Воронеж, который я потерял, начинается в первом моём, ещё детском «включении», когда отец привёл меня на футбол. Лет шесть мне тогда было, и конечно, я не запомнил ни самой игры, ни счёта, с каким она завершилась. Зато на всю жизнь осталось во мне «дыхание» переполненного стадиона, осталась яркая картинка зелёного поля в электрическом освещении, глухие удары мяча о газон и запах травы.
Как после дождя.
В перерыве отец повёл меня в буфет... Под Центральной трибуной, там были такие буфеты. Не особо-то чистые, но буквально пронизанные некой, «адреналинящей», что ли, атмосферой буфеты, плывущие в кисловатом запахе пива и дурманящем аромате шашлыков. Помню, как, подражая отцу и дядям, слишком уж часто произносившим короткие, хлёсткие и не очень-то понятные мне слова, пил лимонад. Я пил его из горлышка, косил глазами: видят ли отец и дядя, как пью, и время от времени тянусь к круглой поверхности стола на высокой ножке, чтобы водрузить туда бутылку.
Как все.
После, возвращаясь на трибуну, на одной из ступенек, в толчее и частоколе чьих-то ног, заметил значок. Значок был маленький. Поистёртый. Но никогда – ни до, ни позже – не держал я в руках такого красивого значка, такого, просто красивого предмета. Украдкой я любовался им. Весь второй тайм! Боялся, отец рассердится и станет спрашивать, чей значок, а то была первая вещь, за обретение которой мне не пришлось никого просить.
Нет, не помню, кто с кем играл в тот день. «Включение» запечатлело, как отец посадил меня на плечи, и я так и плыл – по-над головами. В сизом сигаретном дыму. В яростном гудении болельщицких трубок. А головы колыхались рядом. По всей ширине улицы Комиссаржевской. По всей длинне её! И в ту. И в другую сторону. Да! И я что-то кричал вместе с рекой людских голов, то и дело выбрасывая вверх руку с зажатым в ней значком.
***
Значок я потом зарыл в парке «Ботаника» - местом настоящего паломничества, потому что был он праздник. По выходным дням, когда армия нарядно одетых горожан штурмовала трамваи и автобусы, желая как можно скорее добраться до остановки «стадион «Динамо», и я тёк в цветастой толпе рядом с отцом и матерью.
«Ботаника»... Город бесчисленных аттракционов, чьи «кварталы» соединялись меж собой дорожками и мостками, проложенными поверх водных каналов и озерков. Лотки, с которых продавали удивительно вкусные, посыпанные ванилью пончики и иные вкусности, что в обычные дни оставались недостижимой мечтой. Запах дубовых листьев, весной – черёмухи и сирени. Ласковая нежная трава, где устраивались прибывшие со всем своим «ячейки общества», парочки влюблённых и просто шумные компании молодых людей.
Все окрестные холмы пестрели скоплениями паломников!
И музыка в громкоговорителях. С эстрад. И перезвон гитар. И плач трофейных аккордеонов. И звук разрезающих воздух бадминтонных воланов. И крики «Го-о-ол!», когда футбольный, на завязках, мяч пересекал линию воображаемых ворот. И мальчик. И был здесь один мальчик. И конечно, он обожал пончики, млел в запахе черёмухи и умирал со смеху в комнате с кривыми зеркалами. И он визжал в восторге, когда отец летел и летел вниз головой на аттракционе, называемом «самолёт». Отчаянно мазал в тире. И плакал. Плакал, видя, как постарше мальчики поражают одну мишень за другой. И плакал пуще прежнего, если родители принимались утешать его, говоря, что те, мол, большие, но ты своё ещё возьмёшь. И он им верил. И не верил. Думал, видимо, взрослым не стану, и мне так и придётся играть в футбол с малышней. А уж о полётах головой вниз, и сказать нечего.
Печально. Даже в свете ожидания выходных и праздника, который неизменно дарил ему парк, - печально. Однако существовало нечто, что перечёркивало «маленькие трагедии», с какими приходиться сталкиваться молодому человеку, шести от роду лет.
Значок!
Ещё и потому с нетерпением ждал я выходных, что там, в парке, в укромном месте – под сенью огромного разлапистого дуба, сделал «секрет». И когда папа с мамой, увлечённые игрой в волейбол или разговорами со знакомыми, обо мне забывали, тогда, точно матёрый следопыт, я пробирался к дубу. Мягкими движениями расчищал известное только мне одному место. Затаивал дыхание – и глядел и глядел, как под толстым бутылочным, зеленоватого цвета стеклом, обёрнутый в золотую фольгу, надраенный до зеркального блеска!.. сверкал мой значок.
А праздник парка «Ботаника» оканчивался вот чем.
- На «колесо»? – говорил отец.
И он, теперь потерянный мною Воронеж, он был здесь. Весь здесь. Из верхней кабинки Чёртова колеса – как на ладони. Вот. Он лежал на детской моей ладони. И я откуда-то знал, я точно откуда-то знал, что нет на земле места лучше.
***
Сколько-то лет спустя, по-прежнему наведываясь в парк «Ботаника», вполне себе взрослый уже человек, не раз я бывал вблизи дуба, где когда-то устроил «секрет». Я бывал рядом с ним и один – когда ни в ком не нуждался. И в компании таких же, как сам, молодых оболтусов, азартно гонявших, теперь приличный, пятнистый ниппельный мяч. Но ни разу, нет, ни разу не приблизился я к разлапистому дубу, под которым однажды спрятал значок. Зачем? Даже если там его нет – он всё равно там лежит: я знаю, в каком уголке моего сердца сверкает он, обёрнутый золотою фольгой.
***
Сколько-то лет спустя я вообще помешался на парках и скверах. «Сквер» - и сразу же тенистые, притихшие, из снов и мечтаний аллеи встают перед глазами. Вдумайтесь, почувствуйте, сколько очарования, сколько только твоего – личного, сокрыто в одном этом слове! Парк, сквер... Хочется остановиться и подумать. Хочется присесть на лавку и – хотя бы навремя! – быть лучше, чем ты есть на самом деле. Хочется вообще жить. Жить! Пусть немного и надуманной, но такой, в сущности, прекрасной жизнью.
О, я застал пору, когда в Первомайском, пока свободном от гомиков саду работал летний кинотеатр. Очередь в три вилюшки: народ буквально ломился посмотреть шикарные, а потому и не везде идущие фильмы. Была там и кафешка. С открытой террасой. Ласковые солнечные лучи проникали сквозь листву. Наполняли тебя квинтэссенцией летнего дня. Ты видел прохожих, слышал гул транспорта на проспекте Революции, неспешно потягивал пивко и, на полном серьёзе, ощущал себя здесь, как если б заграницей.
А сквер, который звался «Дюймовочка». Там ввысь бил фонтан! А возле «Луча». Там тоже вращалось Колесо обозрения! А Петровский с Петром. Там влюблённые ворковали! А «Карлуха», к торцу здания ДК Карла Маркса прислонённая. Там те, чья кровь буквально бурлила в жилах, танцы танцевали! А «Комиссионка» с её, тогда казалось – допотопным, оркестром. «Те, кому за тридцать». Разве так долго живут? Как же там саксофон-то звучал! А ЖИМ. А ЖИМ-то! Там было всё, что было в прочих скверах, но имелось и нечто, которое, как магнит, притягивало людей отовсюду. Что за «нечто», всякий, кто помнит, ответит сам. Я же... Да. Да, осень. Осень в ЖИМе навсегда останется в моей памяти, как настоящая «осень в сквере». Клёны. Тополя. Вязы. Они росли как попало. Много-много деревьев. И листья падали. Падали. Падали. Слетали с ветвей. Кружились. Ничком под ноги падали. А ты шёл. Шёл, засунув руки в карманы длинного плаща. Шёл и шёл по багряному ковру загребающей походкой никуда не спешащего человека. Шёл к безмолвной, сиротской какой-то теперь танцплощадке. Шёл к фонтану. Смолил сигарету и видел, как на дне его, в зеленоватой, даже на вид холодной воде, лежат резные кленовые листья, разбухшие и подурневшие, словно бы утопленники. И снова шёл. Шёл, отмечая, как семерки, едва уловимо опускаясь на город в шелесте и блеске проносящихся мимо автомобилей, растворяются в матовом свете жимовских фонарей, в шагах прохожих, в телефонных будках, светящихся изнутри.
