня несколько выбила из колеи. Когда из тысяч серых лиц взгляд ловит не менее серое, но отчего-то такое знакомое лицо – это событие. Такой день нужно обвести в красный кружочек в календаре, и потом каждый год праздновать, как празднуют американцы четвертое июля.
- Ты приехала сюда. Разреши задать один нескромный вопрос: зачем? – какой же я дурак, все банально и понятно любому более-менее психически здоровому человеку, но я на тот момент к ним уже не относился.
- Уж точно не ради тебя, - я вновь увидел бессмысленную, бросающую в дрожь улыбку, - я обучаюсь в этом городе.
- Обучаешься чему? И где?
- Я стану географом.
- Кем???
- Географом. Я знаю, что это не очень престижная работа, но туда было проще всего поступить. Я хочу учиться в большом городе.
Меня удивила ее напористость, целеустремленность; традиционная стеснительность и робость отошли на второй план. Передо мной предстала уже не девочка, не находившая своего места в этом мире, а женщина, властная и мудрая, причем под капюшоном, где-то в глубине затененных глаз хранился такой жизненный опыт, какой я бы не смог скопить и за сотню лет.
Чем дальше я заново узнавал ее, тем больше ужасался. Она отвергала всех и вся. У нее не было друзей, причем я в категорию ее друзей тоже не попадал. При этом она хотела любую вещь, до которой могла дотянуться. Я становился для нее бесплатным дополнением. Или товарищем “по несчастью”.
А кем я собственно был? В детстве меня не отдали в детский сад, отчего мне всегда было трудно общаться с людьми. Мне было трудно заводить друзей. Те друзья, которые у меня были рано или поздно покидали меня. Уезжали в другой город, или я уезжал, как получилось с Оксаной, потом…. Потом я просто забывал о тех, с кем расставался. В результате в лучшие периоды жизни было максимум два-три человека, на которых я реально мог опереться, включая родителей, то есть маму. Отец бросил семью, когда мне не было еще трех лет, и я его не знал. Не знал, но ненавидел. А еще я ненавидел тот день, когда родился. И еще тысячи вещей, которые делали мой мир еще более одиноким.
Одиночество вообще было моим главным спутником жизни, но с приездом Оксаны в город его уровень в моей крови стал расти по экспоненте. Я пытался вернуть старую атмосферу доверия в наши отношения, но в ее глазах, помимо опыта, я видел еще холод. Холод, который пробирает до костей. Мертвые также холодны. Она никогда не рассказывала, что случилось с ней за эти два года. Она прилежно училась, старалась на голову превосходить всех своих однокурсников, как она сказала – это ее мечта – “Быть лучше во всем”. Вечером и в перерывах между парами она натыкалась на меня. Она поглощала мой опыт и мои знания. Она была, словно бездонный аккумулятор: заряжалась знаниями, эмоциями, ощущениями. При ее обычной неразговорчивости, которая за ней сохранилось, и неэмоциональности, мне казалось, что она вот-вот взорвется. Но нет. Она просто отдалялась от того мира, в котором жил я, и от мира в принципе.
Я же жил в своей обычной манере. Полагался не столько на свой запас знаний, сколько на свою интуицию, которая очень редко меня подводила. Потому и программист из меня получался не самого плохого качества. В жизни интуиция тоже помогала. Но ничто не помогало мне привести Оксану в чувство. Вернуть ее тлеющий уголек жизни. Эту фотографию консерватории я сделал после органного концерта. Оксана просидела весь концерт, не отводя глаз от одной единственной точки над сценой. После этого, в автобусе, она не сказала ни единого слова.
На следующий день я спросил ее:
- Ты считаешь меня предателем? – Оксану вопрос удивил. По крайней мере, судя по ее реакции.
- Ты о чем?
- Я оставил тебя одну, тогда, два года назад.
- Ах, это, почему ты так решил? – спросила она, словно сама не понимала, что происходит.
- Что-то не так в наших отношениях. Я не знаю что, но что-то не так.
- Ничего удивительного, прошло два года, люди меняются, ты тоже не такой, каким я тебя запомнила.
- Я тебе неприятен? – задал я вопрос, на который Оксана никогда не ответила бы правду, окажись эта правда горькой.
- Нет, дело не в тебе. Дело во мне. Я изменилась, и теперь не могу нигде и ни с кем найти покоя.
- День ото дня ты становишься все дальше.
- Нет, я не ухожу. Просто вы все становитесь меньше.
Я последней фразы не понял. Но уточнять не стал. Бывает интересно так на ночь подумать над загадками. Думать я стал с тех пор больше. И чем дальше, тем мрачнее становились мои мысли. Я понимал, что за последние несколько месяцев Оксана стала от меня дальше, чем за два года разлуки. Зато она действительно стала большим человеком – выиграла чемпионат по интеллектуальным видам спорта. Этот момент я также сфотографировал.
