Последнюю часть ночи ему пришлось провести сидя перед костром в ожидании, когда тень, всю ночь бродившая в междревной темноте, отделится от стволов деревьев справа или слева, или выйдет навстречу, презрев закон, повелевающий пожирателями падали. Но здесь не было мертвецов, горевший всю ночь костер и сидевший неподвижно человек спутали чутье и опыт зверя. Человек сохранял дыхание, не храня дыхание костра.

Последний раз, когда глаза его были открыты, костер еще давал тепло и свет, но утро пришло из-за спины, предательски опустив на землю облако, всю ночь плававшее в холодном свете луны. Утро пришло, принеся с собой старые мысли, неспешно занимавшие свои места с каждым мгновением ока. Не пытаясь нарушить их ход, Дапкойг вытащил длинный нож. Ощупав холодное лезвие, он начал ворошить серую золу, дымившую пылью, в которую рассыпались тлевшие уголья. Он искал багровые огоньки, они должны были вернуть ему сон, как возвращали не раз на долгих стоянках в ожидании битв. Зверь ушел и путь был долгий.

Он медленно поворачивал лезвие из стороны в сторону, рассматривая цвет, пока догоравший уголь не превратился в каплю крови. Капля крови на клинке жертвенного бойца. Железные Пещеры Сикла, Адараха, Квадратый зал, сидящие вокруг огойдсикли и тердкайсы. Они были похожи на статуи своих предков, те стояли в галереях, выше. Ровный свет багровых факелов, в ненарушаемом сквозняками покое Залов Битвы. Кайшот и Нойпап, схватка, что была еще до рождения гор, бой, что предстоит в день прощения всех грехов. Огойды сидели так, как будто все их грехи давно прощены. Им уже не нужен Пройн, этот день пришел еще до их рождения. Сонливые глупцы. Факела коптили, забиваясь дым под веки их глаз. Призраки Отакойна не будили их по ночам. Не напоминали о дне, когда море ушло. Море ушло и город умер вместе с людьми его. Нет, они заснули, никто не видел, как оно ушло. Никто не видел Отакойн изнутри. Его улицы. Город на берегу Кейтры. Он слишком велик. Весь Сикл уместится в этом городе. Старики с воспоминаниями о былых походах. Это уже наполовину сказки. Женщины, дочери воинов, матери, качающие колыбели воинов. Он был там однажды. Как все бывшие там, он не сказад ни слова о виденном. Женщины Сикла, это не ваш город. Вашим детям снились бы сны конского навоза. Чужие руки мостили эти улицы. В Железных Пещерах вам будет спокойно под крики погибшего. Вы успокоите детей словом о древнем обычае и тем привидятся новые походы на Юг. Походы во славу Дня Пройна и славного воинства Кайшота, под багровым знаменем чужого владыки. Уголь бился, как сердце умирающего, Дапкойг легко выдохнул на него согретым теплом тела, воздухом холодного утра. Тление. Покраснев он рассыпался на две части, угли потухли, серая пыль, серая пыль севера Варалиеннона. Там начинались степи, дорога превращалась в бесконечность, что росла вширь. Позади оставалась Эксимена. Стражники Дертсвея нарушали приказ, они отдавали поклон меласгам. Эйнарет, поклонившийся меласгу. Юг и Север. Натиск Юга и крепости Севера. Он уважал безыменных стражников последних крепостей Эксимены, как так уважают друг друга соратники. Сикл всегда стоял на своем. Первый натиск, ставших потом эйнаретами превратился в крепости на берегу Манха и Аталапа. Разная вера и единая совесть, страшный сон горожанина или пастуха речной долины. Манх, Отец Равнин, несущий раненых. Костры погребений, товары и слова, что еще не стали сказками. Последние годы все чаще он видел неподвижность фигур, сливавшихся с камнями. Если это было неуважение, почему в вечер перед этим наместник желал им доброго пути и искренность его была неподдельной? Другое превращало их в в валуны Дертсвея. И там, где они были, Манх нес на себе корабли с добрыми вестями, но не трупы купцов севера.



