Людям свойственно умирать раньше смерти. Мечты детства разбиваются о непредвиденные трудности, планы, построенные в молодости, тормозятся неожиданными препятствиями, пока у человека не заканчиваются желания, фантазия и просто жизненные силы. Редко кому удается сохранить их перед лицом обычных житейских трудностей. Очень мало у кого получается изменить по-настоящему тяжелые обстоятельства. И совсем единицы могут сделать невероятное: отвоевать самого себя у враждебного мира, не похоронить себя, когда окружающие тебя уже похоронили, сохранить способность слышать, видеть, мечтать – и жить. 

Джону Лахуцки двадцать один год. Он живет в Пенсильвании, в городе Вифлееме, со своей мамой Полой в одноэтажном белом домике, такие еще называют ranch house. Джон учится в Freedom High School, болеет за New York Yankees и Philadelphia Eagles, смеется над своим чихуахуа Джембо. Одним словом, нормальный такой белозубый молодой парень. Разве что ходит на костылях. Но кто в наше время обращает внимание на костыли. Речь, напомню, об Америке.

Другое дело, что совсем не про каждого двадцатиоднолетнего американца написана книга, которая выдержала уже несколько переизданий и переведена на несколько же языков. Про Джона Лахуцки такую книгу написал английский журналист Алан Филпс, при непосредственном участии Джона – на обложке они значатся соавторами.

Книга про Джона, по сути его биография, называется The Boy From Baby House 10 – «Мальчик из дома ребенка номер десять».

Эта книжка, кроме всего прочего, удивительна тем, что на несколько сотен страниц в ней с десяток кульминаций и приблизительно столько же концовок. По крайней мере, раз десять читатель точно думает, что вот это точно конец или что ничего более страшного, захватывающего или важного с главным героем не произойдет. Один из таких моментов – в самом начале книги. Четырехлетний Джон Лахуцки лежит на полу в комнате, где вместе с ним находятся еще десять детей. Никакого шума и гама не слышно.

В медицинских карточках этих детей написано: церебральный паралич, олигофрения, дебильность, необучаемость. Так что им не положено развитие, им положен уход. Поэтому на них чистые колготки, и они недавно поели жидкого пюре из бутылочек. Теперь некоторые из них молча сидят в ходунках с открученными колесиками, а некоторые лежат в специальных шезлонгах. Никто не возит машинки по полу, не играет в кубики, не стучит игрушечным молотком – потому что это было бы уже развитие, а не уход. Так что в комнате очень тихо.

В комнату, как пишет Алан Филпс, заходит его жена Сара, понятно, какие испытывает чувства, видя несколько неподвижных молчащих детей, разворачивается и уже собирается уходить, как слышит, как кто-то из дальнего угла комнаты говорит: «Вы придете еще?».

Мизансцена выстроена таким образом, что читателю сразу становится понятно, что подавший голос Джон Лахуцки, которого тогда еще звали Ваней Пастуховым, обязательно выберется из этой комнаты и даже из этого дома ребенка номер десять, становится понятно, что Сара обязательно придет еще не раз, причем придет именно за ним, и все обязательно кончится хорошо, Джон перестанет ползать по полу и есть мерзкое жидкое пюре из бутылочки.

Одним словом, становится понятно, как это важно – вовремя подать голос, позвать на помощь. Хитрость только в том, что это никакая не художественная литература, а Джон Лахуцки совсем не вымышленный персонаж. Вот он сидит в своем американском домике у большого окна с видом на дорогу, сидит на кресле, перед ним журнальный столик, а у его ног задира Джембо. Дело происходит в апреле, но за окном почему-то все плюс тридцать, комната залита солнцем, Джон сначала говорит очень медленно, очевидно, стесняясь, но чем дальше идет разговор, тем проще ему, тем громче и быстрее становится его речь. С тех пор как Джон переехал в Америку, он совершенно забыл русский язык, поэтому разговор идет по-английски. По-английски же он напишет в предисловии к их с Аланом книге:

«Мои друзья, которые знали меня еще в России, часто спрашивают, как же мне удалось спастись, в то время как очень многие похожие на меня дети умерли, даже не дожив до семи лет. Я не могу ответить на этот вопрос».

