Мне было лет десять, когда мама с папой в очередной раз развелись, (вообще они разводились четыре раза, и снова женились друг на друге, в общем,  люди постоянные)

Мама, как всегда, оставила меня с папой. Официально это делалось потому, что только папин могучий интеллект, железная воля и взрывной характер могли хоть как-то со мной справиться. Неофициально же, полагаю, мама умела хорошо прогнозировать события и не сомневалась, что при наличии очаровательной маленькой доченьки папины шансы на счастливый роман с любой другой женщиной  будут равны примерно нулю.  Так оно, в целом, всегда и выходило. Я была трудным ребенком, а папа был трудным родителем. Любая, самая вдохновенная, дама, полюбовавшись на то, как папа гоняется за мной по саду, пытаясь прибить сковородкой,  тут же падала с небес на землю.  Их всех это почему-то расстраивало.

В этот раз на папином горизонте появилась Маша. Красивая, мечтательная девушка двадцати с небольшим лет из интеллигентной еврейской семьи, (как и положено всякому убежденному антисемиту,  папа всегда был неравнодушен к дамам этой национальности.).

К перспективе стать приемной матерью десятилетнему крокодилу, Маша отнеслась со всей ответственностью. Накупила кучу книг по детской психологии. Составила план осторожного приручения. Решила полюбить меня всем сердцем.  Готовилась к тому, что я буду травмирована и опечалена тем, что вместо родной мамы рядом с папой и мной  будет какая-то посторонняя девушка.

И тут она была целиком неправа. Потому что при всем своем вундеркиндстве, начитанности и нахватанности, я была чудовищно тупа в вопросах пола. Мои познания о сексе были равны большому, сверкающему нулю. И какие бы взрослые и неприличные книги я не читала –  подоплека большинства тамошних событий была для меня тайной за семью печатями,  причем тайной, неинтересной в принципе.  

Потому я просто слегка недоумевала, почему мама не живет со мной, папой и Машей, когда всем вместе было бы веселее. (Когда я спрашивала об этом маму во время ее родительских дней, мама всегда ссылалась на чудовищную занятость в музее).

И Маша мне в целом нравилась. Она закармливала меня сладостями. Постоянно говорила, какая я хорошенькая и умненькая. Я была даже готова ей простить ее стремление постоянно наряжать меня в какие-то немыслимые платьица с нижними юбками и оранжевые комбинезончики с ручной вышивкой, хотя меня и утомляли бесконечные поездки к машиной портнихе, которой поручили ведение моего гардероба.

А еще Маша любила, когда ко мне приходили друзья из школы. Она накрывала для нас чайный столик, пекла кексики, устраивала для нас развивающие игры, словом, не давала нам продыху, так что в конце концов мы с приятелями стали встречаться только на крышах и подвалах сретенских домов, где мы играли в буру по маленькой и курили собранные на улице бычки.

И вот именно мои одноклассники подняли машин вопрос.

- Ты что, не видишь, что она притворяется?   -спросила Ленка Антонова. – Ничего она тебя не любит. У нее голос фальшивый, она только делает вид, что она хорошая.  

- Мачеха есть мачеха, - с умудренным видом сообщил Паша Галкин.

- Да какая Маша – мачеха?  -  удивилась я.  У меня же мама есть. Мачехи бывают, когда мамы умирают.  А Маша просто с папой дружит.

Одноклассники давно махнули рукой на мое половое просвещение, поэтому, переглянувшись, высказались в том смысле, что, конечно, дружит, очень-очень дружит, а вот мне от этой дружбы ничего хорошего не будет, потому что когда у Маши будет свой ребеночек…

- Так откуда у нее будет ребеночек?  - еще больше удивилась я. – Она же не замужем.

- В общем, не расслабляйся,-  посоветовали мне. – И не верь ей. Она на словах добрая, а глаза у нее злющие.

По дороге домой я жевала кусок еловой смолы, заглушающей запах бычков, и обдумывала услышанное. Все пыталась представить, что Маша может сделать такого плохого, что со мной еще не делали. И за этими размышлениями забыла спрятать жестянку с картами, бычками и неправедно добытой кучкой денег  в тайник в подъезде, оставив ее в ранце.   

Дома Маша ждала меня с теплыми плюшками и расспросами о том, как прошел учебный день. Я что-то привычно врала и раздумывала о том, как понять, что человек – плохой, если он делает все только хорошее.

И тут из коридора послышался рев. Это возвратившийся с работы папа машинально заглянул в мой ранец…   

Маша была ровно в четыре раза тоньше папы. Но он так и не сумел отцепить ее руки от косяка, когда она загораживала вход в кухню, пытаясь уберечь меня от его педагогического экстаза.  Бледная и насмерть перепуганная Маша, впервые увидевшая папу в его гневном обличье, проявила себя истинной героиней.   Она фактически умерла от приступа астмы, но защитила дитя.

Вскоре папа покаянно вернулся к маме, а я так на всю жизнь и осталась убеждена в том, что  совершенно неважно, что человек чувствует и о чем он думает, и какие преследует тайные цели, если он говорит и делает правильные вещи.

Ну да-да, это я о Навальном.  Есть у меня немало знакомых, которые готовы видеть в нем чуть ли не потайного Гитлера, который только «делает вид, что он хороший», пока не получит власть.  

Так вот, я читала массу речей, выступлений, писем и заявлений политиков, которые, дорвавшись впоследствии до власти, повели себя,  как последние гады.  И во всех этих письмах и выступлениях было сразу видно, что они такие  и есть.

А с Навальным я в свое время беседовала. Знаете, какое у меня  мнение о его тайной стороне? Что в этой тайной реальности он скучный, квадратный, склонный действовать по инструкции и   предсказуемый.   

И да, мне нравятся эти качества в политиках.