Да, фонари. Матовые, круглой формы фонари: если проезжать осенним вечером мимо, то свет тех фонарей расплывался за стеклом троллейбуса, наполняя пространство внутри сквера особой, таинственной, ностальгической, что ли, ноткой, с какой эмигрант ступает на родную землю, чтобы здесь умереть.
А «Кольцо»! Отдельно взятый мир в самом сердце большого города. Остров. Обитаемый остров со своими законами и этикетом, неизвестно как и когда возникшими, но всегда неукоснительно соблюдаемыми его аборигенами. Они-то зорко следили за тем, чтобы их соблюдали и те, кто проникал в этот мир лишь от случая к случаю. И конечно. Конечно, там был «банан».
«Банан»...
Ты в арке из дикого винограда. На лавке. Сидишь. Летом. Утром. Или в полдень. В тенёчке. Листочки над тобой шелестят; там – солнышко на квадратах парковых плит. Молоденькие мамы с колясками прогуливаются. Бутылочка пива с собой, газетка. Ты её почитываешь – конечно, поглядывая на тех, от кого так и веет теплом и уютом. А когда налетает лёгкий летний ветерок – чувствуешь освежающую морось, принесённую им от фонтана.
Летом ли, весной...
А если весной... мартовский снег – ноздрястый, всё ещё лежит. Вечер... Если ты в «банане» ранней весной. Если по кругу сухое вино, только что принесённое из буфета оперного театра, поскольку время семь и взять больше негде, а он, «банан», течёт в атмосфере «элитного», пожалуй, интима, то... как же красивы девчонки вокруг! И как же пахнет лайковая кожа курток и пальто на плечах постоянных его обитателей.
Кольцовский сквер...
Простите, здесь теперь нет тех удобных, «анатомических» лавок, которые стояли сплошь по всей главной его аллее и везде, где только могли они стоять. А без них... Нет, без них не почитаешь газетку, то и дело прикладываясь к пивку, а красивая девушка не сядет рядом, потому что красивые девушки следят за осанкой. Без них... О! Вот и знакомый художник. Горя глазами, заикаясь от возбуждения, докладывает, что... Что он всё-таки нашёл их, эти лавки! Они там! В новом скверике за «Полтинником», видимо, свезённые туда, откуда только можно, и вчера он рисовал их весь день.
- Бог мой! – хватается за голову художник. – Сколько же, оказывается, эстетики, сколько поэзии в вещах, стоит лишь их потерять!..
***
... будь я волшебник, одним мановением палочки вернул бы кораблику возле парка «Алые паруса» вид, понятно, лучший, чем он имел прежде. Я стоял бы в самой верхней точке Правобережья и смотрел, как его, кораблика, конечно, алые паруса набирают ветра, а форштевень разрезает волну...
***
Ч-чёрт... один фонтан на весь город, «банан» изведён под корень, скверы, превращённые в проходные дворы... Чёртовы колёса где?! Почему в парке «Ботаника» лишь одичавшие собаки?!.. Отдельное, правда, спасибо Церкви, кое-кого из Первомайского сада изгнавшей. Изыди! За храм спасибо. За злато куполов – если с левого берега ехать.
***
Наверное, я брюзжу. Наверное. Следом идёт поколение за поколением. В сердце каждого останется город, который он полюбил навсегда. Но! Я спрашиваю. Спрашиваю себя: «Где ты, потерянный мною Воронеж, а значит, и тот, каким бы ты мог быть, если можно было тебя не терять?» Да, они идут следом. Но следующее поколение не будет знать «моего» Воронежа. Другое – другого! Что же тогда вообще будет, если мы будем только терять и терять? И всё я понимаю! И то. И это. Всё. Я и за тротуарную плитку благодарен, и за открытые летние кафе, пусть в них теперь не ощутишь себя, как если б заграницей. Понимаю. Однако. Почему Воронеж из города парков и скверов, города детских аттракционов превратился в город казино, отказываюсь понимать наотрез. Как это? Был Воронежленд – стал Воронежвегас. Как? И еще. Отчего же мы так бываем удивлены, когда очередной представитель нового поколения, встречая нас в тёмном проулке, предлагает купить у него кирпич или иную какую каменюку? С чего это мы печалимся? Поймём же представителя! Ну не знал он места, куда бы мог прийти, осторожно раздвинуть опавшие осенние листья и любоваться и любоваться значком, обёрнутым в золотую фольгу.

Я всегда был лёгок на подъём. Работал в маленькой, можно сказать, семейной фирмочке по оптовым поставкам и торговле спиртным, и когда Палыч, наш коммерческий, сказал, что видит меня покорителем Кавказа, понял его с полуслова – пора собираться в дорогу. Кавказ? Значит, дела идут не так, как бы того хотелось, а чтобы их поправить, необходимо смотаться туда, где обитают производители горячительных напитков, готовые «прогнуться» на цену, приемлемую для всех.
- Разведчиком пойдёшь, - сказал босс, передавая увесистый (по формам и размерам смахивающий на самодельный заряд взрывчатки) свёрток, к тому же – для конспирации, что ли? – хранивший следы недавнего застолья. – Разнюхай там всё. Туда двинь, сюда. Не оплошай, короче. Бусурмане эти, они ж какие...
Дальше Палыч ругался матом, поскольку обычных слов, могущих передать известное, по его мнению, коварство жителей южных республик, ему явно недоставало.
Потом перешли к карте.
- Вот, - ткнул шеф пальцем. – Здесь. Кабарда!
Это прозвучало сильно. Наверное, то же самое слышалось в голосах английских купцов, когда те собирались возле карты Индии. – Береги себя, - напутствовал Палыч, нежно оглядывая вручённый мне свёрток. – Береги. Сам понимаешь, куда едешь...
Вот и разберись тут, чья судьба беспокоит больше – моя или свёртка.
***
Ровно через сутки я сошёл на перрон Прохладного: сошёл в весну. Несмотря на январь, дул лёгкий приятный ветерок, на пригреве зеленела травка. По-апрельски голубоватый прозрачный воздух радовал глаз и дразнил ноздри – я ощутил себя профессором Плейшнером. Ещё бы. После минус пятнадцати дома, суточной тряски в поезде и постоянной тревоги за денежный свёрток, я превратился в человека, которому всё-таки улыбнулась удача. Вокруг сновали торговки, суетились отъезжающие и приехавшие, а я всё стоял и стоял, подставив лицо ласковым солнечным лучам.
Наконец, вспомнив, чем кончил профессор, взял себя в руки и направился к выходу на привокзальную площадь.
- Документы, - дюжий сержант в милицейской форме, в бронежилете и при укороченном «калаше» преградил дорогу.
Я достал паспорт. Он загнал его данные в переговорное устройство на плече. Через пару минут оттуда протрещало, что я тот, за кого себя и выдаю.
- Сумарь открой...
Расстегнул молнию. Сержант извлёк из сумки свёрток с деньгами. Покачал, как бы взвешивая, на пудовой лапище...
- Что это? – буднично спросил он.
- Мани, - честно признался я, отчего-то внутренне холодея.
- А-а, - кивнул он, точно пароль услышал. Бросил свёрток обратно в сумку, и я услышал отзыв: - Проходи...
***
Привокзальная площадь Прохладного – такая же, как и в любом другом крупном райцентре, площадь, и лишь чистота, какую не встретишь в центральных областях России, бросалась в глаза. Чистота – вообще то, что отличает российский Юг от прочих регионов метрополии. Сортиров это тоже касается. Даже привокзальный сортир будет чист. Что значит, люди себя здесь уважают.
Посетив замечательное сие заведение, огляделся...
Не сказать, что площадь кишела людьми, но народу хватало. Среди киосков и павильончиков, кроме милиционеров и таких же, как я, приезжих, слонялись и те, кто прибыл для «работы» в Чечне или убывал по окончанию срока командировки. Вели они себя мирно, и им явно хотелось выспаться. Обособленно, все, как один, с огромными золотыми печатками, в обуви на скошенном каблуке, стояли местные.
С видом бывалого вояжёра к ним-то я и подошёл.
- В Нальчик кто поедет?