Одним словом, хитрость заключается в том, что, хоть Джон и сидит сейчас на симпатичном кресле в своем американском доме и ему действительно не нужно есть мерзкое пюре из бутылочки, того вопроса – «вы придете еще?» – было совсем не достаточно. Хитрость заключается в том, что Джон на собственном опыте знает, что позвать на помощь – совсем не самое главное условие для спасения, хотя и очень важное.

Почти десять лет назад я написала свою первую статью про детей-сирот, подержала в руках все эти карточки со страшными диагнозами, поговорила со всеми важными чиновниками и со всеми великодушными волонтерами, каких удалось найти. С утра и до ночи я сидела на каком-то интернет-форуме про сирот, говорила только про это и поэтому, когда увидела, что наш районный детский дом для детей с неврологическими проблемами просит добровольцев прийти убрать территорию, конечно же, сразу туда побежала.

Я скребла граблями вылезшие из-под снега мокрые листья, которые ровным пластом лежали между грибком с песочницей и деревянной беседкой, и вдруг услышала, как изэтой самой беседки кто-то тихим и странным голосом протяжно сказал: «То-о-отя, тотя, ты придешь?»

Там стояла девочка лет пяти. Она держалась за перила беседки такими скривленными руками, на ней были очки с заклеенным пластырем стеклышком, она продолжала смотреть одновременно на меня и мимо меня и, очень плохо артикулируя, звать.

Я тогда хотела быть волонтером, а в самых смелых мечтах даже усыновителем.

Я аккуратно положила грабли на мокрые листья, развернулась и быстрым шагом вышла с территории детского дома.

Поэтому мне тоже очень интересно, как же этому молодому симпатичному пенсильванцу с крепкими ухоженными руками удалось спастись. Что еще он сделал, кроме того, что позвал на помощь? Про что же на самом деле вся его история и вся его книга? Про везение, удачу? Или про самого необычного мальчика на свете? Что же сделал Джон Лахуцки, чтобы спастись, если просто позвать на помощь совсем не достаточно?

Мой любимый момент в книге такой. Однажды, перед самым Новым годом, одна из воспитательниц в Ваниной группе, Валентина, приносит Ване подарок. Она вообще его очень любит, а он любит ее, потому что она единственная, кто с ним разговаривает, дает ему игрушки и разрешает есть не из бутылочки, а из тарелки, и даже дает кусочки хлеба, так что Ваня к шести годам умеет жевать, а не только сосать – немыслимое дело для ребенка из его группы. Кроме того, Валентина в свои смены ставит Ваню на ноги, и уже очень скоро оказывается, что Ваня может потихоньку ходить. С поддержкой, конечно, и ужасно медленно, но все-таки.

Валентина, пожилая женщина, жена полковника в отставке, дарит Ване перешитую военную рубашку своего мужа, к каждому плечу которой пришито по звезде. Она шутливо называет его «мой маленький майор», и они отправляются в актовый зал, на праздник, куда вообще-то никого из Ваниной группы не зовут. Валентина не несет его на руках, по ее плану они должны вместе войти в зал.

И вот, когда они совсем близко и уже даже слышно музыку, Ваня говорит Валентине: можно я уже доползу, а то опоздаем? И Валентина, поддерживая его за одну руку – второй он держится за стенку, отвечает: ты что, Вань, майоры не ползают.

Был ли Ваня необычным мальчиком? Был. Он был хорошеньким, с копной светлых кудрей, он единственный научился говорить. «Я начал говорить по-русски, слушая окружающих – нянечек и врачей, – рассказывает Джон в своем доме в Вифлееме и добавляет: – Мой детский русский был больше похож на взрослый язык. В четыре года я свободно поддерживал разговор. У меня был друг Андрей, который поначалу вообще не говорил, он сидел напротив меня через стол, я начал понемногу разговаривать с ним, учить его. Так я занимал себя».

Конечно, он был необычный – ему необходимо было занимать себя, в то время как другим детям достаточно было раскачиваться на стуле. И он научил Андрея говорить. И еще, когда Сара Филпс первый раз заговорила с ним и подарила машинку, Ваня спросил у нее: а у вас нет машинки и для Андрея? «Я тогда первый раз увидела четырехлетнего ребенка, который так заботился о своем друге», – говорит в книге Сара.

