II. 10. Экзогамия и матриархат

Рудименты матриархальных культов можно найти и сегодня, практически, на любом континенте. Женский мистицизм, матриархальная садхана (санскр. sadhana, букв. «средство достижения» духовных результатов) — интегральная часть доминирующих ныне патриархальных религий, внутренне оппозиционная последним, их душевной энтелехии. Потому что у матриархального традиционализма есть собственная энтелехия, душа или воля к власти. Есть и своя эзотерика. Которая тоже явилась продуктом разделения древнейших родов, но не по патриархальному, а матриархальному принципу. Что тоже породило архаичные религии первого поколения: культы древнейших матерей в парампаре Великой богини. Причем, как показывают исследования палеокультуры, матриархальный эзотеризм исторически предшествовал патриархальному, и мужские тайные общества явились лишь реакцией на более древнюю практику закрытых женских объединений.Существует ряд моделей гендерного поведения, присущих, практически, всем известным культурам: мужчина — добытчик-защитник, женщина — хозяйка-хранительница очага. Давно замечено, что, в большинстве своем, женщины менеьше мужчин склонны к перемене места жительства или региона обитания, будучи по природе ориентированными на создание устойчивой семьи, фамильного гнезда. Мужчины, напротив, с большей готовностью меняют место жительства, как, впрочем, и семью.

Такого рода поведенческие модели имеют очень древнюю природу и восходят ко временам формирования экзогамиии (запрет на близкородственные браки) — основы человеческой социализации. Происхождение экзогамии объясняют по-разному: и как попытку древнего человека избежать вырождения в результате кровнородственных браков, и как спонтанное зарождение в архаичном сознании основ человеческой семейной этики и психологии. Но вряд ли архантропы могли вообще что-то знать о феноменологии вырождения, да и почему другие животные не вырождаются, а человек — непременно должен? Относительно спонтанной семейной этики тоже можно сильно засомневаться.

Мы предлагаем новую теорию происхождения экзогамии, основанную на стратегии физического выживания древнейшей человеческой прото-популяции эпохи палеолита. В то время еще не существовало производительного хозяйства в виде земледелия и скотоводства, человек для своего пропитания занимался охотой и собирательством. Охота, и прежде всего — на крупных животных (мамонты, бизоны, антилопы, носороги, медведи и др.) была прерогативой мужчин, собирательство — женщин. Группы мужчин-охотников были вынуждены, в погоне за дичью, покрывать огромные расстояния и не всегда было возможно просто так вернуться к родному очагу с добычей. Отсюда сложилась практика "кочующих мужей" и "оседлых жен", явившаяся подлинной причиной экзогамии. Т. е. группы охотников могли присоединиться к любой оседлой общине жен, выхаживающих детей от подобных коллективных браков. Причем мужчины из оседлых формаций не имели права сексуальной связи с женщинами своего круга, и таким образом не препятствовали чужакам покрывать последних. Тем самым обеспечивалось выживание матриархальной общины за счет кочующих групп мужчин-охотников, к которым последовательно присоединяются, по мере взросления и прохождения инициатических процедур, юноши из освещаемых вечным огнем священных первопредков пещер великих матерей — неолитических жриц-врачевательниц и увещевательниц.

Палеолитические популяции обитали, в основном, в пещерах как естественных укрытиях, здесь же горели древнейшие неугасимые огни, еще не имевшие культового значения, но уже магически влиявшие на сознание присутствовавших, стимулируя гипноидное состояние интуитивной открытости. Причем основными, перманентными обитателями пещер были женщины, а также их несовершеннолетнее потомство и старики. Все они занимались собирательством в прилегающей к пещере местности, тогда как взрослые мужчины охотились на больших расстояниях, преодолевая в преследовании дичи десятки, если не сотни километров. В таких обстоятельствах вернуться назад в родную пещеру с добычей и накормить ее обитателей было нереалистично. Поэтому идти нужно было просто в ближайшую пещеру. То же самое касалось женщин, которые должны были быть готовы принять любую группу кочующих охотников, если речь шла о свежем мясе. И вот здесь мы видим действительные "хозяйственные" предпосылки для складывания института первичной экзогамии. Ведь для того, чтобы привлечь в пещеру пришлых охотников, нужно было оградить их от ревности местных особей мужского пола — с помощью жесткого агамического табу на сексуальные контакты со всеми обитательницами данной пещеры. Хочешь женщину — иди в другую пещеру. Но — с добычей. Т. е. мужчине, в таком случае, нужно было присоединиться к группе кочующих охотников.

Спонтанно сложившийся институт экзогамии явился началом перехода проточеловеческого коллектива от стада к родовому обществу, с первичной формой антибиологической (т. е. противоречащей природному закону стадного архетипа высших приматов) практики сексуального подавления. Это подавление, в свою очередь, должно было осуществляться не пришлыми охотниками, а самими пещерными женами в отношении всех пещерных особей мужского пола — как кровно-родственных, так и других, нашедших себе перманентное пристанище под данными сводами. Например, старых охотников, не способных более к длительным кочевьям и выполнявших роль воспитателей мальчиков в условиях отсутствия реальных, биологических отцов. Тут мы имеем начало не только экзогамного родового общества, но и пещерного матриархата, связанного с особого рода женскими магическими практиками сексуального и иного характера. Если во время визита очередной группы охотников в женскую пещеру там случайно оказывалась другая группа, между ними, по всей видимости, разворачивались жестокие баталии за право первой ночи. Но местные, пещерные мужчины в этих баталиях не участвовали. Ведь они, укрощенные материнскими чарами и авторитетом воспитателей (зависевших экзистенциально от матриархальной иерархии), не претендовали на спаривание со своими сожительницами.