- В Налчик? – переспросил один из ковбоев. – Садыс в ту «Газел».

- Билет брать нужно? – кося под дурачка, поинтересовался я: Палычу, конечно, плевать, но бухгалтерша, которая по совместительству, что ли, была в фирме кем-то вроде «серого кардинала», обязательно потребует отчёт. Вот я и спрашивал, стыдясь самого себя.
- Билэт?! – удивился обладатель печатки и скошенных каблуков. – Нэт билэт! Слющай, какой билэт, а? Садыс, дарагой, давэзу!..
Минут через сорок я был в Нальчике. Час спустя – в гостинице. За лёгким ужином. Листал бизнес-справочник, отмечая города и посёлки Кабардино-Балкарии, которые могли быть полезными: Нарткала, Аргудан, Сармаково, Чегем, Майский, собственно Нальчик.
***
Пять дней мотался я по Кабарде. За это время успел выяснить, что справочники, даже с приставкой «бизнес», не могут отражать реальной картины, когда речь идёт о спиртном и Юге России: заводов и заводиков, производящих вино, водку и так называемые винные напитки, здесь «как грязи».
За тот же срок я встретился со многими и разными людьми, и как только они выясняли, что, собственно, мне от них нужно, в воздухе повисал один неизменный вопрос:
- Дэнги эст?..
Помня Палычевы наставления, да и сам – разведчик ведь, не спешил раскрывать карты: я «принюхивался», старался не оплошать.
- Э-э... – тянул я с ответом.
- Слющай, дарагой, - принимались разъяснять ситуацию эти разные люди. – Дэнги эст – разгавор эст. А любой цена гаварить будэм! Дэнэг нэт – прихады завтра...
Некоторые аборигены были совсем уж бандитского вида, а всё их «производство» состояло из некоего подобия конторы (откуда не выветривался стойкий запах, сожжённой папиросами конопли) да какого-нибудь сарая с ржавой ёмкостью – самого, то бишь, производства. Но, независимо от их вида, если я, полностью полагавшийся на интуицию и кое-какой жизненной опыт, говорил «нет», тогда интерес ко мне пропадал полностью; я испарялся на глазах, лёгким облачком вылетал в окно. Но...
Но люди и впрямь встречались разные, иные подходили сами, их просто-таки тянуло к общению:
- Водка па восэм рублэй вазмёщь? – где-то, кажется, в Аргудане подступился ко мне давно небритый тип с огромным «аэродромом» на голове.
Я молчал.
- С акцизками...
Я продолжал молчать.
- Ну, - воодушевлённо взялся объяснять небритый, - аны, акцизки, аны эле-эле приклэины будут. Дамой приэдищь – атдерёщь. Ко мнэ опять поэдищь – привэзёщь...
Я слышал о фокусе с акцизными марками: их клеят и переклеивают, и возят до тех пор, пока сами ещё на себя похожи; я знал о трюке, и мне нечего было сказать этому достойному человеку.
- Э! Нэмой, да? – обиделся человек в «аэродроме», отходя и что-то восклицая на своём теперь, гортанном языке.
Или вот:
- Женя, - с едва заметным южным акцентом представилась мне некая, вполне «рязанской» наружности личность в приёмной офиса одного из местных водочный королей. – Живу я здесь. Видишь? Акцент нажил. А вообще-то, метис я: мать осетинка, отец хохол. Я всё и всех тут знаю...
Женя умел говорить, умел быть «своим парнем», и наша светская беседа растянулась на добрых полтора часа, потому что водочный король так и не появился.
- Так вот, - продолжал сын хохла и осетинки на одной из тихих нальчикских улочек, под голыми каштанами и фоне строящейся мечети. – Есть один вариант...
Теперь он говорил так, как если б мы были компаньоны, которым осталось обсудить незначительные детали предстоящего дела.
- Мы закупаем сами. Закупаем вот что: спирт, бутылки, пробки, этикетки, а завод изготовляет нам водку и даёт документы к ней. Навар - порядка рубля с бутылки. Может – больше. Неплохой вариант, да?..

Будучи человеком вежливым, я ответил, что вариант, конечно, распрекрасный, но – очень жаль – меня пока нельзя рассматривать как полноправного компаньона, поскольку деньги оставил дома в тумбочке, а здесь лишь приглядываюсь. Хотя – ещё бы! – страшно рад, что на моём пути встают исключительно отзывчивые деловые люди.
- Если только в другой раз?..
- Конечно-конечно! – Женя, если и опечалился, то на мгновение. – Понимаю, серьёзные дела требуют серьёзной подготовки. Понимаю. Тогда что, может, телефонами обменяемся?..
Обменялись.
***
Да, вариантов была уйма. Но дело-то вот в чём. Если здесь, на Юге, вы не имеете своего, проверенного канала поставки, то, каким бы количеством вариантов вы ни располагали, любой из них, может оказаться вариантом лотереи, возможно – вариантом «русской рулетки».
То есть. Вот всё у вас прошло замечательно, слов нет, как здорово всё прошло. И вы едете домой. Морща лоб, складываете – столбиком – цифры будущих астрономических барышей. Потираете ручки. А в это время – в это же самое время! – там, в фуре, в ящиках, в кромешной темноте, на дно бутылок, столь удачно прикупленных вами, уже начинает оседать этот белесый, этот такой нехороший осадок. Причём, оседает он вне зависимости оттого, где вы богатством обзавелись. Досталось ли оно вам в результате сделки с хозяином ну очень сомнительного производства, откуда никогда не выветривается запах конопли, или руководством респектабельного - с виду - предприятия, чья трудовая история берёт начало в советские ещё времёна.
Без разницы, словом.
Хотя... Понятно, да? Если уж выбирать между сараем и новёхонькой, с иголочки, импортной линией, расположенной в светлом чистом цеху, снабжённой вентиляцией и прочими технологическими изысками, то, конечно, лучше уж выбрать последнее.
Вот и мой выбор пал на один заводик в Нарткале, приглянувшийся мне опрятностью, по-настоящему отлаженным производством да, пожалуй, ещё и тем, что Хасан, директор предприятия, выглядел основательно. Ездил на белоснежной, престижного класса «БМВ», не спрашивал о деньгах и источал окрест едва уловимый аромат «Йоши Ямомото» - человек со вкусом, я был убеждён, не способен подложить ближнему свинью.
- Ну что? По рукам? – на чистом русском спросил Хасан, после того как я обследовал товар.
О! Я просветил акцизки в ультрафиолете – и нужные места светились нужным цветом. Я проглядел бутылки на свет – и в них отсутствовал даже намёк на осадок. Меня устраивало всё. Всё, кроме одного единственного обстоятельства. На акцизных марках стоял код-номер другого региона, а значит, они не могли быть выданы соответствующими органами Кабардино-Балкарии. Проще говоря, выглядели они «левыми»; даже в нужном, ультрафиолетовом свечении моего специального приборчика.
- Вот, - указал я Хасану.
- Вот, - Хасан предъявил мне бумагу, из которой явствовало, что данные акцизки пошли в обмен. Как бартер. – Этого как, достаточно?..
В век бартера, чего только не предъявят. Однако бумага была подтверждена налоговой службой республики; ряд витиеватых подписей, оттиски печатей... Документ! Он смотрелся внушительно, и я кивнул – да, сойдёт.
- Тогда вот что, - сказал Хасан, поднимаясь. – Дуй в кассу, а потом я тебя на «биржу» подвезу, чтоб ты фуру нанять успел.
- А-а, - всё ещё терзаемый сомнениями, поинтересовался я. – А как насчёт документов на товар?
- Понимаешь, - директор почесал тонкий горбатый нос. – Этот товар – он нам в качестве долга достался, а оформить его как надо мы пока не успели. Да ты не волнуйся, - махнул он рукой. – Машины не загрузишь, как я всё устрою...
В другой раз, я, всегда и всячески избегавший той, и впрямь идиотской ситуации, когда деньги уже отданы, а стулья, возможно, так никогда и не принесут, непременно насторожился б. Но. Во-первых, меня, что называется – достал, точно сросшийся со мной, денежный свёрток. Во-вторых...

«Может, меня не свёрток достал, а мания преследования накрыла?» - думал я, отсчитывая наличность.