Конечно, он был необычный – потому что больше, чем о печенье или игрушке, он мечтал о новом впечатлении. Именно это – жажда увидеть сцену, которую до этого никогда не видел, услышать звук, который до этого никогда не слышал, познакомиться с еще одним человеком – в конечном счете и привело Ваню туда, где он сейчас есть.

Именно это – жажду чего-нибудь особенного – мы, взрослые, называем жаждой жизни, волей к жизни.

Именно это, вольно или невольно, Алан Филпс, журналист из Daily Telegraph, сделал главным моторчиком своей книги. Каждый раз, когда сюжет книги – то есть и Ваниной жизни – начинает скатываться в темноту, Ваня делает маленький рывок навстречу чему-нибудь новому и выкарабкивается.

Так он знакомится с Викой – удивительной девушкой, которая была волонтером в доме ребенка номер десять. Филпс описывает, как Вика приходит в соседнюю группу к полуторагодовалой девочке Маше, чтобы носить ее на руках и петь ей песенки. В свои полтора года Маша не умеет ни сидеть, ни стоять, ни тем более говорить. Однажды воспитательница из Ваниной группы забывает закрыть дверь, и Ваня слышит, как Вика поет. И вот Ваня ползет к открытой двери, чтобы послушать, что это за звуки. И он запоминает ее имя, которое произносит кто-то из персонала, чтобы потом обратиться к ней по имени. Это его умение – запоминать имена и обращаться к людям по имени, очень необычное для детдомовского ребенка, – не раз еще ему поможет. Каждый раз, когда он будет обращаться по имени к людям, которых до этого видел всего раз в жизни, это будет привлекать к нему внимание.

Так постепенно необычный мальчик из дома ребенка номер десять начинает выбираться из тишины. Валентина учит его ходить, он заводит дружбу с англичанкой Сарой, а Вика приходит теперь не только к девочке Маше, но и к нему: учит его каким-то простым вещам – цветам, названиям деревьев – и даже однажды выносит на улицу, и там в первый раз в жизни Ваня видит солнце, липу и дождь.

Тут бы как раз истории и закончиться, но в дом ребенка номер десять приезжает комиссия. Комиссия – это самое страшное, что может случиться с ребенком в сиротском учреждении в России. Комиссия может признать его необучаемым и навсегда лишить хоть какой-то возможности развиваться, комиссия может разлучить двух друзей и даже родственников, может, наконец, просто взять и отправить прямиком в ад, как и получилось в Ванином случае.

В книге эта сцена описана со слов тогдашнего директора дома ребенка, которая была на комиссии. Сейчас, в Вифлееме, ее рассказывает Пола, Джон не помнит, что тогда произошло.

«Ему задавали вопросы, на которые он, мальчик без семьи, не видевший нормального мира, просто не мог знать ответов. Они спросили его, например: “На какой свет надо переходить дорогу?” Да он никогда не видел светофора! Они показали ему ананас. Да он еле вообще мог есть, потому что в детдоме их совсем плохо кормили, какими-то кашками. Вот так они измерили его умственные способности, признали умственно отсталым и отправили во взрослую психиатрическую больницу».

В книге его еще спрашивают: какой сегодня день. И Ваня отвечает: «Валентинин». Имея в виду, что сегодня день, когда дежурит Валентина. «А завтра Настин, а послезавтра Татьянин, потом опять Валентинин» – так Ваня перечисляет всю неделю. Но на комиссию это, конечно, не производит впечатления. И Ваню отправляют в психоневрологический интернат номер пять, что в Филимониках.

Знаете, что случилось с Ваней Пастуховым, всеобщим любимчиком со светлыми кудрями и хорошим характером, в Филимониках? Он не умер там, хотя это логично было бы предположить, – он просто перестал быть необычным.