Насколько можно себе предположить, пещерная живопись, будучи вполне магической, обслуживала интересы матриархильных кланов, а вовсе не мужские охотничьи союзы, как это часто себе представляют многие культурологи и искусствоведы. Цель изображения различных животных и охотничьих сцен на стенах пещеры — не столько колдовское программирование охоты в формате мужского охотничьего ритуала, сколько архаичный матриархальный магизм, привлекающий в пещеру охотников с добычей. Это было как бы чудо Великой матери, воспроизводящей "манну небесную". Так что пещерные живопись и скульптура — это созданное женскими руками магическое искусство матриархата. Охотники, попадая в пещеру, отдыхали, расслаблялись, их кормили и всячеси ублажали, чтобы те не забыли сюда дорогу. Посредством волшебных растений, магических пассов и элементов сексуальной психотерапии пришлых мужчин погружали в гипнотическое состояние, в котором происходило кодирование их на успех, в том числе — посредством демонстрации пещерного искусства.

II.10.a. Истерика и мышление

Известно, что символические изображения могут вызывать в человеческом сознании необъяснимые вспышки интуииции "всезнания", в радикальных случаях ведущие к обмороку или даже — эпилептическому припадку. Тут работают глубинные механизмы нейрофизиологии, связанные с образованием т. н. дипластий — особых состояний волевой раздвоенности, проистекающей из глубинного противоречия между первой и второй сигнальными системами. В состоянии дипластии психический регулятор принуждается к одновременому выполнению двух противоречивых команд: раздражающей и тормозящей. Это ведет к своеобразному срыву центральной нервной деятельности, к истерике, которая, в своей филогенетической функции, стимулирует появление второсигнальных способностей, связанных с торможением первосигнальных анализаторов. Ведь осмысление символа идет по пути отождествления знака с реальным объектом: имя есть сущность. Первосигнальная собака, к примеру, не узнает на фотографии своего хозяина, поскольку для собаки существует только кусок картона. Сознание животного никак не реагирует на символическое послание, и поэтому "сознания" как такового у животных нет и быть не может. За слова "собака подумала" создатель теории второй сигнальной системы Иван Павлов штрафовал своих ассистентов.

Человек узнает на фотографии изображение другого человека в силу включения, через фазу истероидной стереоскопии, второсигнального символизма, активно тормозящего первосигнальные способности субъекта к ощущению физической реальности, особенностей видовой ниши и кормящего ландшафта. Символическое мышление, как второсигнальный акт, стало возможно в результате развития у древних людей передних верхних долей мозга. Однако это развитие, с точки зрения чистой биологиии, свидетельствует лишь о наличии повышенной предрасположенности к истерике — перманентной составляющей каждого ментального акта. Другой составляющей этого акта является символизм второсигнального языка, как бы переводящего эту истероидность в продуктивное состояние "вывернутой наизнанку" и обращенной в социальное поведение тормозной доминанты. Истероидная составляющая в каждом познавательном акте является, с одной стороны, источником запредельных интуиций, с другой — обеспечивает одновременное протекание процессов отождествления-разотождествления, веры-неверия, ответственных за формирование инструментов логической суггестии, характерной для новейших стадий человеческой эволюции.

Таким образом, способность к второсигнальной предметности связана у человека со способностью к символическому отождествлению знака и реальности (магическому замещению сущности) и разотождествлению реальности и сущности (поглощенной в тормозящий первосигнальную рефлекторику второсигнальный дискурс). В процессе осуществления таких психо-ментальных операций возможны особого рода резонансные совпадения полушарий, усиливающие истероидную составляющую, вплоть до обморочного состояния. У ранних неоантропов (кроманьонцев) порог истерики (внушаемости) был сдвинут гораздо ближе к "нормальному состоянию", чем у их современных потомков. Патология массовой истерики — непременная составляющая второсигнального развития человека как отдельного биологического вида. Рудименты этих древних патологий, еще в активном модусе, можно наблюдать в магической культуре отдельных изолированных племен, практикующих традиционный шаманизм в различных его формах. Это могут быть камлания алтайских магов, амазонских колдунов, австралийских заклинателей или тибетских чародеев...

Племенные пляски вокруг фигуры шамана, в широком смысле слова, представляют собой архаичную технологию вызова массовой истерики из бездн не просто общественного бессознательного, но — филогенетического, связанного с глубинными основаниями видовой (в данном случае — человеческой) солидарности. В этих безднах истероидной субстанции онтологического неадеквата парадоксально зарождается второсигнальный субъект, в самой природе которого воплощен принцип сомнения, и вместе с этим — открытости (к осмыслению). Спонтанное сопротивление истеридной экспансии глубинных структур мозга связано с процессом рационального (логического) осмысливания ситуации, возвращающего субъекта познания к закономерностям причинно-следственной зависимости. Логика — это ментальный инструмент торможение абсурда, деабсурдизация действительности. Рациональная речь — торможение истерики, психотерапия мозга. Речь нерациональная — стимулятор истероидных резонансов за счет создания эффекта двусмысленности, неоднозначности норм, поливариантности интерпретаций. Вызвать истерику у собеседника — значит получить над ним магическую власть. Без доли этой власти, хотя бы самой малой, нельзя вообще общаться с собеседником, поскольку от силы вашего внушения зависит смысл вашего сообщения. И наоборот. Если вы не в состоянии впадать в истерику, хотя бы самую поверхностную, вы не сможете адекватно понять послание оппонента, не услышите его слов.

При этом не следует отождествлять с истерикой саму второсигнальность. Истерика — состояние психофизиологическое, а не умственное. Но за счет умственных колебаний возможно раздражение-торможение истероидных тенденций на уровне, образно говоря, химии мозга. Ум, по сути дела, нуждается в истероидном фоне как своеобразном экзистенциальном пространстве самореализации. Развивая логические способности, человек учится контролировать истерику, управлять истерогенными энергиями (истериями). Это как игра в светотень: высвечивая одну фигуру, мы зате(м)няем все остальное, составляющее невидимый контекст светящегося профиля. Без второсигнальной компенсации истероидного элемента в психике человек бы не выжил как вид, поскольку истерическая, срывная реакция (тем более — долгосрочная) для всякого животного пагубна, она патологична в своей биологической сути. И только благодаря речи, в том числе — внутреннему диалогу, человек ухитряется не только существовать в мире, но еще и царствовать над ним. Ведь овладените природными закономерностями и создания инструментария для их использования происходит как раз благодаря второсигнальной способности к символическому замещению реальности условностями, подчас не видимыми невооруженному глазу.