***
Э-эх!.. Уже и фура стояла гружёная, уже и водилы объясняли, почему лучше выехать завтра утром, а Хасан всё не возвращался и не возвращался; не нёс документы, не распространял прощального запаха «Йоши»...
Обманул меня Хасан.
Как позже выяснилось, фирму, чей товар стоял в кузове фуры, лишили лицензии на право деятельности. Она попросту не могла выписать те самые, в счёт долга, документы. Конечно, не мог Хасан не знать об этом. Не мог, но, глядя мне в глаза, меня обманывал.
Обманул.
И ведь всё я понимал! Что деньги позарез нужны. Что – до последней минуты – пытался Хасан «вопрос решить». Вообще, хотел «как лучше». Но... Но кому от этого легче? Он меня обманул. Точка. И хотя наличность мне тотчас вернули. И простой фуры оплатили. И – вежливо – просили приезжать ещё. С тяжёлым, очень тяжёлым чувством я покидал Нарткалу...
***
- Палыч! – плакался я в телефонную трубку, предварительно доложив о случившемся. – Ты был прав: с бабаями невозможно работать! С ними невозможно вести дела! И, если б ты знал, как я зол!..
- Ругаться пробовал? – неслось из родного далека.
- Пробовал. По дороге сюда, даже словарь местных идиоматических выражений зачем-то купил. Ничего не помогает! Но, Палыч! Я не утратил веры в людей! Нет!.. Думаю, сейчас на Чёрную речку смотаться. Там, говорят, всё тип-топ быть должно.
- Э-э... Ты, поди, с бабульками-то засветился, - раздумчиво, то ли утверждал, то ли вопрошал шеф.
- Остынь, Палыч. Здесь тихо и мирно.
- Мирно? Езжай-ка ты до дому, Пржевальский. Ты не в клубе путешественников. Забыл, где ты? Ноги в руки. И знаешь, шустренько так. Ага, поднажми. Пока твой хладный труп в той речке не выловили. Езжай, - отрезал коммерческий, и я опять не понял, чья судьба беспокоила его больше – моя или свёртка.
***
«Езжай-ка...» Э, нет! Чего-чего, но, по сути – бегства, я себе позволить не мог. Вот и сидел в замызганном гостиничном кресле. А то. Соображал! Лихорадочно. «Прокручивал» варианты. Даже взял карандаш. Даже рисовать возжелал - шаржировать своих «борманов» и «геббельсов», как это Штирлиц в известном кино делал. Я!.. Тут я успокоился. Потому что вспомнил. Вспомнил посёлок Майский. Человека по имени Арби и его «шестисотый», где он предлагал цену ещё более приемлемую, чем ту, с которой меня, как ни крути, кинули. Почему «нет» сказал? Да весь этот антураж... Ну, чёрный «мерс», уж очень смешная цена и само это имя – Арби*, всё вкупе, наводило меня на крайне грустные размышления. Теперь же я готов был о них забыть. Забыл. Позвонил Арби – и дальше всё пошло как по накатанной. Рисковал ли я? Ещё бы. Да как тут без риска. К тому же, никто не знает, обязательно ли тебе достанется «та самая», единственно оставшаяся пуля.
- Па рукам? – спросил Арби, протягивая пачку документов.
- Извини, Арби, но давай так: товар в кузове – мани тебе в руки. Хорошо?
- Вай! – улыбнулся он. – Панэмаю.
И Арби даже выделил мне свой лимузин, а в качестве шофёра – собственного зама, чтобы я, и без того потерявший кучу времени, успел нанять фуру; близился вечер, и то близился вечер субботы.
***

*Бараев Арби. Один из самых одиозных чеченских полевых командиров. Отличался особой, изощрённой жестокостью по отношению к федералам и тем, кто был на их стороне.

Зам попался нервный – и удивительные кабардинские пейзажи сливались за тонированными стёклами автомобиля, поскольку стрелка спидометра колебалась возле отметки «160».
И он был очень недоволен чеченцами:
- Чэчэн – бандыт, разбойнык. Так било и так всэгда будэт. Как жил чэчэн в кланэ, так и будэт жит: нэ пашю, нэ сэю, нэ строю, нэ гаржус абщэствэнним строэм. У них даже дэнги савэтские да дэвяноста пятого года в хаду били! Но кназа! Пайми – Кназа! Никогда нэ било. Слющай, а? Какой народ бэз кназа?!..
Турыст, - зам закурил, - к нам нэ эдэт. А на Элбрус – снэг. Бэлий. Как фата нэвэсты! Заложнык яма сыдыт. Взриви. Нэт, хуже чэчэна толка балкарец, - подытожил помощник Арби, придавливая педаль акселератора.
Правда, и от собственно России он в восторге не был:
- Расыя, - то ли успокаиваясь, то ли собираясь с духом, продолжал зам. – Расыя туда поэдишь, сюда – «Чэрнажёпий» - гаварят. Э! Слющай! Зашэм гаварят, а?! Я тоже Пушкин знаю! Я тоже абразований висший паимэл!..
И он лихо вошёл в поворот, откуда – с «пятака», где хозяева фур поджидают клиентов, выруливал, может, последний, с подходящим мне прицепом, «КамАз».
Посигналили...
- Сколка даёщь? – спросил хозяин, пожилой балкарец с русским именем Саша.
- Восемьдесят копеек.
- Сколка бутилок? – прищурился его сын, Хадис.
- Двадцать две тысячи.
- Эдэм!..
***
Дорога... Она уходит и уходит под колёса вашего автомобиля, и если вы профи, дорожный волк, то, по сути, дорога кончается там, где и ваша жизнь.
Саша был профи. Настолько, что доверял Хадису лишь мытьё лобовых стёкол да промывку фар. Саша был профи во всех вопросах, с дорогой связанных, особенно с той, по которой ему так часто приходилось ездить. Она называется «федеральная трасса "Кавказ"».
На трассе нельзя без оружия, а значит, помповое, точно такое же, как и в американских боевиках, ружьё лежит под матрацем спального места. Правда, ружьё – так, «от хулиганов». Но есть здесь люди и круче. Причём, давать или не давать им деньги, этот вопрос давным-давно снят с повестки дня - давать. Всё, на что способен настоящий дорожный волк, - дать как можно меньше. Ну, это, знаете ли, такая рутина: деньги отдают – и едут дальше. Отдают – и дальше. Здороваются (так здесь принято) за руку с дорожным инспектором, «дают» - и едут. Ну да, до инспектора следующего, кои в Краснодарском, к примеру, крае, стоят практически в визуальной близости друг от друга.
***
Федеральная трасса «Кавказ» - негласно приватизированная река. Денежная река, людьми с полосатыми жезлами поделённая на участки. То есть: прикупил ты участочек – и каждый день выходишь на бережочек...
- Э-э! – отстегнув очередному собственнику, взялся рассказывать Саша. – Ти в Цхэнвал паэдь. Вот гдэ мэнт – это Мэнт! Он сыдыт возлэ сваэго дома – и даже намёка нэт, что тут, аказываэтся, пост. Ти должен сам эво увидэть и пэдал тормаз жат...
Но ти увидищь!
Стол пэрэд ним будэт, друзя вокруг. Вино-мино. Винаград. Пэсни аны пэт будут. А тибилистском «Динамо» спорить. Ти их увидищь. Астановишься. А далше – как знаэшь: можешь лавэ атдать и уэхать. А можешь – вина выпить, винаград покушать. «Сулико» вмэстэ с ными спэт, за футбол пагаварыть...
- Что, выпил – и за руль?
- Канэчно.
- Пьяный?!
- Пяный... В Грузии ти пяный толка тагда, кагда за рул дэржаться нэ можешь.
- Падумаэшь, - встрял в разговор Хадис, - Грузия! У нас толка с виду порядка болше.
- Да! Кстати, - не удержался и я. – Ладно. Понимаю – отстёжка. Но чтобы вовсе в кузов и документы на груз не заглядывать! Так ведь до самой Москвы доберёшься. А может, я взрывчатку везу*...