В этом интернате для взрослых было детское крыло. В одну из палат поместили и Ваню – все как прежде, никакого развития, только уход, за тем лишь исключением, что ухода там тоже не было. Ваню раздели и опустили в металлическую кровать с высокими бортиками-прутьями по периметру, больше похожую на клетку. Кроме его клетки в комнате было еще несколько таких же – во всех на голых клеенчатых матрасах лежали дети. Из одежды на них были только майки, на некоторых – маленькие смирительные рубашки. Первое время Ваня еще просился на горшок. Валентина учила его обязательно проситься на горшок, хотя в доме ребенка номер десять и были подгузники. В Филимониках подгузников не было, ходить в туалет нужно было прямо на клеенчатый матрас. И первое время Ваня всегда просил горшок. Горшок ему, конечно, никто не давал, но он его все равно просил. Каждый раз, перед тем как пописать или покакать под себя. А потом перестал.

«До какого-то момента я был необычный мальчик, а потом просто стал одним из них».

Он и правда практически забыл все слова, разучился пользоваться голосом и мог только шептать, от седативных препаратов у него стали страшно дрожать руки, потом он стал раскачиваться и смотреть в одну точку.

В какой-то момент, как это всегда бывает в этой книге и в Ваниной жизни, выхода уже не видно, виден настоящий конец. Даже когда Вика находит его, даже когда она решает, что единственное, что ему может помочь, – это иностранное усыновление, даже когда она начинает приходить к нему снова, даже когда ей удается притащить в этот ад каких-то специалистов, которые помогли бы ей перевести Ваню в другой интернат, – становится понятно, что он уже не выкарабкается. Потому что ей практически некого предъявить специалистам – Ваня почти не говорит и не может держать в руке карандаш.

Становится не просто тихо, становится темно. И в этой темноте и тишине Ваня Пастухов вдруг делает то, что он делает обычно, – подает голос. «Контакт с людьми извне был запрещен, общаться можно было только с ребятами, которые помогали ухаживать за больными. Там, например, был мальчик, который убежал из приюта, и в наказание его поместили в психлечебницу убирать за больными. Он стал моим другом, сейчас ему тридцать лет – и он все еще там. Он нормальный, но его держат там в наказание», – так об этом рассказывает Джон.

Однажды, когда он уже совсем доходил в этих ужасных Филимониках, в комнату, где он лежал в своей клетке, вошел Илья. В книге про него написано – не мужчина и не ребенок. Так написано, потому что Ваня никогда в своей жизни не видел подростка, которым Илья и был. Илья поднял Ваню на руки и отнес в душевую. Он стал говорить с ним. Рассказал про Америку, про которую сам знал из сериала «Санта-Барбара». Конечно, этому подростку никогда бы не спасти Ваню в одиночку, в конце концов, что он мог, если он и сам до сих пор в интернате.

Но тут оказывается, что простое, банальное даже правило про то, что много друзей – это всегда хорошо, которое работает в любом нормальном мире, работает и в этом микроаду.Илья разговаривает с Ваней, Вика и муж Сары – Алан Филпс, который потом и напишет о нем книгу, пытаются вытащить его из Филимоников, директор дома ребенка номер десять не отказывается взять его назад. В послесловии к книге Ваня напишет, что, когда он молился ангелу-хранителю, как научила его Вика, он всегда просил не чего-то конкретного, он просил дать ему шанс.

• • •

Вообще-то Пола Лахуцки не собиралась усыновлять ребенка. У Полы русские корни, она была прихожанкой русского православного прихода Св. Николая в Вифлееме. В одно из воскресений Пола увидела в церкви бюллетень, в котором американская пара, только что усыновившая второго ребенка из России, рассказывала о мальчике Ване.

Как решилась Пола, не было ли сомнений, что сказали друзья, когда узнали, что Пола собирается усыновлять незнакомого ребенка-инвалида из России? Пола повторяет одно: она просто знала,что все получится, что так надо сделать, она просто это знала. «До Джона со мной жил мой отец – у него не было ног, так что дом у меня был готов и полностью оборудован для колясочника. Я школьный психолог, знаю, как работать с детьми c ограниченными возможностями. И когда я прочитала объявление, то поняла, что могу это сделать, и у меня никогда не возникало сомнений. Я просто знала».