День отбирал у костра его свет, напоминая о силе своей, солнцем, тянущим за собой желто-розовое покрывало востока, медленное и широкое, способное охватить весь мир, но не горящее теплом близким и яростным. Дапкойг сдул пыль с лезвия, железо помутнело и он вытер его пальцем. От мощи, заставлявшей ночь метаться беспокойными тенями, осталась головешка, едва светившаяся в начинавшей сыреть груде трухи. Эта труха была похожа на ту, в которой копались рабы на копях Тлачалата. Соль земли, бесславный конец Отца Равнин. Лучшее место, где монахи Ишдана могли строить свои храмы. Вера надежды, но без любви. Если великая река кончает свой путь в озере соли, чем может быть жизнь человека на этой земле. Найтархская ересь. Сидеть и ждать. Созерцатели удела земного. Видеть его в пустоте Кейтры и в согнутых пополам рабах. Монахи созерцали, рабы работали и умирали. Каждую ночь. Он видел, как они сваливаются замертво, выпив теплой воды и не дотронувшись до женщины. Той, что уже все равно. Чья кровь - пот раба. Кто она была? Златокдурая дочь Ватайта. Теперь это только ее грезы. Лежать и ждать. Как те, кого пустили к древним местам, сначала по Тиену на лодках, а потом пешком вдоль пограничной гряды. Они растаскали на свои монастыри пригороды Таотина. Древняя гавань. Они подражали народу моря, выцарапав в граните Дайнимусса зловонные дыры своих пещер. Старые калеки. Медленно выползали они из кишок утесов, теряя лохмотья. Они искали путь по теплоте камня, только этим отличая день от ночи. Но отличали ли они сон от яви? Выползти и уставить глаза, что съела Кейтра своими ветрами. Открыть глотки, где она пропоет свою песню надежды.

Дапкойг вспоминал буйство ночного костра, трескавшегося резкими хлопками горящего дерева. Его глаза видели искры, взлетавшие и терявшиеся в пустоте, взлетавшие вверх, отдав себя ночи. То, что осталось - черная головешка, скрипевшая под острым лезвием ножа. То, что осталось. Искры взлетали и не возвращались. Но те, кто строил Ильгаран, боялись уйти, они завернули ветви лабиринта в спирали, сливавшиеся друг с другом.

Ильгаран. Спирали, что повторяют спирали светила в дни Великих Закатов, когда диски распадаются в стороны. Этот год был лучшим из всех, что были на памяти стариков. Спирали, одно и то же. Как закат и восход. Движение по кругу, надо оставить это солнцу. И тем лицам, что живут в лабиринте. Их мысли давно стали камнями в основаниях чужих храмов. Ильгаран. Только его размер и страх перед лабиринтом не дает им воровать его камни. Дураки разобрали его верхние лестницы, с самого начала. Спирали закручивали отчаянных, так что те переставали различать день и ночь. Нет, это лица. Древние мысли остались в головах. Населяющие лабиринт еще способны жить. Размышлять в покое. Двигать своими мыслями, как Солнце. Мысли приходят и уходят. Кайшот приходит, Нойпап уходит. На смену необходимости приходит свобода. Жди Пройна, сикл. Спирали Илигарана это мудрость двух тысячелетий. Это знают пастухи Тиенонской долины. Каждую весну они гонят стада царалов на пастбища Хребта. Каждую осень возвращаются обратно с новыми песнями. Каждую зиму они режут скот, чтобы набить до отвала желудки, чтобы заснуть спокойным сном. Ветер за дверью. Его свист похож на свист проводника черех Тайлах. Или наоборот? Коротки их переходы, но они не знают отдыха. Туда и обратно. В молчании. Свист - только когда снег падает не в меру. И еще, чтобы отогнать дрему. Суровая жизнь. Он ткнул лезвием в головешку, разломав ее надвое. Из середины внутрь слабыми язычками показалось пламя, почти сразу же потухшее. Багровый комок среди остывшей золы. Дапкойг вспомнил огни Миллурии. Блуждающие огоньки селений на берегах островов Земли Онео-Тра. Матери до сих пор пугают своих детей, когда те ворочаются в своих кроватях. Они двигаются на горизонте запада. Потом один из них останавливается. Это значит, что он идет к берегу. Трусливые бабы прячутся в дома. Они закрывают окна, но миллуриец медленной походкой идет из Земли Слепых. Как в полудреме. Со Сковона или Миллурии. Он или они. Они со своими женщинами. Они собираются в Фирайе, неся на руках желтые факела. Пыль Онео делает их красными. Они собираются и идут через зыбучий песок. Обвязанные одной веревкой. Миллурийцы, что идут через Онео. Множество, что препоручило свою судьбу одному. Когда они идут через Онео, они не принадлежат себе. Они тоже идут на юг. Иногда они тревожат хранителей Алац-Амцена, когда идут через Амцен. Ранним утром, разбудив ратников в красных доспехах.