Я старался фотографировать все, что мог считать красивым и эстетичным. И очень редко фотографировался сам. Поэтому по большому счету от меня ничего, ровным счетом ничего не останется в этом мире, если я вдруг исчезну. Черт, я не хочу исчезать. Я знаю что надо, но не хочу.
Сейчас весна. Вчера я в предпоследний раз смотрел Оксане в глаза. Они были наполнены такой тоской и одиночеством, что эти чувства моментально возникли в моем разуме, и с того времени не покидают меня последние 24 часа. С тоской и одиночеством вернулся домой. Мать была все еще на работе. Я сел в угол своей комнаты и заплакал. От слез то, что было у меня перед глазами, расплывалось, и страх охватывал меня, потому что я не мог остановиться. Я закрыл комнату на замок и продолжил плакать. Страх подступал к горлу, что это конец, но реальность оказалась еще хуже. Да, я терял Оксану, теперь для меня это было очевидно. Ко мне в дверь постучалась мать. Я не ответил. Она решила меня не беспокоить. Я плакал всю ночь, царапая лицо ногтями, надеясь, что боль заставит меня остановиться. У меня болела голова. Наутро, наконец, моя истерика немного утихла, но я все равно был неадекватен. Мать уже ушла на работу, она много работала и делала для меня, но это уже не могло меня остановить. Я вышел из комнаты. Меня слегка шатало из стороны в сторону. Потом пошел на кухню, попытался заварить себе чай. Открыл шкаф в поисках чайной ложки. Дальше, не знаю зачем, взял нож для резки бумаги, который почему-то лежал вместе со столовыми приборами, и бессознательно нож вырезал на правой руке слово “жизнь” а на левой - слово “смерть”. Кровь стекала с рук и капала на пол. Когда я все-таки очнулся, рана уже немного затянулась, по крайней мере, кровотечение не было таким интенсивным. А вот на полу были багровые, уже чуть запекшиеся капли. Я нашел в ванной комнате тряпку и начал вытирать. Кровь прилипала к линолеуму с редким упорством, будто хотела стать моим последним посланием. Я не дал ей это сделать. Когда уборка закончилась, чай успел принять комнатную температуру. Не было ни какого резона идти сейчас в университет. Я насыпал три ложки сахара в стакан, размешал и выпил. Мне не хотелось смотреть телевизор, что-то читать, играть в компьютерные игры. В полусне я вышел на улицу. Прошел двадцать метров, потом упал. Забыл завязать шнурок. Наверное, я паршиво выглядел. Я шел по улице, куда глаза глядят, иногда совсем теряя ориентацию в пространстве. Я старался вглядываться в лица людей, но ничего не видел. Мне было страшно. Я пытался различить в толпе хотя бы одно знакомое лицо, но мне это не удавалось. Мне было одиноко. Безумное одиночество переполняло мое сердце, оно пожирало меня изнутри. Такого никогда раньше не было. Снова закапали слезы. Я прислонился лбом к стене, что-то бормоча в бреду. Затем обернулся. Никого позади не было. Рядом вообще никого не было. Сердце сжалось. Я тяжело дышал, как будто до этого долго бежал. Я понимал, что надо успокоиться, но не мог. Меня охватило странное состояние, полностью имевшее надо мной власть. Я побрел дальше, еле волоча ноги, но все также тяжело дыша. Когда дышать стало почти не возможно, мне захотелось вернуться домой. Чем ближе я подходил к своему дому, тем легче мне становилось. Еще оставалась надежда, что вот-вот все пройдет, но одиночество, хотя и пряталось за угол, не покидало меня окончательно. Дверь открылась, и я поплелся вверх по лестнице. С трудом открыл дверь квартиры, руки дрожали, и ключ никак не хотел попадать в замочную скважину. Прошел по коридору до кухни, не снимая обувь. Наконец сообразил, что надо поесть. Я открыл холодильник - там стояла кастрюля со щами, и поставил ее на газовую плиту. Мир снова расплывался, теперь уже не от завесы из слез перед глазами. Я подумал, что у меня начались галлюцинации, но нет – просто сонные глаза автоматически закрывались. Почему-то решил посмотреть на себя в зеркало. Выглядел я действительно отвратительно – бледное исцарапанное лицо и прическа, которая в принципе отсутствовала, то есть волосы торчали из головы как солома. Щи уже выкипели, и я наконец-то налил их в тарелку. Передо мной была пересоленная жидкость непонятной консистенции. Есть было тяжело, ложки ни коим образом не хотели отдавать мне свое содержимое добровольно. Кроме того, руки дрожали, и значительная часть щей осталась на обеденном столе. После того как доел, поставил чайник. Он был полон, я поставил свисток. Меня клонило ко сну, и я прилег на диван. Мне снился сон.