II.10.b. Магия наследственного поведения

Развитие членораздельной речи — особый этап в антропогенезе. Его начало практически совпадает с появлением первых т. н. человеческих (кроманьонских) гаплотипов: женских и мужских. Есть предположение, что специфика гаплотипа-гаплогруппы определяет тип поведения, присущего тем или иным, женским или мужским линиям наследственности. Имеется в виду особая "групповая" химия, связанная с гормональным синтезом и, в конечном счете, с глубинными мотивационными механизмами и всей психо-эмоциональной архитектурой существа в целом. В некотором смысле, каждая гаплогруппа формируется как особый, уникальный психотип, обусловленный предковыми мутациями, с непременно присущими последним функциональными и дисфункциональными патологиями.

Специально подчеркнем, что мы не считаем саму гаплогруппу причиной той или иной "врожденной" поведенческой модели, но исходим из того, что наличие или отсутствие игрек-хромосомы или митохондриальной ДНК как бы маркируют разницу в мужском и женском поведении, а также — в дифференцированных моделях поведения отдельных мужских и женских гаплотипов-гаплогрупп. Таким образом, гаплогруппы могут выступать некими психотипическими индикаторами связанных с глубинной химией мотивационных установок личности. Это развитие психотипов на основе генетической наследственности шло параллельно с общей биологической эволюцией человека (развитием биологического вида). Мы рассматриваем физического первопредка каждого конкретного гаплотипа (как женского, так и мужского) в качестве своеобразного магического покровителя всего биологического цикла данного рода, т. е. до исторического факта следующей фундаментальной мутации в этой группе и соответствующего формирования нового гаплотипа — женского или мужского.

Более того, чем древнее гаплотип — тем архаичнее биологическая природа и поведенческая модель его носителя. Можно предположить, что чем больше историческая "вилка" в гаплотипах, живущих в едином кормящем ландшафте популяций, тем сложнее согласовать их дорациональные мотивационные паттерны в рамках единых социальных норм. При этом не существует прямой корреляции между галотипом и расой с одной стороны, а также гаплогруппой и национальностью — с другой (гаплотип обозначается заглавной буквой, гаплогруппа — цифрами и строчными буквами). Поскольку раса — это совокупность гаплотипов, при том, что один и тот же гаплотип, как и гаплогруппа (включая отдельные снипы) может быть составляющим элементом в мозаике разных рас. Точно так же любая национальность состоит из суммы разных гаплогрупп, более или менее отстоящих друг от друга по "вилке" происхождения, и разные национальности могут включать в свой состав одни и те же гаплогруппы. Таким образом формируется специализированный генетический узор различных рас, наций, народов, племен и даже отдельных семей.

В свою очередь, в каждом человеческом коллективе спонтанно формируется нечто вроде внутренней элиты, захватывающей инициативу распоряжения человеческими и природными ресурсами на подконтрольной территории. Известно, что формирование элит особым образом связано с селекцией семейных связей и, в определенной степени, генетическим отбором по целому ряду признаков, формализуемых в культурных кодах второго порядка. В генетической истории нации элита, как правило, прописывает свой особый орнамент, присущий фамильным традициям корпорации власти. Именно элита дает образцы наиболее развитых форм родовых культов как, прежде всего, культа крови (кровного родства), а по-существу — культа прямой предковой наследственности. Основатель рода, часто мифический, репрезентирует собой первопредка, или общего предка для всей последующей популяции прямого родства. Он же — держатель родового магического поля, высшего авторитета, задающего мотивационные установки для носителей фамильной традиции (например, через девиз родового герба как пароль к действию).

Как известно, практически каждая местность имеет в народной традиции какого-нибудь магического покровителя, хозяина, святого, как правило связанного с этой местностью узами рождения или чудотворства. При более внимательном рассмотрении оказывается, что фигура хозяина местности — это не столько конкретная личность, сколько архетип, общественный институт, через который обитавшие в данном кормящем ландшафте коллективы стремились как бы магически легитимировать свое право на соответствующую терииторию, с хозяином которой они состоят в духовном (в более архаичном варианте — кровном) родстве. Часто в почитании местных святых видят отголоски древнего культа предков, а прообразами самих святых выступают действительные родоначальники локальных популяций. Причем эти родоначальники могут быть как мужского, так и женского пола. То есть живая народная традиция до сих пор сохраняет две инициатические линии: патриархальную и матриархальную.

Культ предков — универсальная составляющая мировой религии. Собственно, само слово "религия" означает по-латински "связь", под которой изначально подразумевалась магическая связь с умершими предками, пребывающими в потустороннем мире символических соответствий. Эволюционная целесообразность, если можно так выразиться, древнейших форм культа предков состояла в том, что благодаря им в сознании неоантропа закреплялись навыки второсигнальной рефлексии реальности, способности к символическому отождествлению очевидно несводимых воедино явлений: живого и мертвого, близкого и далекого, видимого и невидимого... По всей видимости, культ предков, именно как культ, начал складываться в период формирования матриархального рода — первичной формы древнейшей семьи как ячейки социальной организации. Это произошло, вероятно, еще в эпоху среднего палеолита, в период доминирования первых африканских великих матерей, генетически наиболее близких к митохондриальной Еве как условной прародительнице всего сапиенсного человечества. Именно это время отмечено историками как начало изготовления одежды (!) и появление первых артефактов магической культуры: погребения, талисманы, древнейшая графика...