Он смотрел на расколотую головешку, находя в тлеющем угля рисунок. Ковры на базаре Марда. Там можно было продать и купить все. Он уцепился за узор, вдруг начавший увеличиваться и превратившийся в халат работорговца, который погонял кнутом цепочку рабов и теребя золотую цепь на шее,отмахнулся от него, а потом сговорившись стал предлагать ему девственницу, на поверку оказавшуюся плохой, на пятнадцати языках сразу уверял его в качестве товара, шепотом, криком, действием и угрозами. Я не верю тебе, ты разучился лгать на всех языках сразу. Он отстал от торговца живым товаром, споткнувшись о двух карликов, одного из которых звали Кайшот, а другого Нойпап, дравшихся на навозной куче, чтобы быть видными всем. В гневе он отрубил Кайшот ухо и тот рассыпался мешком звонких монет, что приносят с юга. Но люди не видели этого, принимая золото за дерьмо и обходя его стороной. Тогда он, обозлившись в конец, погнался за Нойпапом , грозя ему отрезанным ухом. Он бы догнал его, если бы не большая лужа, через которую шел Ишдан-Арат и говорил о надежде, ибо Кейтра стала морем и указывал в доказательство этого на лужу под ногами. Четверо миллурийцев, несших зеркало, светились красным и молчали на все ругательства - камни, летевшие в них. Проклиная, скопище всех ересей и товаров Эксимены, Дапкойг протиснулся в черную дыру притона, чтобы успокоить свои ступни. Он возвращался с юга.
На его плече сидела птица, крупный темно-красный хэнчур с длинным железным клювом. Как и хозяин, птица дремала, неподвижно застыв в отступающем тепле костра.

Никто не мог приручить их. Сплоченные стаи красными облаками проносились над полями войны, дробя голубое небо утробным клокотанием своих глоток. Они жили на юге, где война давала им достаточно пропитания, где они жирели, набираясь сил для полета на север и дальше, за пограничные борозды Кейтры, к пустынным островам Земли Ушедшего Моря. Люди боялись их, ума их и силы, которую хэнчуры использовали лишь тогда, когда приходило время решающей схватки. Далекие от горделивого полета и поднебесных ойто и тойлдов, что парили от утренней до вечерней зари, хэнчуры появлялись, брали силой или без и улетали в леса, чтобы спрятаться до поры в сырых дуплах древних стволов. Они питались тем, что находили на земле, в черных клювах, или охотились, красной стаей в мгновения ока убивая безобидную скотину. Но мало кто осмеливался называть их стервятниками, опасаясь гнева и хитрости птиц, прилетавших из-за Кейтры. Самцы редко доживали до старости, добывая пропитание для птенцов и подруг. Они становились жервтами более сильных, погибали в схватках с хищниками, на поле битвы, где захмелевшие невежды из числа победителей, развлекались, подстреливая прилетевших на запах крови птиц с железными клювами, чей крик, глухой, шедший из глубины, казался ветром пустыни, вырвавшимся из долгого заточения. Дожившие до перьев, сравнимых с цветом давно запекшейся крови, хэнчуры покидали стан. Свирепый, он мог убить неосторожного, хитрый он мог стать камнем в степи или лишайником на дереве. Умный и старый, в его криках слышались последние слова погибших и узревших свет той стороны. Говорили, что они понимают сказанное. Говорили, что старики-хэнчуры не умирают своей смертью, доживая до мира между народами, что воюют шесть поколений. Говорили, что их нельзя приручить, они сами выбирали себе спутника.