С тех пор, как Сара и Вика находят Ваню, и до момента, когда Пола забирает его в Америку, проходит пять лет. За это время Ваня успевает побывать в Филимониках, в больницах – переносит операцию на ногах, в приемной семье, он успевает обнадежиться обещаниями одной английской пары усыновить его и разочароваться, потому что это усыновление не состоялось. За это время Андрея, мальчика, которого Ваня на­учил говорить, усыновляет пара из Флориды. За это время умирает девочка Маша, которую приходила навещать Вика.

Ни Пола, ни Джон не могут ответить на вопрос, как же так получилось, что они теперь вместе. Что должно было случиться, чтобы Джон наконец вошел в свой дом в Вифлееме. Как это вообще получается? Почему пять лет ты только ждешь и ждешь, а потом как из воздуха появляется эта американская Пола, которая «просто знала»?

Я пишу письмо Марине Трубицкой, с которой я виртуально знакома уже много лет. Марина ведет на сайте livejournal.com сообщество usynovlen – для тех детей, которых когда-то усыновили, а сейчас они уже выросли. Марину саму удочерили в детстве, и один из ее троих детей – Степан – тоже приемный. У Степы был диагноз ДЦП, и ходить он научился только в два года. Марина слышала про историю Джона Лахуцки, она помогла многим детям найти семью, и я хочу спросить у нее, что она думает – как получаются эти встречи.

Мы переписываемся про то, как она усыновила Степу, и про то, как несовершенна российская система усыновления, про ее сообщество и про нее саму. Про историю ее личного усыновления она напишет вот что: «Мама говорила, что возраст тогда у них с папой был уже немалый, за сорок пять лет, они долго жили вдвоем и уже сомневались, действительно ли им нужен ребенок. Но в те годы в опеке работала оченьнеравнодушная и деятельная женщина, устроившая в семьи много детей, и она им объявила: “Вы как хотите, а я ребенку уже сказала, что вы за ним придете”».

И еще чуть позже Марина пришлет мне ссылку. По ссылке по-настоящему чудовищная фотография. На ней девочка приблизительно полутора лет, с каким-то просто запредельным уродством лица. Ниже подпись: «Танечка, двусторонняя рото-глазная расщелина лица». А еще ниже от имени посетительницы форума с ником Лешка написано:

«Танюха дома!!! Пиарила я ее, пиарила, хвалила, нахваливала… а потом решила, что “такая корова нужна мне самой”…»

Дальше следует рассказ о том, как эта женщина впервые увидела Танину фотографию и сначала страшно перепугалась, а потом стала звонить, чтобы просто узнать, жива ли еще эта девочка. Дальше – долгие мытарства, связанные с транспортировкой Тани в Москву, проверка диагнозов (ВИЧ подтвердился, но отпали порок сердца и синд­ром Патау); затем были найдены врачи,которые провели сложнейшую операцию и буквально создали девочке лицо. Затем, пишет женщина с ником Лешка, после примерно года бюрократической волокиты ей удалось Таню удочерить.И заканчивает фразой: «Да здравствует год равных возможностей!»

Эти две истории – про деятельную женщину из опеки и такую же деятельную женщину с ником Лешка – в один момент сделают для меня выпуклым и предельно понятным самый главный момент из жизни Джона и Полы. Кто-то самый важный в твоей жизни обязательно появится словно из воздуха, если только для него есть место. Если это место уже кем-то создано, если вся система уже запущена.

Ваня уже позвал на помощь, его уже услышали, для него уже старались. Пола уже жила в такой стране, где не боятся усыновлять детей на костылях, все в ее жизни уже было готово, чтобы такой ребенок появился в ней.

• • •

Тут такой финальный щелчок, Пола и Джон, как детали игрушки из киндер-сюрприза, занимают место друг рядом с другом, ужасы кончаются, и даже книжка на этот раз заканчивается по-настоящему. Но история, как мы помним, в том, что это не художественная литература, а Джон не только лирический герой. На этот раз это значит, что перед Джоном и Полой, как бы сложно ни было в это поверить, только в этом месте встают самые непростые вопросы. Не прошлого, но настоящего.