II.10.c. Эволюция двух скоростей

Вполне можно предположить, что у древних женщин второсигнальные способности развивались быстрее, чем у древних мужчин. Вспомним, чем вообще был вызван переход выстших приматов на второсигнальное общение, что заставило их радикально изменить свою коммуникативную стратегию друг с другом и с миром? Ведь природная цель второсигнального послания состоит, с точки зрения примордиального генезиса этого феномена, не в передаче информации от одного лица другому, но в блокировании первосигнальной адекватности оппонента, в целях внушения ему действий, не соответствующих его биологической (первосигнальной) природе. Как полагает российский палеоантрополог Борис Поршнев, первоначальным стимулом к проявлению второсигнальности послужила ситуация в процессе исторического антропогенеза, когда в парачеловеческих популяциях высших приматов произошло разделение на хищных и нехищных гоминид. Такого рода эксцессы перехода части популяции на адельфофанию (поедание особей собственного вида) известны в природе и происходят, как правило, в ситуации резкого сокращения кормовой базы. Науке известны разновидности питекантроповых (в том числе — неандертальцы), практиковавшие поедание друг друга и, вероятно, других близкородственных популяций.

Многотысячелетняя борьба за выживание между хищными и нехищными архантропами привела, около полумиллиона лет назад, к окончательному видовому разделению между питекантропами (потомками Homoantecessor) ) и прото-кроманьонцами. Но еще до видового размежевания пришло размежевание коммуникативное, сигнальное. Будучи объектом постоянного хищнического террора (и прежде всего — в отношении младшего потомства), нехищные приматы выработали как бы защитную, антихищническую технологию, построенную на специфически развитой у всех приматов способности к имитативности, в особенности — у высших. Нехищные гоминиды научились вызывать у хищных, посредством провоцирования имитативного рефлекса, т. н. неадекватную реакцию, т. е. реакцию, не отвечающую природным мотивациям первосигнальной конституции особи. Они научились усыплять хищнический контроль, заманивать врага в ловушки, и главное — дезориентировать его во времени-пространстве. Такое использование имитативного рефлекса, как нейропсихического спускового крючка суггестии (дистантное управление чужым поведением, внушение внешней, "второсигнальной" программы действия), привело к развитию у нехищных гоминид способности ко второсигнальной, условной коммуницации между собой, как особого способа кодирования информации от природного врага в лице хищного архантропа.

И прежде всего, как нам представляется, такого рода второсигнальными антихищническими технологиями овладевали особи женского пола, движимые инстинктом защиты потомства. Тут коренятся глубинные истоки архаичной матриархальной магии, апеллирующей в шаманистических состояниях к доречевому субстрату параментальных глоссолалий, к имитациям "нечеловеческих" движений. Танцы палеоантропа? Может быть — даже коварное соблазнение кровавого врага, воспроизведение его знаковых черт? А ведь это — уже прото-символы. Магическая война матриархальных кланов против групп враждебных питекантропов-каннибалов, также владевших зачатками второй сигнальной системы, но не кроманьонской, а, скажем так, неандертальской. Т. е. неандертальцы (и другие возможные некроманьонские виды) имели собственную магическую культуру, построенную не столько на прото-символических имитациях, но больше — на прямом генерировании патогенного состояния смертоносной истерики бешенства. Это и есть примордиальный ритуал смерти, практиковавшийся парачеловеческими популяциями на ранних этапах магического противостояния культур.Нордические берсерки представляют позднюю версию таких практик, нейропсихическая суть которых связана с растормаживанием древнейших анимальных патологий, усыпленных позднейшими нормами социального поведения в условиях второсигнальной эволюции.

"Один умел делать так, что в битве его враги слепли или глохли, или их охватывал страх, или их мечи становились не острее, чем палки, а его люди шли в бой без доспехов и были словно бешеные собаки и волки, кусали щиты и сравнивались силой с медведями и быками. Они убивали людей, и их было не взять ни огнем, ни железом. Это называется впасть в ярость берсерка..."

Снорри Стурлусон. В Круге земном

Не будучи прямыми генетическими наследниками неандертальцев, берсерки, тем не менее, наследуют элементы архаичной неандертальской магии, построенной на приемах прямого психического и физического террора и травмирования, свойственных всякой хищнической субкультуре.Есть все основания предполагать, что такого же порядка "магия смерти" — насылание порчи, болезней, сбоя нервнопсихической деятельности (вплоть до полного ее паралича) — практиковалась древними колдуньями, владевшими приемами прямой (первосигнальной) и символической (второсигнальной) интердиции (запретительная команда дистантно-суггестивного характера). Причем, первоначально эта матриархальная магия применялась против враждебных парачеловеческих популяций, позже — в отношении самцов собственного стада (племени), в целях их подчинения "женской логике" общественного развития. То есть, в известном смысле, второсигнальное развитие женщин шло впереди второсигнального развития мужчин, следовавшего догоняющим путем. Образно говоря, именно женщины научили мужчин разговаривать. Причем, не столько на своем "родном" языке, который составлял суть магической манипулятивности, сколько на языке вторичного, как бы профанного порядка, главной целью которого было удержание "сильного" пола в прагматической узде.

Совершенно исключительные формы древней матриархальной традиции и магии до сих пор сохраняются, к примеру, у ряда нилотских народов Восточной Африки, в частности — у племени мурси, где женщины принадлежат к клану L(первое генетическое поколение женского потомства митохондриальной Евы), а мужчины — к А (первое генетическое поколение потомства игрек-хромосомного Адама). У мурси существует институт женского жречества, который возглавляет колдунья-срэк. В ее функции, в частности, входит приведение в чувство, с помощью особого антидопа, глубоко наркотизированных мужчин, погружаемых в триповое состояние их женами. Срэк лично обходит всех спящих воинов (мужчины здесь имеют дело только с оружием, в качестве ковбоев, всю другую работу осуществляют женщины) и вкладывает им в рот специальную пилюлю, возвращающую их из рискованного путешествия в магический мир предков назад к земной жизни. Но она может и не вложить пилюли, и тогда человек уже не возвращается, а его жена обретает статус шаманистического авторитета, оставаясь астральным связным между общиной и своим, ушедшим в мир предков, мужем. Таким образом, у срэк имеется в руках инструмент селекции мужской популяции, в сооветствии со стратегиями древнего матриархального культа.