Большая плоскость. Посередине, от края до края стоит большая стеклянная стена. По одну сторону от нее я. По другую - Оксана и еще один человек, мне неизвестный. Он бежит за ней, догоняет, бьет по лицу, она падает. Бьет ее ногой в живот. Я стою по другую сторону, не в силах ничего сделать. Я бьюсь об стекло, но все тщетно. Он продолжает избивать ее. Я почти физически чувствую ее боль, но ничего не могу сделать. Я падаю на колени в бессилии, но продолжаю смотреть.
Меня разбудил чайник. Сон в конец обескуражил меня. Чай из пакетика оказался очень крепким, Я все еще хотел спать, но теперь глаза не слипались на ходу. С целью вывода себя из депрессии, я решил поучить лекции. У меня из головы никак не выходил этот сон. Я пытался его разгадать, понять смысл, но, похоже, это было мне не под силу. Также я пытался понять смысл надписей на моих руках. В голову приходило много идей, но ни одна из них вразумительно не объясняла, какая сила заставила меня порезать себя. В общем, лекции давались с трудом. Математический анализ всегда был одним из моих любимых предметов, я усваивал его что называется “на лету”, но в этот раз я так и не смог разобрать одну лекцию за три часа непрерывного чтения. Буквы превращались для меня в малопонятные символы, выражения, казалось, были предложениями, написанными египетскими иероглифами. А со мной происходило что-то странное. Моя нервная система держалась из последних сил. Я должен был найти мою последнюю соломинку и ухватиться за нее, пока не было слишком поздно. Но…. Этот момент был упущен. Я летел в пропасть такую же темную и бездонную, как и моя тоска. Я очень хотел упасть,
Но полет все не кончался…
Я посмотрел в окно. На дереве сидела большая черная ворона.
Внезапно в дверь квартиры позвонили. Я открыл. На пороге стояла Оксана. Я смотрел на нее, и не видел ни тени эмоций на ее лице. Мы стояли на пороге и смотрели друг сквозь друга. Она подошла ко мне совсем близко. Прошептала: “Я тебя не люблю”. Через секунду, для меня это была вечность, ее губы коснулись моих. Мы начали раздеваться, постепенно перемещаясь ближе к гостиной. Когда она и я остались совсем без одежды, мы сидели в зале на диване. Она снова поцеловала меня. Я отдернул ее от себя и прошептал: “Я тоже тебя не люблю”. Мы просидели друг напротив друга около десяти минут без движения раздетые догола. Мне казалось, что я так и застыну и буду каменной статуей. Мы ничего не говорили друг другу. Потом, она внезапно оделась и ушла. Мне показалось, что она плакала, но я не мог этого видеть – Оксана носила капюшон. Через минуту я тоже начал одеваться. Мне хотелось бежать за ней, но мы никогда никуда не успеваем. Я накинул куртку и обул ботинки. Закрыл квартиру. Понял, что что-то забыл. Вернулся в квартиру. Взял фотоальбом. Снова закрыл квартиру. Думал, то смогу догнать ее, но Оксаны уже и след простыл. Я пошел вдоль по улице. Слева и справа стояли жилые дома. Наступали сумерки. Люди возвращались домой с работы, не имевшие каких либо забот, кроме своих собственных. Серые. Они не замечали меня. Даже, когда я натыкался на них из-за спешки, они бормотали что-то невнятное, а потом продолжали идти своей дорогой. Как все коротко! Как все быстро происходит! Я стоял посередине улицы, слева и справа от меня было два строящихся дома. Они были почти достроены, лишь не хватало стекол и дверей. На месте левого дома, я помню, раньше была голубятня, а сейчас ее, по-видимому, снесли. Дома никем не охранялись, рабочий день строителей уже закончился. Пошел дождь. Мне не нужно было укрытие от него. Я всегда любил дождь, потому, что считал, что он смывает грязь. Я пошел в тот дом, который был слева. Лифт, конечно же, еще не был построен, поэтому я поднимался по лестнице. Я поднялся на крышу. Здесь дует очень сильный ветер. Голуби расселись по краю крыши и нахохлились. У меня в руках мой фотоальбом. Эти фотографии одна за другой отправляются в путешествие. Они также дрожат на ветру, как машут бабочки крыльями, облетая цветы. У меня больше нет слез. Только холод. Я уверен, что ничего больше не случится. Ничего. Последняя фотография отправилась в свой полет. Мне тоже пора. Время пришло. Все так быстро. Так одиноко… Вокруг вечная пустота. Я стал на шаг ближе к небесам.
Продолжение следует…
Зимнее Безмолвие/Winter Mute 2006-12-10
© Чернышок Николай
С_привкусом_осени
:man_in_lo 
Вложение: 3560851_k03tik.rar
