Дело не в том, что многих это должно было удивить. Если коммунизм апостольской церкви — это для кого-то секрет, то раскрыть его на удивление просто. Более расплывчатые термины, такие как «коммунализм» или «коммунитаризм», могут сделать факты более благозвучными и удобоваримыми, но не могут их изменить. Книга Нового Завета «Деяния святых апостолов» рассказывает нам о том, что первые люди, уверовавшие в воскресшего Христа, подтверждали свою веру, селясь в общем жилище, продавая свое имущество, распределяя нажитое «по потребностям» и владея вещами совместно. В конечном счете, такой порядок установил сам Иисус: «Так всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником» (Евангелие от Луки, 14:33).

Это всегда было проблемой для христиан, живших в более поздние века, по крайней мере, для тех, кто обращал на это внимание. А в современной Америке с ее странным благоговением перед свободой предпринимательства и частной собственностью невозможно даже представить, чтобы кто-то вдруг начал придерживаться такой крамольной и возмутительной позиции. В прошлом христианская культура в основном игнорировала самые провокационные черты ранней христианской церкви или же воплощала их в жизнь в крохотных специализированных сообществах (в частности в монастырях). Даже тогда, когда эти черты признавались, их обычно трактовали как некую несущественную составляющую евангельского учения — как разумный способ распоряжаться ресурсами в условиях враждебно настроенного мира на протяжении короткого периода времени — способ, который, однако, не имеет тесной связи с самой верой и тем более не представляет собой последовательной политической философии.

Разумеется, ранняя христианская церковь не была политическим движением в современном его понимании. Сама идея была бы бессмысленной. В древнем мире не было никаких политических идеологий, никаких абстрактных программ по перестройке общества. Но, хотя церковь и не была политическим движением, она все же была своего рода политией, и та форма жизни, которую она выбрала, представляла собой не столько практическую стратегию, обеспечивавшую выживание, сколько воплощение ее высочайших духовных идеалов. И ее «коммунизм» вряд ли можно считать случайным элементом веры.

Радикализм ранней христианской церкви — если его вообще можно так называть — постоянно привлекал к себе мое внимание в последние несколько лет, пока я работал над собственным переводом Нового Завета для издательства Yale University Press. Когда мой редактор предложил мне этот проект, я посчитал, что это будет довольно простое задание — не потому, что текст простой, а потому, что я довольно часто «исправлял» то, что казалось мне неадекватным толкованием множества его отрывков, как для своих студентов, так и для самого себя. Я счел, что давнее знакомство с текстом подготовило меня к тому, чтобы без каких-либо усилий превратить греческий вариант в английский.

Но очень скоро я понял, что, хотя я многое знаю об этом тексте, я далеко не всегда понимал его правильно. Я знал, что традиционные формулировки и язык переводов Священного Писания подразумевают сведение сложных и трудных для понимания слов и понятий к бессодержательно простым или обманчиво анахронистическим терминам (к примеру, «вечный», «ад», «оправдание»). Но я даже не подозревал, как сильно эти упрощения обедняют текст и размывают важнейшие реалии его понятийного мира. Книги Нового Завета, как я в итоге понял, представляют собой историческую головоломку — не потому, что они были написаны в эпоху Поздней античности, но скорее потому, что зачастую они не вписываются даже в контекст античности.