Интересно, что в своем "обычном" состоянии мужчины-мурси демонстрируют, по рассказам очевидцев, крайне агрессивное поведение. Палочные бои с тяжелыми ранениями — тут народный спорт. Прямо-таки настоящие берсерки Африки! Все это позволяет предположить, что такого рода "нечеловеческая" агрессивность мужчин может быть — как это ни парадоксально звучит — продуктом черномагических манипуляций их прекрасных дам, инструмантализирующих поведение своих суженых в целях защиты скота и жилищ племени от не менее агрессивных соседей. Ведь территория мурси со всех сторон окружена землями родственных, культурно и генетически, племен — тех самых нубийцев с "фашистскими телами", которыми была очарована муза германской национал-социалистической документалистики Лени Рифеншталь (см. ее фильм "Мечта об Африке" — своеобразный видео-манифест эстетического афроцентризма). Причем, все эти племена — тоже матриархальные. В соответствии с местными традициями, здесь не юноши выбирают себе невест, а девушки — женихов. Рейтинг парня зависит от его успеха в палочных боях. Напомним, в связи с этим, также о европейской рыцарской традиции, где культ прекрасной дамы, выбирающей себе в покровители победителя турнира — явное свидетельство матриархального пережитка в декларативно патриархальной культуре раннего средневековья.

II.10.d. От истериозиса к доминанте

«Одну вещь все ж скажу — по содержанию своих открытий. По моим сложившимся представлениям психика у ребенка появляется на почве более или менее успешного исполнения матерью функции успокоения, утешения по отношению к ребенку. Мышление возникает на почве присвоения этой материнской функции ребенком, на почве обретения способности к самоутешению, самоуспокоению. Если все это верно, тогда становится понятным, что "внутри" одного организма ни психика, ни мышление возникнуть не может...»

Олег Вите. Чудо превращения в человека. Онтогенез субъективных переживаний и преодоления субъективности: соматика, психика, мышление (рукопись)

В пользу женского приоритета в деле развития речевых способностей говорит также тот факт, что женская натура, в силу целого ряда нейрофизиологических особенностей, гораздо больше предрасположена к истерике, чем мужская. Причем, в данном случае, мы не вкладываем в понятие истерики негативной коннотации. Напротив, как показывают исследования ряда российских ученых (Введенский, Ухтомский, Поршнев), способность к продленному истероидному состоянию (истериозису) есть основа уникального развития лобных долей, ответственных за формирование второсигнальных способностей человека в целом. По-сути, большой лоб — это и есть, с точки зрения чистой биологии, "орган" истерики, а вовсе не разума. Разум приходит в этот лоб из внешней среды, в результате социальной коммуникации, вместе с речью. Как же это происходит?

Напомним, что состояние истериозиса возникает в случае одновременного возбуждения в коре головного мозга двух антагонистических по функциям центров (холода и жара, храбрости и страха, голода и сытости и т. п.). Истерика (в бытовом смысле слова) — это и есть срывная реакция психики на такого рода парадоксальное стимулирование. Животное в таком состоянии не может долго существовать: оно или быстро преодолевает его или погибает. У человека же все происходит иначе (и в этом, собственно говоря, состоит его сущностное физиологическое отличие от животного): происходит своеобразная ультрапарадоксальная инверсия психики, когда один из антагонистических центров становится тормозной доминантой, а другой дает рабочий эффект в качестве неадекватного (с точки зрения животной физиологии) рефлекса, или (в ключе новой, "контр-природной" экзистенциальной стратегии) — прагматического поведения (т. е. действия, мотивированного второсигнальными стимулами, не существующими в перспективе первосигнальной рефлекторики чистого животного).

«Как уже говорилось выше, в некоторый момент: а) повышенной физиологической готовности какого-либо действия, или б) воздействия сильного раздражителя, или в) сочетания обоих факторов в той или иной пропорции наступает одновременное возбуждение в мозгу двух реципрокных центров (двух групп, очагов, констелляций центров): одного адекватного указанным факторам, другого неадекватного им, составляющего функционально противоположную пару адекватному. Необходимо допустить, что в первый момент они оба возбуждаются одинаково и в равной мере. Лишь после этой мимолетной фазы их функциональные пути расходятся в противоположные стороны. Такая начальная фаза, очевидно, более или менее близка к тому состоянию, которое было названо Н. Е. Введенским истериозисом. Характерно, что одни авторы видят в истериозисе предшественника доминантного состояния, другие предвестника угнетения. Для истериозиса характерна как раз чрезвычайно повышенная возбудимость центров, но при ничтожном рабочем эффекте. Во всяком случае очень важно выделить эту исходную фазу высокой возбудимости и возбужденности обоих функционально антагонистичных центров, прежде чем один станет тормозной доминантой, а другой даст рабочий эффект.»

Б. Ф. Поршнев. Начала палеопсихологии

Известно также, что истерика связана с состоянием повышенной внушаемости. Фактор внушаемости — едва ли не центральный в общем генезисе второсигнальных способностей высших гоминид, поскольку именно благодаря развитию механизма суггестии-контрсуггестии возможна замена первосигнальных мотиваций перципиента первосигнальными же мотивациями индуктора, которые в психике перципиента уже получают как бы второсигнальное измерение (т. е. они являются некими фантомными, навязанными извне перспективами, ради которых он готов пренебречь собственной первосигнальной, естественной адекватностью). Но подлинная второсигнальность появляется уже на следующем этапе, когда перципиент обретает способность конвертировать односторонний канал суггестивного подчинения в двустороннюю связь контрсуггестивного диалога, т. е. ответить суггестору на уровне отключения уже у самого суггестора первосигнальной адекватности, стимулируя его на неадекватные рефлексы и через них — на второсигнальную прагматику (поведение под влиянием не физических, а условных, знаковых раздражителей).