- Ха! – Хадис хлопнул себя по коленке, позу мэтра принял. – Канэчно, радной, канэчно. Каму, скажи, бумажка твой нужна? Ти товар купил? Заработать хочишь, да? И мэнт хочэт. И више мэнта хочэт. И савсэм више тоже хочэт. Всэ хатят! Мандарин и водка – самий дарагой пропуск. На кой, скажи, мэнту твой кузов? – риторическим вопросом заключил он, настраивая приёмник на другую волну.
Кабину наполнили звуки фокстрота.
Не знаю, что за фокстрот то был, но одно лишь название этого парного танца, танцевального ритма, ассоциацией в мозгу моём вспыхнуло. Ну, с «танцами», которые я и те, с кем мне довелось о спиртном договариваться, друг перед другом пять дней вытанцовывали. И почему-то как в кино «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» Быстро нарисовав эту, в стиле шаржа картину, я улыбнулся.
Во весь рот.
- Чэму улибаэшься? – спросил Хадис.
- Знаешь, как музыка называется?
- Как?
- Кабардинский фокстрот!
- Вай! – восхитился балкарец Хадис. – А улибаэшься чэму?
Я рассказал.
***
Однако... не так уж и весело на федеральной трассе «Кавказ», вернее – не всегда. Под Ставрополем нас остановил (трудно сказать, какой по счету), нет, не стационарный, а «на колёсах» пост. Саша привычно отправился жать руки двум габаритным старлеям, я же вылез, чтобы отлить.
Пристроился неподалёку, стою. Чистым полем пахнет, весной, придорожьем. Птички над головой чирикают. Стою. В небо высокое гляжу...
Нет, надо всё-таки должное ребятам отдать. Хватка – мёртвая! Бдительность – им бы папу Римского охранять. Это, это... я не знаю, уровень спецназа ГРУ, пожалуй! Точно. Мимо них не то что Хаттаб, старик Хаттабыч не пройдёт!..
Понять что-либо я, конечно, не успел. Но! Раскорякой. С заломленными назад руками. Не застёгнутой ширинкой. Рылом – в тёплом ещё – капоте милицейского «жигулёнка» уже был!
«Как миленький».
Стоял, пытаясь спросить, в чём, собственно, дело, а один из старлеев рвал нагрудный карман моей джинсовой куртки. И когда он извлёк искомое...
- Что это?!..
«Это» - был плейер. Обычный аудиоплейер, я всегда его в дорогу брал.
- «Писать» нас вздумал?!
- Это плейер, - трагическим, можно сказать, мученическим голосом прохрипел я, едва дыша и по-прежнему находясь в вышеназванной позе.
- Плейер?!! – взревел старлей, ещё сильнее придавливая меня к капоту.
- Плейер, - упрямо стоял я на своём. – Чтоб музыку слушать. В нём вон и кассета есть.
- Вот именно – кассета! – старлейская хватка ослабла. Но, видимо, «бортовой компьютер» милиционера работал не настолько быстро, чтобы она ослабла совсем.
- Да отпусти ты его, Коль! – вступился второй, похоже, «добрый» страж. – Плейер это, плейер. У пацана моего такой же.
- Ну и что? – не унимался первый. – Они и «пишущие» есть!..
«О да! Есть! Ещё как есть», - красный и рыхлый, будто варёный рак, мысленно подтвердил я, вернувшись в вертикальное положение.
Кто-то скажет, анекдот, дорожная байка. Но, увы (уж и не знаю, право, к чьему сожалению), именно так всё и было.
 

*Когда состоялся разговор в кабине грузовика, взрывы в Москве ещё не прогремели. Но они прогремели. Несколько месяцев спустя. Когда же очерк был напечатан в еженедельнике «Берег», автор не стал стоять насмерть, пытаясь доказать, что разговор – не выдумка «после»; что он вообще имел место быть.
 

- Факстрот, гаваришь? – ехидно поинтересовался Хадис, когда мы вновь тронулись в путь.
- Фокстрот, Хадис, фокстрот...
Я всё равно улыбался.
Федеральная трасса «Кавказ» - нескучная трасса.
***
Пожилой балкарец Саша устал гнать тяжело гружёный «КамАз» ближе к вечеру, к ночи почти. Вдалеке светились огни Ростова. Где-то там Дон нёс тёмные мутные воды в Азовское море. Дул сырой и неприятный, принизывающий ветер. Лаяли собаки. Возле придорожного кафе, разнося дурманящий запах, поспевали шашлыки.
Спать втроём в кабине грузовика – удовольствие невеликое. Щадя себя и попутчиков, я обратился к сторожу автостоянки, где мы остановились на ночлег. Сторож был молод. Отзывчив. И он обрадовался мне, как отцу родному:
- Да какой базар, братишка! Располагайся...
В старом строительном вагончике, раскалённые докрасна, гудели два самодельных калорифера. В чёрно-белом крохотном телевизоре ёжик плутал в тумане. Под ногами резвился милый лохматый щеночек. Вдоль стен стояла пара колченогих топчанов, прикрытых какой-то, нет, не внушающей доверия ветошью...
- Валера, - представился радушный хозяин всей этой роскоши. – «Ужалиться» хочешь?
- В другой раз, - ответил я, отчётливо видя, как проваливаюсь в сон.
- Как хочешь, - сказал неунывающий Валера и вышел.
Минут через двадцать, когда я почти спал, он вернулся. За его спиной стояла какая-то вся свеженькая аккуратная девчонка в коротенькой юбчонке, с открытым взглядом невинных серых глаз.
- Будешь? – Валера выглядел совершенно счастливым; он просто расплывался в глупой, неестественно глупой улыбке.
- Извини, Валер...
- Понял! – улыбкой стало всё его лицо. – Устал. Тогда буду я...
Пришлось подниматься.
- Эй! Да куда тебя понесло-то? Я по-быстрому! – уже вдогонку кричал благодетель.
***
В придорожном кафе царил уют. Звучала музыка. Пахло так, как может пахнуть лишь там, где хорошо готовят. Из посетителей – я, заказавший чай с лимоном и пирожное, да русский дальнобойщик из Латвии, вовсю уписывающий местные щи и попутно рассказывающий о прибалтийском житье-бытье.
- Квартплата, девчонки, - рассказывал «латыш» двум смазливеньким официанткам, - всё съедает. Выше крыши квартплата. Правда, всё есть. Правда, - дальнобойщик приступил к картошке с отбивной, - «всё» это на русской нефтяной трубе держится. Вот перережет!.. – водила вонзил вилку в отбивную. – Вот перережет Россия трубу – и хана Латвии! Старики наши не в почёте. Зато в почёте «зелёные братья» и Латышский легион. Сам я... этот, как его?.. Ну, этот...
«Негражданин», - мысленно подсказал я, роняя голову на подставленные кулаки.
***
Дорога... Если кто пока не знает, могу просветить: самый приятный дорожный аспект – вкусно и плотно поесть. Потом вы забираетесь на спалку – и дорога становится вдвое, втрое, вчетверо короче, в зависимости, конечно, от состояния вашего желудка, нервной системы и кошелька.
На состояние желудка и кошелька жаловаться мне не приходилось, а нервная система... Да нормальная, в общем-то, система. А чего бы и нет? После бессонной ночи, я, заранее вкусно и плотно поевший в том же кафе, лёг на спалку, включил плейер и тотчас уснул как убитый. Проснулся оттого, что кто-то толкал. Открыл глаза – Хадис.
- Вставай. Мэнт завёт.
- Чё ему надо? – вставать никак не хотелось.
- Ай!.. Дакумэнт туда-сюда вэртит. Нэ знаю.
- Где мы? – вспомнив, что столь пристально бумагами на груз заинтересовались впервые, спросил я.
- Миллэрово.
«Почти дома», - подумал я, выпрыгивая из кабины.
Шёл снег. Ветер гнал по асфальту позёмку, пробирал до костей. Вмиг остывшая рубашка, нехорошо касалась тела. Передо мной стоял мент. Капитан! Подтянутый. Свежевыбритый. С тонкими чертами интеллигентного лица. Ну да, этакий Штирлиц в милицейской форме. В глазах – ничего. Ну, службу нести человек заступил...
- В чём дело, командир? – бодро поинтересовался я. Глядя капитану в глаза, подумал, что такие-то вот штирлицы, видимо, наотрез отказавшиеся от «приватизации», и живут на одну зарплату.