Рабы тоже пошли в притон, Дапкойг узнал купца. Это был торговец железом. Один из тех посредников, что имели дела с Сиклом. В лице одного из рабов Дапкойг узнал себя. Таким он был тридцать лет назад. Тогда он впервые уходил в поход. Его рука потянулась за кошельком. Но чей-то острый нож коснулся его уха.
Хэнчур вытянул его из последнего утреннего сна. Он встал и спрятал нож.
Больше трех зим он не видел снега. Бесконечные степи и леса юга были жаркими и удушливыми и лето продолжалось там большую часть года. Известие о том, что равные ему снова призывают его вернуться в земли предков было подобно северному ветру, который приходит на Суровые Холмы весной - несущим свежесть и обновление.

Третий день горизонт скалился вечнозелеными Элиминскими Отрогами, началом цепи, разделявшей Эксимену на запад и восток. Так же как и Ошинарскую Стену, рукотворную границу между Варалиенноном и землями Севера. Двенадцать веков назад была выстроена Великая Стена. Девять тогдашних царств, в границах которых произошло столько же изменений, сколько веков прошло с той поры, собрались, чтобы заключить договор, Мейтенский Мир звался он тогда, а еще - Союзом Стены, скреплявшим не только камни крепостей, по и положивший конец вековым распрям, дабы наконец дать единый отпор бесконечным волнам с юга. Две главные крепости-гиганты, основания которых еще на заре эпохи были заложены меласгами, а после перестраивались и достраивались десятками поколений победителей, Дертствей и Стертствей, стояли там. Вратами в мир чудес и вечного блаженства были они для тьмы народов, населявших степи юга, страной, где тайны соседствуют с мудрецами и бесконечен этот разговор, где бедняк в одночасье становится богачом, а женщины прекрасны и обильны на ласки. По одиночке и тысячами отправлялись они сюда, чтобы пробраться внутрь страны, где вечно цветут ахбы.

Путь джеджа лежал на восток, к Дертствею, Перекрестку-Четырех-Дорог. Там Манх, Отец Равнин, впервые попадал в каменные русла, созданные человеком, открывая купцам Олеалты и Пландты путь домой. Крепостной тракт, проходивший рядом со стеной на стороне Эксимены и Ледяная Дорога, спускающаяся с ледников вместе с горными реками, прямой, как стрела, Песочный Путь на Амцен и, наконец, Тирдана, главный большак, идущий от крепости, через три столицы до самого Тлачалта. Все они пересекались здесь, во внутреннем городе-крепости, на площади Трех Деревьев.

Пестрым был этот город и многое перемешалось в нем с тех пор, как стал он первым постом мирной Эксимены. Сюда приезжали хитроумные вельможи для улаживания споров и здесь, в мирном соседстве, жили девять гарнизонов войск всех девяти царств и несмотря на то, что мелкие усобицы, случавшиеся после Мейтенского Мира, трясли Эксемену время от времени, эти воины никогда не нарушали закона чести, поддерживавшегося близостью Степи.
Дапкойг спешил туда, на одном из последних сиклианских постов он получил известие, в котором Эфатарайг, военачальник сиклов в Дертствее, просил его поторопиться, не называя однако причины столь срочной необходимости.
Огойдсикл Дапкойг Дровосек, джедж, Глава Отряда Мастеров, шел по пути возвращения.

Шел по пути к новой войне.