Одним из химических эффектов, сопутствующих истериозису, является синтез и выделение мозгом ряда субстанций, близких по своему составу к морфину, являющемуся, как показывают опыты, сильным анти-истероидом. По всей видимости, таким образом организм пытается бороться с опасным срывом в неадекватное состояние потери привычных нейро-физиологических координат. Вместе с тем, хорошо известны галлюциногенные свойства морфина. Вероятно, именно благодаря морфиновой атаке второсигнальные способности конвертируются в антропогенезе в мышление как "грезы наяву". Тем более, что установлена функциональная связь между феноменологией доминанты и сигма-ритмом (т. н. сновидные веретена), присущего лишь мозгу млекопитающих и проявляющегося в промежуточном состоянии между дремотой и началом медленного сна — т. е. той самой кондицией, когда всякое внушение и самовнушение наиболее эффективно.

Этот же сигма-ритм связан с явлением анабиоза — состоянем глубокого транса на границе жизни-смерти (гр. ана-биоз = около-жизни), наподобие впадающих в зимнюю спячку животных. Человек также способен к анабиозу, что с успехом демонстрируют продвинутые йогины, проводящие в ледяных пещерах Индостана и Центральной Азии всю зиму, или же выходящие живыми из могилы после многодневного погребения. По всей видимости, такого рода трансовые состояния стали доступны людям уже в весьма стародавние времена, как минимум — в эпоху последнего оледенения. Возможно, именно с этой способностью к "умиранию и воскрешению" связаны архаичные формы культа медведя, построенные на имитации животного поведения в экстраординарных условиях. Более того, мы допускаем, что в самадхи (йогический транс анабиотического порядка как высшая стадия духовного развития согласно философии йоги) умели впадать уже неандертальцы и, возможно, другие парачеловеческие популяции, обитавшие в условиях радикально холодного климата. Так что именно от них люди могли научиться аналогичной способности, имитируя поведение палеоантропов на ранних стадиях развития кроманьонской магии.

II.10. e. Неолитическая революция и патриархальный переворот

Есть мнение, что к эпохе верхнего палеолита (около 40 тыс. лет назад, в период исхода из Африки) у древних людей появилась дуально-родовая система брака, предполагающая как бы "союз двух пещер", двух агамических коллективов, обитающих относительно близко друг к другу. В этом случае пещера закрывается для всех групп охотников, за исключением одной, соседней. Это стало возможным по мере укрупнения человеческих обществ, уплотнения населения и усовершенствования техники охоты, когда эффективность последней перестала однозначно зависеть от способности древних егерей к многодневному преследованию дичи. Постепенно, по мере развития всех этих тенденций, брак обрел характер фратриального, когда в экзогамный пакт вступало сразу несколько матриархальных родов. Такая ситуация продолжалась вплоть до неолитической революции, когда открытие производительного хозяйства изменило психологию и физиологию отношений между людьми, а матриархальная традиция стала уступать место патриархальной, основанной уже на относительной оседлости мужского населения. Из женских пещер люди стали переселяться в мужские дома, хозяева которых перестали ходить на сторону, но начали приводить женщин к себе под крышу, на постоянное жительство.

Земледелие (как эволюция женского собирательства) и скотоводство (эволюция охоты), привели к тому, что "кочевать" стали уже женщины: их отсылали в качестве невест в другие оседлые общины, а мужчины оставались дома, привлекая невест со стороны. Это было началом патриархального переворота в культуре, сопровождавшегося появлением института мужского жречества, вытеснившего женское на второстепенные роли. Именно это, патриархальное жречество — произошедшее, вероятно, из ремесленников (в первую очередь — кузнецов) — вступило в магический компромисс с вождями кшатрийских шаек бывших охотников, приняв от тех крышу в обмен на культурную легитимацию: воины правят, жрецы оправдывают. Время от времени воины пытаются узурпировать институт жречества, выдвигая ставленников из своей среды на позицию главного иерофанта. Это как раз те случаи, когда религиозные общины возглавляются монархом или иным лидером военной касты: корона над крестом, император над собором и т. д. Однако, историческая воинская каста — это не каста доисторическая, состоявшая из особей с тяжелым палеоантропным наследием. Такого рода древние герои давно вымерли как вид, их потомство было изведено с помощью продвинутых неолитических технологий патриархального жречества (начало обработки металла и появление нового типа оружия, снижавшего физическое преимущество кровожадных питекантропов перед интеллигентными кроманьонцами). Патриархальная община, овладевшая строительством укрепленных поселений, сформировала собственную воинскую касту из общинников-домохозяев — в качестве защиты от враждебных набегов кого бы то ни было.

По всей вероятности, в среде этой новой воинской элиты культивировались некоторые элементы палеоантропическойт генетики, отвечающие за повышенную агрессивность, кровожадность, за некий психотический драйв разоблаченного из всех культурных оболочек голого аффекта. Эта "езда без тормозов", в своей психомоторике аналогичная оргазму, позволяет "уехать" из зоны контроля инстинкта самосохранения в измененное для человека, но нормативное для гуманоидной бестии состояние берсеркера — активной психо-магической агрессии. Возможно, на ранних стадиях формирования военной касты на базе неолитической общины, в некоторых родах практиковались ритуальные скрещивания с активными носителями палеоантропической наследственности — как бы для закалки крови. Эта генетическая закваска явно прослеживается в историях многих царствовавших родов — от древнейших до современных: невероятная жестокость, обилие патологий, масса скелетов в шкафах...