- На документы ваши хочу взглянуть, - предварительно представившись, ответил офицер.
- Вы на них смотрите, - пытался я острить, одновременно соображая, на какую пакость способен непроницаемый, подчёркнуто вежливый щёголь напротив.
- На лично ваши документы, - ровным голосом уточнил молодцеватый капитан.
Пришлось возвращаться в машину, проклиная служаку, на чём свет стоит. Заглянув в паспорт, потом – в накладные на груз, слуга закона сказал:
- Всё в порядке, - и откозырял: - Счастливого пути!
- А вам – дежурства! – крикнул я, залезая в кабину.
- Чэго он? – спросил Саша.
- А-а!.. – отмахнулся я, подставляя руки под тёплый воздух от печки. – Вокруг бабла он, конечно, не ходил.
- Нэт, - подтвердил Саша мою догадку.
«Вот такой и должна быть Власть, таким и должно быть её лицо», - заключил я, забираясь на спалку.
Лёг поудобней, вставил в плейер любимую кассету, надел наушники – и вновь провалился в сон: с помповым ружьём под боком, с музыкой в ушах, заросший, а потому больше похожий на бутлегера, чем на честного коммерсанта, домой возвращался «покоритель Кавказа».

Чтобы не стать антисемитом, ни в коем случае не прикасайтесь к книге Арона Вергилиса «16 стран, включая Монако». Ни в коем! Не исключено, коварная книжка притаилась на каком-нибудь развале. Но, скорее всего, она, сотворённая два десятка лет назад*, глотает пыль на полке букинистического магазина. Всем своим видом, кокетливо говорит, ну да, да, прохлаждаюсь я тут. А что, нельзя? Не поддавайтесь! Если – о, ужас! - узрите её. Незамедлительно разворачивайте оглобли на сто восемьдесят градусов и, не оглядываясь, спешно-спешно начинайте передвигать ими в сторону дома или ближайшей лавочки, где вы сможете почувствовать себя вне опасности, и наконец-то, вздохнуть полной грудью.
Фу! Пронесло...
Ежели вы не совершите сего простейшего действия, ежели всё-таки поддадитесь искушению, главным образом, заключённом в этом вот «рулеточном» слове «Монако», вас, увы, ожидает моя судьба – вы станете антисемитом.
Только вдумайтесь! В нашем мире, мире, может, из последних сил стремящемся к равноправию, братству народов, осуждающем столь варварские формы межчеловеческих отношений, как апартеид, расизм и геноцид, в мире, на веки вечные проклявшем Холокост, вдруг появится ещё один антисемит, причем, благодаря лишь книге. А это неизбежно случится, коли вы не внемлите моим предостережениям и просто пробежитесь глазами по истории того, как я им, антисемитом, стал, в чём, вне всякого сомнения, ныне и каюсь.
История же такова...
Никогда прежде не видел я никакого различия между русским и евреем. Знать не знал, ведать не ведал, как мой народ, народы иные к ним, евреям, относятся. Какие трения меж ними существуют, за исключением, конечно, тех ужасов, коим подверг сынов Моисея бесноватый австрийский ефрейтор, придя к власти в Германии.
Я просто жил.
Нежился в солнечных лучах. Любовался бездонным голубым небом. Внимал поющим над головой пташкам. Влюблялся. И был любим... Словом, радовался жизни, возможности дышать. И пусть на бытовом уровне мне приходилось сталкиваться с понятиями «жид», «еврейская морда», меня лично они не касались нисколько.
Я был им чужд.
Но однажды (иначе и не скажешь) меня попутал бес – я познакомился с упомянутой выше прелестью главного редактора журнала для советских евреев «Советиш Геймланд». Арон Вергилис, злой мой гений, побывал в шестнадцати странах, включая Монако. Написал книжку в виде путевых заметок и пустил её гулять по белу свету, чтобы та (не по секрету, конечно), рассказывала о проблемах еврейского народа. Оно и понятно: если есть народ, то существуют и его проблемы, будь то народ русский или, скажем, пигмейский.
«Еврейский вопрос» - кто только о нём не слышал. Даже моих ушей он достиг. Однако, лишь прочтя произведение товарища Вергилиса, и сам я вопросом задался – почему? Почему же евреи тысячелетиями подвергались гонениям, да и ныне - точно бельмо на глазу?
По мере продвижения по сочинению Арона Алтеровича, ответы-то я находил, не находя, правда, ответа главного: почему, знакомясь (по сути и по наполнению) едва ли не с одой в защиту еврейского народа, страничка за страничкой, постепенно, принимаю сторону антисемитов. Почему?! Сам автор говорит, евреи – народ гордый, не любит, когда пекутся о его защите. Тем не менее, перевернув последний листок, я пришёл к окончательному выводу, что держу в руках книгу-оправдание, вольно или невольно, но именно в оправдательном ключе-то и написанную.
*
И действительно. Кого от кого необходимо защищать? Шестнадцать стран мира (с Монако, вестимо) далеко не ограничивают географию мест, где потомки Давида обрели «землю обетованную». Пожалуй, лишь Антарктида всё ещё остаётся тем заповедником, где еврейский народ не пустил корней. Поля деятельности, похоже, не увидел. Пингвины? А что, пингвины? Кашу с ними, определённо, не сваришь, ничего с них не возьмёшь, да и в веру, пока ластоногих обратишь, ешё какого, поди, хлебнёшь лиха. А вот - Америка!..
Манхаттан – остров, центральная часть Нью-Йорка. Когда-то был куплен у индейцев за кучу стеклянных бус. Ну, блестят же! Чисто злато, глаза застят. Однако краснокожие всё-таки прозрели и возопили «манхаттан» - нас обманули. Нехорошо с ирокезами поступили. А вот на чём провели шесть миллионов американских евреев, которые (по утверждению автора) вслед за индейцами прокричали, обман, - вопрос, конечно, интересный... Кто посмел? Как вообще удалось?!
Покажите мне этих людей!
*
"Здесь сулят рай по дешевке. Но это всё мыльные пузыри..."
Так, может, вот на чём евреи-то прокололись?!.. Да, грустные песни пришлось петь им в карантинном отделении острова Эллис-Айленд, "острова плача". Да-а... Бедные-бедные! Наивные евреи! По дешевке в рай – и не удалось! Тем не менее: обманутые ирокезы, печаль карантинки Эллис-Айленда – дела дней давно минувших.
Посетив Соединённые Штаты в конце 70-х, Вергилис открыл мне (а может, и себе также), что, оказывается, уже треть Нью-Йорка заселена его соплеменниками. Треть! И хотя автор скромно умолчал, какая часть той трети обивала порог биржи труда, однако то, что еврейский капитал на первых ролях в экономике не только США, но многих других государств мира, - факт общеизвестный.
А вот картинка с натуры.
Еврейский ортодокс – попытка уйти от богохульной цивилизации. Как мило! Молодой человек в лапсердаке, белых чулках, при бороде и пейсах, остановленный Вергилисом на улице, удивляется:
- Заработок? У меня тесть, а он – колбасник!..
- Многие евреи США миллионеры. Несколько сот человек, - поведал Арону Алтеровичу другой его соплеменник, держатель далеко не одной заветной кубышки с «зелёными», техасец Сирила Магнин.
Так чем же «оманахатили» американских евреев? Автор счёл за благо, тему эту не развивать. Он-то счёл. А мне? Мне как быть? Нет, вы видите? Читатель! Вы видите, чувствуете, как зараза антисемитизма проникала в меня?! Проникала, проникала... И проникла-таки! Только вы не думайте, будто «жаба» меня душит: тут тесть колбасник, там – миллионы. Нет. Просто... Чё (простите за жаргон), чё они, евреи, всю дорогу плачутся? Чё на судьбу свою тяжкую, точно попугаи – заученно, заведённо пеняют? И кому это выгодно – выставлять евреев этакими всеми гонимыми бедными родственниками? Нудить и нудить по поводу вопроса своего, пресловутого? Уж не самим ли евреям?..
Вообще же автор чётко делит евреев на хороших и плохих. Первые – кто с нами, русскими, скажем так, дружит. Вторые – сионисты, некогда оповещавшие мир, каким чудовищным гонениям подвергаются братья по крови в Советском Союзе. Не помню, упоминалось ли в сводках слово "Биробиджан", но сородичи, надо признать, нескончаемым потоком перетекали в края потеплее, к Средиземному морю поближе.