У входа в комнату Джона на стене висит икона святого Николая. Справа от кровати вроде красного уголка – несколько православных икон. В комнате мягкий свет и очень уютно. Напротив кровати, где стоит комод с зеркалом, – подсдувшиеся воздушные шарики. У Джона 15 марта был день рождения. С тех пор как он может отмечать свой день рождения в собственном доме, он всегда зовет много друзей. На кровати Джона покрывало с символикой футбольного клуба Eagles. По всей комнате висят кепки – их очень много. Он давно их собирает, какие-то покупает сам, но многие привозят люди в подарок. На полке еще подарок из России – плюшевый бычок, который поет по-русски: «Никто, никто, никто не видал бычка в пальто,потому что я живу в теплом новеньком хлеву». Пола не знает, что значат эти слова, она признается, что пыталась выучить русский и обещает скоро снова попробовать, но у нее совершенно нет способности к языкам. То ли дело Джон, он заговорил на английском за полгода.

Думаю, понятно, как ему это удалось. В школе, куда он пошел по приезде и где работает Пола, он встретил мальчика Денни и заговорил с ним. Денни стал учить его английскому точно так же, как сам Джон когда-то учил говорить Андрея. Так они подружи­лись и дружат до сих пор, несмотря на то что, когда они познакомились, Джон учился на три класса младше, чем Денни, хоть они и были ровесники.

В послесловии к книге, написанном Джоном, есть такая строчка: «Мое свидетельство о крещении, выданное священником, который приходил в дом ребенка номер десять по вторникам, – единственное из привезенного из России, что пригодилось мне в Америке». Это Джон к тому, что его сразу приняли в местном приходе, а на воскресные службы берут алтарником.

На самом деле Джон ошибается. Его американское чудо состоит как раз в том, что он сумел воспользоваться в своей новой жизни абсолютно всем, что было у него в старой.

В жизни и литературе полным-полно историй о том, как настоящие бойцы и крепкие духом люди выживали в самых сложных условиях и так никогда и не находили себе места в обычной повседневной жизни. Как эти люди замирали ровно в тот момент, когда сложности были уже позади, когда ничего уже не нужно было выгрызать у жизни зубами, когда нужно было просто остановиться и жить.

Джон поменял школу, язык, семью, страну, образ жизни – тут у кого угодно случится депрессия или срыв. Но он продолжал в своей новой жизни делать то, что он привык делать в своей старой.Заговаривать с людьми первым, улыбаться, прощать, интересоваться жизнью.

«Я иногда получаю письма от людей, прочитавших книгу, с вопросом, были ли какие-то трудности у Джона в период адаптации, но их не было, – рассказывает Пола. – Я до сих пор думаю, что это было невероятно храбро с его стороны – отправиться в какую-то Америку, с женщиной, которую он знал-то всего ничего. Когда наши друзья забрали нас в аэропорту, мы были ужасно уставшие, конечно, но он первым делом захотел в “Макдоналдс”. Он знал, что это такое, – они в Москве иногда ходили с Сарой и Аланом. И первое, что мы сделали, прилетев в Америку, – пошли в “Макдоналдс”. Так что он действительно очень легко приспособился. Если посмотреть на его прошлое, то видно, что он ко всему так легко приспосабливается».

Он выучил имена всех многочисленных Джон ЛахуцкиДжон Лахуцки 00:00, 06.06.2011И в других штатах у нас полно родственников.пенсильванских родственников, о которых с такой гордостью рассказывает в послесловии к книге. По­дружился со всеми в своей бойскаутской группе. Ночевал в лесу в дождь один, чтобы пройти сложное скаутское испытание. Разобрался в запутанных бейсбольных правилах.Стал фанатом Гарри Поттера. Любимчиком всего местного прихода. Полюбил старые американские фильмы. Теперь мечтает стать режиссером, а Пола ворчит, что это хобби, а никакая не профессия.

Еще она говорит: «Я думала, у меня будет обычный ребенок, а у меня оказался необыкновенный сын».

Кажется, что она не преувеличивает, потому что разве может обыкновенный ребенок в молитвах просить не маму, не дом, не печенье и не велосипед, а шанс? Откуда обыкновенный ребенок может знать, что шанс и есть самое главное. Откуда, в конце концов, обыкновенный ребенок из дома ребенка номер десять с парализованными ногами может знать, что у него хватит сил этим шансом воспользоваться.С

Вера Шенгелия 
05 (32) июнь 2011