Тем не менее, культурное давление до сих пор вело к последовательному вытеснению агрессивных инстинктов из оперативной памяти человека в глубокое каше, где они дремлют, как сказочный дракон, — до тех пор, пока их не вызовет к пробуждению роковая химия мозга (в результате как внешнего "давления", так и внутреннего "просветления"). Современное общество на порядок более гуманно, чем средневековое или античное. Уже не говоря о неолитическом. И это — совершенно очевидно. Сегодня публичные казни — моветон, а когда-то воспринимались как праздники! Идеология военной касты гуманизировалась, а ее классовый состав — демократизировался. Тем не менее, до сих пор существуют ограниченные кластеры обитания архаичных охотников, не вписавшихся в неолитическое производство и пошедших своим путем — разбойного промысла. Как правило, это небольшие популяции в изолированных ландшафтах (горы, джунгли, пустыни), беспокоящие соседей своими набегами (наездами). Конго, Судан, Сомали, Афганистан, Индонезия, Новая Гвинея... Здесь везде винтовка важнее удочки. Но сейчас это — этнографические резервации, а некогда такой порядок царствовал повсеместно. Так что прогресс — налицо. Что бы там ни говорили...

Доклад на Конференции по культурному наследию Святой Горы Афон, г. Ваймар (Германия), 24-26 июня, 2012

Мистическая практика афонских монахов, или так называемый исихазм как искусство стяжания Святого Духа, восходит интеллектуально к раннехристианской аскетической литературе в духе "Лествицы" Иоанна Лествичника и "Ареопагитик" Дионисия Ареопагита, а технически — к древнейшим мистериям эллинистического мира. Изначально эллинистические мистерии происходят из неолитических культов первых европейских земледельцев, перекочевавших из Малой Азии на Балканы около девяти тысяч лет тому назад. Эти культы, в частности, породили дионисийскую мистику и орфическую традицию, повлиявшую, через Сократа, на проблематику платонизма и позже — неоплатонизма и родственного последнему гностицизма.

Как известно, древнейшие земледельческие культуры связаны с мистериями умирающего и воскресающего бога, каковым, в случае орфизма, являлся Дионис. Аналогичные мистерии были распространены носителями неолитической революции (по мере ее экспансии) на огромном пространстве — от дельты Нила до верховий Инда. Фактически, все эти регионы вошли впоследствии в эллинистическую ойкумену, созданную походами Александра Великого, так что появление здесь платонизма с орфической подкладкой было встречено местным населением с пониманием и творческой отдачей.

Дионис, бог смерти, есть вместе и бог возрождения.Такова поздняя диалектика древнего культа: религиозное мышление народа имманентно его культу, его мысль — в действии. Первыми начали мыслить за народ орфики, и народ узнавал в их учении свою веру, хотя и чуждался, уже с Vвека, их мистически-обрядовой практики. [...]

Вячеслав Иванов. Дионис и прадионисийство

Орфики, а вслед за ними и гностики рассматривали Зевсова сына Диониса как символ божественной частицы в человеке, его духа, забывшего о своем трансцендентном предназначении вследствие индивидуализирующего снисхождения в низшие слои космической материи. Орфей же, под маской культурного героя, символизирует в этом инициатическом нарративе божественного посланца, стремящегося пробудить Диониса (как некий медикамент-антидоп) от иллюзии личного существования в контексте мнимой множественности "ста тысяч вещей".

Орфейпротивопоставляет царю Дионису аполлонийскую монаду, отвращающую его от нисхождения в титаническую множественность и — от ухода с трона, и берегущую егочистым и непорочнымв единстве.

Procl. inAlcib. р. 83 = Orph. teletai, 193, р. 229, Abel: Orpheusephistesitoi

Человечество, согласно орфическим представлениям, 6ыло создано 3евсом из пепла титанов, замешанного на крови растерзанного ими Диониса. Предназначение человека, по вере орфиков, состоит в очищении дионисийской крови от примеси титанического пепла — т. е. греха. Основное средство такого очищения есть орфическая этика, сочетающаяся с самодисциплиной и особыми ритуалами. В орфизме впервые задается тот специфический угол зрения на систему человеческих ценностей, который позднее был определен Сократом как "диалектика Блага", и из которой Платон потом вывел свою этику, где проблема благого деяния трансцендируется, посредством идеалистической диалектики, к уровню онтологической темы спасения: этика есть инструмент к спасению души. У орфиков спасение понималось как освобождение из тленной человеческой плоти (она же — "пепел титанов") нетленного , божественного дионисийского начала ("крови Диониса"). Платон представил дионисийскую кровь" в человеке как существо разума, и спасение в этом случае понимается как освобождение разума (т. е. божественного разума как сущности души) от роковых чар внешной очевидности.

Эллинизированный мир являл собой мультикультурную цивилизацию на основе греческой интеллектуальной доминанты. Древнегреческая философия, попадая в различные регионы эллинистической ойкумены, способствовала рационализации автохтонных мистических традиций, как бы оплатонивая (в сторогом смысле — идеализируя, метафизически упорядочивая) религиозное наследие предков в формате неоплатонического идейного синкретизма. Такого рода философско-релизиозный синтез (греческая философия + восточная религия) и привел к зарождению собственно гностицизма как, параллельного с неоплатонизмом, продукта эллинистического мира. Гностицизм — это некий мистический ответ Востока на экспансию греческой интеллектуальной культуры.

Платоническая философия, тесно связанная с орфической мистикой, составила интеллектуальную основу многих гностических и герметических групп, появившихся в результате эллинистического мультикультурного синтеза. Финальной фигурой, лицом этого синтеза стал образ универсального Спасителя-Христа. Неоплатоник Плотин — ученик основателя античной теософии, александрийца Аммония Саккаса — был автором первого сотериологического учения об обожени (теозисе), т. е. о слиянии человеческой и божественной энергий в сверхъестественном, нематериальном синтезе. Александрийский гнозис наполнял в течение столетий своим дискурсом созерцательную жизнь египетских анахоретов и пустынников — таких как Павел Фивейский, Паисий Великий, Антоний и Макарий Египетские и других.