*
"Едем, Коля, море там, Израилеванное!" - пел в своё время Высоцкий. И там "на четверть бывший наш народ," - добавлял Владимир Семёнович. Гордился ли он обстоятельством сим или сожалел, что так оно и есть, не в курсе. Не в курсе никто. Сомнению не подлежит обстоятельство иное: пополнив ряды соплеменниками из СССР, государство Израиль превратило Ближний Восток (пожалуй, без преувеличения) в самую горячую точку планеты. Хотя, понятно, бесконечная война с арабами, резня в Сабре и Шатилле - не обстоятельство, но преступление, палестинский Холокост. Вот тебе, бабушка, и "бедные родственники". Тут бы и ответить сакраментальным "только не надо ля-ля", да язык не повернётся. Зато повернётся (и запросто) язык мой: только не надо ля-ля, дескать, мы хорошие, а энти плохие. Потому что факт. Так и хочется сказать, медицинский.
Если же оставить политику в стороне, то становится очевидным: весь этот сыр-бор с еврейским вопросом сводится к вопросу другому, куда как более простому и понятному – где еврею живётся лучше? Вчитываясь в писания редактора-путешественника, похоже, разобрался-таки я с ним. Возможно, разобрался. Да! Он, похоже, и яйца выеденного не стоит: там, где еврею живётся комфортно, там и Родина его.
*
Евреи США, Франции, Англии – конечно, патриоты своих стран. То есть тех стран, где прожита лучшая часть жизни. Правда, патриоты не забывают оговариваться, что всегда будут оставаться патриотами Израиля. Однако, правда и в том, что проявляют они его, патриотизм израильский, всё больше вдали от древних стен Иерусалима, где, как известно, нет никакого продыху от настырных и абсолютно нецивилизованных фанатиков-арабов, говорят, даже спящих в обнимку с поясами шахидов.
Почему так, возможно, спросите вы, читатель? В голову приходит лишь одно подходящее объяснение: патриоты Израиля – взглянем правде в глаза, "бенилюксовые" патриоты.
От себя скажу ещё об одной правде - антисемитизм не являлся официальной политикой СССР. О каком ещё (возразите-ка мне) антисемитизме может идти речь, коли евреи* приняли самое (что ни на есть!) деятельное участие как в создании оного государства, так и в его устройстве, благодаря чему миллионы людей погибли в лагерях, прошли сквозь Холокост.
Советский холокост.
*
"Евреи, занимающие по численности 11 место среди других народов, на третьем – по количеству студентов и учёных. Из их среды вышло немало офицеров и генералов. Наконец, вице-премьер в правительстве был еврей*.
Евреи, составлявшие немногим более одного процента населения Советского Союза, представляли 14 процентов врачей и писателей, 23 процента музыкантов..."
Не знаю, насколько верны цифры, автором приведённые, во благо ли (евреям) они вообще, но именно ими потчевал меня досточтимый Арон Алтерович. Наверное, хотел как лучше. Впрочем, "как лучше" учили евреев и апостолы Церкви ещё во времена Римской империи, в своих посланиях к ним наставляя, что если вас притесняют, то и вы, мол, в долгу не оставайтесь – становитесь врачами, учителями, проникайте во властные структуры. Словом, выходите "в люди", и тогда сам чёрт вам не брат.
Да, читатель, вот так она, зараза антисемитизма, в меня и проникала.
*
Но я отвлёкся.
*
Франция, Англия, Уругвай...
Рассказывая об Уругвае, Вергилис прямо-таки умилил меня строками о том, что сердце (интересно, с чего бы?) подсказывало ему, будто евреи, прибывшие на берега Ла-Платы в начале 30-х годов, спасаясь от европейского фашизма, могли бы стать добрыми соседями гаучо. Увы-увы. Жизнь приготовила им иную судьбу. Приехав в страну, где "земля была занята латифундистами, а над экономикой нависли тяжёлые тучи кризиса, евреи вынуждены были заняться домашним ремесленничеством и мелкой торговлей".
Вот так. Ни больше ни меньше – вынуждены. А поскольку я склонен верить людям на слово, то представляю, как горевали суровые гаучо, лишившись добрых соседей. Правда, мелкой торговлей евреям пришлось промышлять лишь на первых порах, как, впрочем, и в других странах, куда судьба заносила Моисеево племя.
Так, путешествуя по туманному Альбиону, Вергилису "захотелось узнать, кем стали дети и внуки, выброшенных их корабельных трюмов эмигрантов, нашли ли они спокойную гавань в этой со всех сторон омываемой морем стране".
После трёхсотлетнего изгнания, евреи получили от Кромвеля разрешение вернуться. Поначалу они поселились в Лондоне, в грязном рабочем районе Уайтчепль. В конце прошлого столетия (в основном, из России) ещё около ста тысяч евреев-эмигрантов причалили к английским берегам. Точного их количества никто тогда назвать не мог, но считалось – пятьсот тысяч душ, что составляло один процент подданных британской короны.
Так кем же стали дети и внуки тех эмигрантов? В Уайтчепле, в гетто, Вергилис их не нашёл. Они давно переселились на центральные улицы Лондона, а иные - в один из самых престижных его районов: Гекни. «Если прежде, - пишет Арон Алтерович, - девяносто пять процентов евреев из ста были так или иначе ("так или иначе" – позвольте, это как?) пролетариями, то теперь только пять процентов евреев остались в рабочей среде». И добавляет, что в еврейской общине бытует суеверие: «До тех пор, пока евреи в стране составляют не более одного процента от всего населения, бациллы антисемитизма в Англии не найдут для себя почвы...»
Схожая картина и во Франции. И там большая часть евреев принадлежит среднему классу. Правда, в последнее время, родину любителей лягушачьих лапок наводнил поток сефардов* – выходцев из Северной Африки. Вергилис сетует по поводу их бедственного положения и пытается докопаться до причин стычек между сефардами и арабами, которые обжили здешние места гораздо раньше. Копал Вергилис, копал – и докопался-таки: «Приехавшие во Францию алжирские евреи взялись скупать небольшие лавчонки, кафе, мастерские». И хотя, по мнению Арона Алтеровича, бедность здесь универсальна – арабы и сефарды «в нищете своей почти неотличимы друг от друга и одинаково ищут выход их этой нищеты», сдаётся мне, сефарды с большим успехом продвигаются к означенному выходу. Арабам же, понятно, бурная деятельность пришлых чужаков, мягко говоря, не нравилась. Отсюда и стычки. Да и могло ли быть иначе, если тебя, худо-бедно, но зарабатывающего на кусок хлеба, вот-вот оставят на бобах.
И так везде, где бы ни появился еврей.
И ещё. Уж очень мне интересно. Что было бы, если б всех евреев удалось собрать в одном месте? Интересно, как бы они меж собой ладили? В одном месте все? До единого человечка? Например, в государстве Израиль.
Ну интересно же!
*
Размышления, домыслы, сопоставления неких фактов... Да никакой я не антисемит! Нисколько. Нет. А всё одно обидно! Мне, к слову, очень бы хотелось – хоть одним глазком! – взглянуть и на «самую обычную птичку горнеро, и хотя бы раз-разочек вблизи увидеть, как выглядит «простой труженик еврей», о котором Вергилис упоминает на 174-й странице своей книги. Автору действительно повезло – Арон пил с ним мате в Уругвае. Ведь пил же! А я... нет, пожалуй, мне не светит повстречаться с этим могиканином, с этим уродцем из такой, в общем-то, благополучной семьи.




*Материал напечатан еженедельником «Берег» в 2001 году.
--------------------------------------------------------------------------------------

*Высшее руководство страны Советов с 1917-го по 1926 год. Председатель совета народных комиссаров – Ульянов-Ленин (по матери-еврейке, а значит, и по раввинским законам), еврей. Комиссар Армии и Флота - Бронштейн (Троцкий). Еврей. Комиссар финансов - Гуковский. Еврей. Народный комиссар - Апфельбаум (Зиновьев). Еврей. Комиссар печати - Коген (Володарский). Еврей. Комиссар Юстиции - Штейнберг. Еврей. Комиссар по делам о выборах - Радомысльский (Урицкий). Еврей....
