Я знаю женщину: молчанье,
Усталость горькая от слов,
Живет в таинственном мерцанье
Ее расширенных зрачков.

Ее душа открыта жадно
Лишь медной музыке стиха,
Пред жизнью, дольней и отрадной
Высокомерна и глуха.

Неслышный и неторопливый,
Так странно плавен шаг ее,
Назвать нельзя ее красивой,
Но в ней все счастие мое.

Когда я жажду своеволий
И смел и горд - я к ней иду
Учиться мудрой сладкой боли
В ее истоме и бреду.

Она светла в часы томлений
И держит молнии в руке,
И четки сны ее, как тени
На райском огненном песке.

Поэма женщины.

Теофиль Готье.Перевод Гумилёва

ПАРОССКИЙ МРАМОР

К поэту, ищущему тему,
Послушная любви его,
Она пришла прочесть поэму,
Поэму тела своего.

Сперва, надев свои брильянты,
Она взирала свысока,
Влача с движеньями инфанты
Темно-пурпурные шелка.

Такой она блистает в ложе,
Окружена толпой льстецов,
И строго слушает все тоже
Стремленье к ней в словах певцов.

Но с увлечением артиста
Застежки тронула рукой
И в легком облаке батиста
Явила гордых линий строй.

Рубашка, медленно сползая,
Спадает к бедрам с узких плеч,
Чтоб, как голубка снеговая,
У белых ног её прилечь.

Она могла бы Клеомену
Иль Фидию моделью быть,
Венеру Анадиомену
На берегу изобразить.

И жемчуга столицы дожей,
Молочно-белы и горды,
Сияя на отласной коже,
Казались каплями воды.

Какие прелести мелькали
В её чудесной наготе!
И строфы воз её слагали
Святые гимны красоте.

Как волны, бьющие чуть зримо
На белый от луны утес,
Она была неистощима
В великолепных сменах воз.

Но вот, устав от грёз античных,
От Фидия и от наяд,
Навстречу новых станс пластичных
Нагие прелести спешат.

Султанша юная в серале
На смирнских нежится коврах,
Любуясь в зеркало из стали,
Как смех трепещет на устах.

Потом грузинка молодая,
Держа душистый наргиле
И ноги накрест подгибая,
Сидит и курит на земле.

То Эндра пышной одалисткой
Вздымает груди, как в бреду,
Назло порядочности низкой,
Назло тщедушному стыду!

Ленивая, оставь старанья!
Вот дня пылающего власть,
Алмаз во всем своем сияньи,
Вот красота, когда есть страсть!

Закинув голову от муки,
Дыша прерывисто, она
Дрожит и упадает в руки
Её ласкающего сна.

Как крылья, хлопают ресницы
Внезапно затененных глаз,
Зрачки готовы закатиться
Туда, где царствует экстаз.

Пусть саван английских материй
То, чем досель она была,
Оденет: рай открыл ей двери,
Она от страсти умерла!

Пусть только пармские фиалки,
Взамен цветов из стран теней,
Чьи слезы сумрачны и жалки,
Грустят букетами над ней.

И тихо пусть её положат
На ложе, как в гробницу, там,
Куда поэт печальный может
Ходить молиться по ночам.

Поэма женщины

Теофиль Готье, перевод Юлий Даниэль

ПАРОССКИЙ МРАМОР

Она однажды захотела
Тому, кто так мечтал о ней,
Прочесть, пропеть поэму тела,
Поэму прелести своей.

Сперва пленительной и властной,
Как бы инфантой с полотна,
Влача тяжёлый бархат красный,
Предстала перед ним она —

Такой, как у барьера ложи
В театре, где оркестра медь,
Заворожённая, не может
О ней восторженно не петь.

Потом, как истая артистка,
Роняя бархат огневой,
Осталась в облаке батиста
И силуэт явила свой.

Скользя, струясь по плоти голой,
По бёдрам от подъятых рук,
Рубашка, словно белый голубь,
У белых ног упала вдруг.

Для Фидия и Клеомена
Была бы мрамором она —
Венера Анадиомена,
Восставшая с морского дна.

Стекали светлые, похожи
На капли моря, жемчуга,
Сквозь них по шелковистой коже
Семи цветов легла дуга.

Что радостней и совершенней
Богоподобной наготы,
Поющей строфами движений
Гимн безупречной красоты!

Как неге волн, в песке прибрежном,
Хранящих вечный лунный свет,
Так и её движеньям нежным,
Медлительным предела нет.

Но, быть Венерою наскучив,
Отдавши древним дань сполна,
В ином пластическом созвучье
Нагую плоть дарит она:

Лежит султаншею сераля
В кашмирских вытканных коврах,
На смех коралловый взирая —
Собой любуясь в зеркалах;

Грузинке тихой, праздной, пышной
Кальян нашёптывает сны,
Бедро округлое недвижно,
И ноги томно скрещены;

И одалиской Энгра, чресла
Дразняще выгнув, возлежит,
Назло застенчивости пресной
И тощей скромности во стыд.

Но прочь, ленивица! Вот истый
Шедевр, чья беспредельна власть,
Вот бриллианта свет искристый,
Вот суть очарованья — страсть!

Откинув голову, не слыша,
Не видя ничего, она
Вздымает груди, тяжко дышит
И падает в объятья сна,

Трепещут веки, словно крылья,
На тёмном серебре белка,
И видно, как зрачки поплыли
В бескрайность светлую — в века;

Она изнемогла в экстазе,
Порывом страсти сражена, —
И пусть в батисте или в газе,
Как в саване, лежит она,

И пусть с могильными венками
Никто к ней не подходит, пусть
Фиалок пармских лепестками
У изголовья плачет грусть,

И пусть постель, её гробница,
Сияет нежной белизной —
Пред ней склониться и молиться
Поэт придёт порой ночной!

Ангел лёг у края небосклона.
Наклонившись, удивлялся безднам.
Новый мир был синим и беззвездным.
Ад молчал, не слышалось ни стона.

Алой крови робкое биение,
Хрупких рук испуг и содроганье.
Миру снов досталось в обладанье
Ангела святое отраженье.

Тесно в мире! Пусть живет, мечтая
О любви, о грусти и о тени,
В сумраке предвечном открывая
Азбуку своих же откровений.

Н.Гумилев

Еще не раз Вы вспомните меня
И весь мой мир, волнующий и странный,
Нелпый мир из песен и огня,
Но меж других единый необманный.

Cергей Феденко

Романс поет Валерий Агафонов

Стихи читает Борис Ветров

Michael Peter Ancher (1849-1927)

Средь них одной, пленительней, чем сказка,
Великий жрец оказывал почет.
Он позабыл, что красота влечет,
Что опьяняет красная повязка.

И звезды предрассветные мерцали,
Когда забыл великий жрец обет,
Ее уста не говорили "нет",
Ее глаза ему не отказали.

И, преданы клеймящему злословью,
Они ушли из тьмы священных рощ
Туда, где их сердец исчезла мощь,
Где их сердца живут одной любовью.

Н.Гумилев

«Любовники» Ренуар Пьер-Огюст
3