Логос Божий стал человеком, да (станем) и мы, яко (пребывающие) в Нем и через Него, сынами Божиими природно же и по благодати, причем, природно — потому что в Нем и только в Нем, причаственно же и по благодати мы (пребываем) через Него в Духе.

Св. Кирилл Александрийский.Увещание о правой вере к Феодосию II, 30, 1

В Византиивлияние гностической парадигмы нашло свое практическое продолжение, с одной стороны, в константинопольской учености, сохранявшей живую связь с культурной традицией эллинистической античности, с другой — в теургических практиках восточного монашества, заимствованных из инструментария инициатических мистерий дохристианского периода. С этими мистериями были, в частности, связаны движения богомилов, стригольников и исихастов. При этом если первые два официальная церковь продекларировала ересью, то последнее заняло в ней самой ведущее положение. По крайней мере, паламизм (восточный вариант неоплатонической мысли), как своеобразная исихастская теология, был признан в Константинополе каноническим учением Вселенской церкви.

Исихазм, как искусство обожения через теургическую инвокацию, представляет собой живое наследие античной мистериальной культуры, основанной на опыте сверхъестественных интуиций. Исихастская теология призвана не столько доказывать, сколько показывать: обращать внимание субъекта на эссенциальную "реальность" — в противоположность прото-научному, рационально-теоретическому номинализму варлаамитов. В этом отношении паламизм схож с диалектикой (в понимании Сократа) как "повиальной рубашкой", стимулирующей рождение адекватного знания из души самого философа...

Имяславие возможно лишь как строгий диалектический платонизм типа Плотина или Прокла. <...> Цель имяславия — в диалектически-антиномическом выведении основных категорий: сущности, идеи и т. д. В качестве образца могут служить учение Плотина о трех мировых субстанциях или триадическая диалектика Прокла. Имяславие предстает здесь как строжайше выводимая система категорий, форма соединения которой с непосредственной мистикой молитвы является типичнейшим признаком могучих систем неоплатонизма.

А. Ф. Лосев. Имяславие и платонизм

Практики афонских монахов напоминают в своей технической части дохристианскую магию: роль дыхания, особые позы, специфические автосуггестивные визуализации и глоссолалия — все это демонстрирует прямую причастность адептов исихийи к гностической теургии (т. е. практике единения с божеством) в духе Прокла и Ямвлиха, и косвенную — к пифагорейским и орфическим мистериям, восходящим к неолитическим практикам прото-религии каменного века. В своих Триадах Палама приводит ветхозаветные примеры теозиса — трансовых состояний, в которые впадали древние пророки под влиянием божественных энергий. Обычно переживающий подобные состояния субъект глубоко погружен в себя, не замечает окружающей действительности, нечувствителен к внешним влияниям. Именно такой степени отрешенности пытается достичь практикующий исихаст, используя в качестве инструмента трансцендирования умопостигаемой реальности иисусову молитву.

Исихастская традиция почти полтора тысячелетия сохранялась в среде восточного монашества на Балканах, в Малой Азии, на Ближнем Востоке, в Египте и на Кавказе. В 14 веке имяславие проникает в Россию, а в 19 вызывает здесь т. н. исихастское возрождение, связанное с проникновением идей паламизма в богоискательский дискурс русской интеллигенции. При этом международным центром православной аскетики всегда оставалась Святая Гора Афон, над которой до сих пор веет золотой имперский штандарт Палеологов, с черным двуглавым орлом — одним из символов философского камня, универсального медикамента.

Исихазм начал продумывать и воплощать заложенные в нём универсалистские потенции: исихастская практика выходила за пределы монашеской среды, и в исихазме обнаруживалась природа не частной монашеской методики, но общеантропологической стратегии. Из всего этого, возникали предпосылки к созданию на базе исихазма цельной культурной парадигмы, альтернативной Западному Ренессансу (христоцентризм богочеловека вместо гуманистического антропоцентризма). Но крах Империи не дал им развиться...

Википедия. Исихазм

В Западной Европе, начиная с эпохи Возрождения, предпринимаются попытки восстановления гностической традиции как философии научного познания, одним из подразделов которого в те времена считалась магия. Первыми гностиками Западного Ренессанса были богословы, ученые и артисты, оперировавшие в сферах философии, науки и культуры. С началом Нового времени гностическая идеология был ассимилирована розенкрейцерами, мартинистами и масонами, а в 20 веке усвоена экзистенциальной философией — от Достоевского, Ницше и Хайдеггера до Сартра, Дерриды и других постструктуралистов. Сегодня к неоплатонизму, в его политологической и антропологической ипостаси прежде всего, апеллируют американские неоконы — идейные наследники Карла Шмитта и Лео Штрауса.

Но существует и восточный, мистический гнозис. Древнейшей из его актуальных разновидностей считается мандейская, восходящая к традициям сиро-вавилонского гнозиса и функционирующая ныне как закрытая родовая община. Аналогичным характером обладают общины язданитов (йезиды, алевиты, али-илахи) и представителей т. н. гиндукушских религий, близких в ряде отношений к гнозису персидского зурванизма (тайное учение магов, оппозиционное официальному культу царской власти). Гностические корни прослеживаются у друзов, бекташей, алавитов, исмаилитов, суфиев, средневековых алхимиков и каббалистов, наследников манихейства и митраизма (богомилы, альбигойцы, вальденсы, гуситы), в религии бон-по и традициях Калачакры.

Таким образом, мы наблюдаем фундаментальное единство человеческих культур на большей части территории Старого Света, восходящее еще к неолитическим временам. Одной из составляющих этого культурного наследия является искусство погружения в мистическое эмансипативное созерцание, практиковавшееся на протяжении тысячелетий способными к нему иерофантами. Нам представляется, что такое искусство как никогда затребовано сегодня — в этот критический период общественной жизни, когда никакая внешняя очевидность не является более бесспорно очевидной, никакое постороннее суждение — однозначно достойным доверия. Может быть, молитвами последних анахоретов, где бы они ни находились, мир выберется-таки на пути альтернативного культурного развития?