Итого - из 22 двух высших руководителей страны 17 человек были евреями, трое числились русскими (Ленин, Чичерин, Луначарский). Грузин Джугашвили (Сталин) и армянин Протиан.
------------------------------------------------------------
*Энциклопедическая справка. Коганович Лазарь Моисеевич. С марта 1953-го по июнь 1957 года — первый заместитель председателя Совета Министров СССР.
-----------------------------------
*Сефарды - субэтническая группа евреев, сформировавшаяся на Пиренейском полуострове из миграционных потоков иудеев внутри Римской империи. Стали называться сефардами (в переводе с иврита «испанцы») после их изгнания из Испании и Португалии в конце 1492 года и после исхода с Пиренейского полуострова впоследствии (в XVI—XVIII в). Переселились на юг и юго-восток стран Северной Африки. На восток - Палестина, Малая Азия, Балканский полуостров. На север - Англия, Нидерланды. На северо-восток - Юг Франции. В северной Африке изгнанные испанские евреи ассимилировались в местные еврейские общины.

Меня трясёт. Меня бесит постыдное (ежедневное. Как только языки не отсохли?) блеяние российского руководства: «РФ против так называемой контртеррористической операции на юго-востоке Украины». «Кризис в Луганской и Донецкой областях может быть разрешен только за столом переговоров». Что, разве всё ещё не насиделись за столами, где по усам текло да никуда попало? Мало того! Главного нациста всея Украина — этого шоколадного кудрявого зайца — называют теперь не иначе, как по имени отчеству и тупо бубнят «Мы уважаем выбор украинского народа». Путин и сотоварищи уважают выбор? Чей выбор? Госдепа США? «Россия отвела войска от украинской границы», а кто не верит, проверить просто — наше небо открыто. Ну тогда уж — заодно — сымайте штаны и выпорите себя, как та унтерофицерская вдова: прогибаться, так прогибаться! Санкциями ишшо грозят? Введут. Как пить дать, введут. Так стоит ли оно того — всё раком да раком? «Долг Украины за газ...» Какой, блин, ещё газ?! Тут вот, рядом, рядом с нами каждый день убивают детей и стариков, уничтожают тех, кого мы обязаны защитить, несмотря ни на что. Нам говорят, мол, лишь (вслушайтесь! ЛИШЬ!) 50 проц. населения Юго-Востока считают русский родным языком, а потому... Что? НЯХАЙ УБИВАЮТ?! Миллионы людей — и чёрт с ними, что ли?! Секунду. Практически весь народ Донбасса (98%) объявил свою волю — нам с нацисткой нечистью, что жирует сейчас на Украине, не по пути и обратился к России с воззванием — примите в состав России; весь народ Донбасса — вне зависимости оттого, кому какая мова ближе, кто на каком языке думает и балакает. Потому-то, выходит, Путин и просил народ сей повременить с референдумом — чтоб мозоль на глазу не вскочил от этого (круче крымского) волеизъявления. И чего это мы, россияне, все такие радостные? Прямо-таки лучимся от счастья. С чего? По хоккею финнам надавали? И прям армия за автобусом — автограф! «В Крым самолётом за тысячу рублей!». Ну здесь-то, похоже, надо к небу задрать глаза и запрыгать, как известное животное. А как же! Море, напоенный хвоей воздух, лечебные, опять же, грязи, возись, не хочу. Наслаждайся, россиянин, жизнью, а то что за Перекопом самонаводящимися ракетами — да по детям, так тебя, о, счастливчик, это не касается. Возись себе, возись, принимай ультрафиолет и так далее. А далее... сегодня в Кремле (на раздаче медалек) кто-то поблагодарил Путина за Крым. Не знаю, была ли та благодарность, что называется, «в руку», но ВВ отреагировал мгновенно — мол (вот точно ждал, и камера тут как тут), а представляете, что бы было в Крыму, не вмешайся Россия? Почище, чем сейчас в Донбассе! И пояснил: «нацсостав-то другой». Получается, люди в Донецке, Луганске, городе-герое Славянске того, неполноценные, по нацсоставу недотягивают? Так, стало быть, коли их стирает в порошок штурмовая бандеровская авиация, а Лавров, точно заводной попугай, «мы уважаем выбор украинского народа» и готовы сотрудничать с шоколадной штатовской шестёркой (не могу называть его ни по имени-отчеству, ни как-то иначе), пусть только баблосы отдаст. Так? Выходит, что так оно и есть. И позиция сия — ничто иное, как прямое пособничество возрождённой американцами дивизии СС «Галичина». И с кем это сотрудничать? Уничтожая нечисть нацизма, мы положили 57 (ПЯТДЕСЯТ СЕМЬ) миллионов жизней. Они там, на Западе, как хотят (всё равно хана им, Европу, этот СОЮЗ ПОБЕЖДЁННЫХ-БИТЫХ, скоро арабы заселят), а в России — не то что за сотрудничество, за на одном поле посидеть — к стенке. Ну, или (поскольку демократия да толерантность) по ней, по стенке, размазать. Ни больше ни меньше! По любому счёту! Как ни крути! Да и Бог — он ведь не Ерошка, видит немножко. И всем нам, всем до единого российского человечка воздаст он, по делам нашим воздаст. Я говорю «мы», поскольку мы — народ, сама Россия, то бишь, и не престало нам ронять себя, те же герои Севастополя на нас сейчас глядят.

Мне стыдно. Мне впервые стыдно, что я русский... впрочем, нет, не впервые — Югославия; да, именно когда американцы «демократизировали» сербов бомбами с обеднённым ураном, я впервые испытал этот, что я русский, стыд. Но тогда я хотя бы находил оправдание трусливому бездействию России — я понимал, великого прежде государства больше нет, а его так называемое руководство беспробудно пьянствует, то ли её, державу, оплакивая, то ли проливая пьяные крокодиловы слёзы по поводу собственного ничтожества. 

Чемпионат мира, которого так ждал, почти не смотрю, хотя в Бразилии самый интересный мундиаль посте ЧМ в Испании 82 года  — ни до него. Одна девушка написала: «Вы, я вижу, сильно переживаете из-за Украины...» Читала она, переживаю... ДА МЕНЯ КОЛОТИТ! Россия не только признала нацистский, поставленный америкосами режим в Киеве, не только ВСЕМЕРНО потворствует ему, но и осуществляет прямые поставки вооружения из Крыма (а, мол, не наше оно, оружие, вот и возвращаем). Едва оказавшись за Перекопом, оно начинает сеять смерть в ДНР (не признанной Россией). На днях оставлен Славянск  — город-герой, второй Сталинград, и один наш бравый репортёр (это не анекдот) спрашивает ополченца, а точнее – борца с фашизмом: «Как вы думаете, шансы на мирное разрешение конфликта остались?..» СУКА! ЗАТКНИСЬ! ЗДЕСЬ ПРИКАЗАНО ВЫЖЕЧЬ ЗЕМЛЮ ВМЕСТЕ СО ВСЕМИ ЛЮДЬМИ! Людьми, которые зачислены в недочеловеки. Они не люди, ИХ МОЖНО И ДОЛЖНО ВСЕХ! А РОССИЯ НЕ ДЕЛАЕТ НИЧЕГО, ЧТОБЫ ЭТОГО НЕ ПРОИЗОШЛО! НАШИ ДЕДЫ – ЦЕНОЮ НЕИМОВЕРНЫХ УСИЛИЙ, ЦЕНОЮ СОТЕН ТЫСЯЧ ЖИЗНЕЙ  — СТАЛИНГРАД ОТСТОЯЛИ И ЗАТЕМ ФАШИЗМ ПРИДУШИЛИ. ИХ ВНУКИ СТАЛИНГРАД ПРОДАЛИ. Россия обделалась, сидит в уголку, трусливо пождав хвост, а нацики, между тем, «по ошибке» уже обстреливают приграничные ростовские сёла. Россия трясётся – как бы чего ни того сказать или сделать, а то, вишь ты, очередную санкцию наложат. Иными словами, так называемые российские элиты РОДИНОЙ ТОРГУЮТ, за вонючее своё бабло трясутся. ВОТ И ВСЯ ПРАВДА!