Давид Израилевич был портным. Не простым портным, а брючным. Брюки он называл исключительно бруками.

-Видишь ли, деточка, бруки, это совершенно не то, что вы думаете. Вы же, чтоб мне были здоровы, думаете, что то, что вы натягиваете на свой тухес не имеет никакого значения, главное, чтобы этот самый тухес не был виден, можно подумать кому-то до него есть дело. На самом деле бруки скажет о вас и о вашем тухесе, который вы так стараетесь скрыть, намного больше, чем вы думаете. Бруки это искусство. Вы, конечно, можете спорить со старым Давидом, кричать, что я говорю за сущую ерунду, но я буду смеяться вам в лицо, чтобы вы себе там не думали!

-Давид Израилевич, а пиджак? Пиджак разве не имеет знаечение?

Женщина на вокзале с ребенком. Мальчику на вид лет шесть. Хотя на самом деле ему всего четыре. Марина Цветаева очень гордилась, что Мур (Георгий) всегда выглядел старше и крепче своих сверстников. У кого-то в воспоминаниях я прочел про гору котлет, которые она жарила целое утро, а потом Мур их все и съедал, молча, с надутым сосредоточенным видом. Котлеты вместо стихов. И в ее последний день, тогда в Елабуге, на кухне стояла сковородка с жареной рыбой для Мура.

Наш постоянный автор – сценарист и продюсер Артем Виткин – поговорил с Ириной Апексимовой об одесских корнях, русском театре и еврейских друзьях. Как Олег Табаков уберег Ирину от «Маленькой Веры», Олег Ефремов подтолкнул на путь управленца

— Википедия говорит, что вы не поступили в театральный из-за одесского говора. Но мой вопрос не про говор, а про Одессу. Осталась ли она в вас?

Одесса осталась, но я в Одессе не осталась, потому что меня туда не пускают уже не помню сколько лет. У меня там могилы бабушек и дедушек, там росли мои родители, мой родной брат. У меня все одесситы. Так что, конечно, я одесситка, хотя и родилась в Волгограде, куда мои родители поехали, как на БАМ. А воспитывалась и выросла я в Одессе.

— А что-то еврейское в семье сохранялось, несмотря на Советский Союз?

Бабушку звали Рахиль, сестру бабушки звали Соня, другую сестру — Голда, ну и так далее.

— Гефилте фиш, маца на Песах?

Естественно! Гефилте фиш, икра из синеньких и вся остальная кухня была абсолютно одесская, еврейская. Бабушки между собой говорили на идише, а когда я, будучи совсем маленькой, спрашивала их, на каком языке они разговаривают, отвечали, что на французском.

· Меня часто спрашивают, что такое «Чёрный квадрат» Малевича. Я отвечаю: это декларация – «Ребята, всё кончилось». Малевич правильно тогда сказал, суммируя глобальную деформацию и слом, отражённые прежде в кубизме. Но ведь трудно с этим смириться. Поэтому и началось: дадаизм, сюрреализм, «давайте вещи мира столкнём в абсурдном сочетании» – и поскакало нечто на кузнечиковых ножках. И дальше, и дальше… уже концептуализм, и проплыла акула в формалине. Но это всё не то, это упражнения вокруг пустоты: чего бы такого сделать, чтобы все удивились и не обсмеяли бы.

Больше того, начиная с XVIII века, начался глобальный процесс, который я называю «Гибель богов» – недаром есть такая опера у Рихарда Вагнера. Потому что этот фактор – мифологический – перестал быть главным содержанием и оказывать влияние на пластические искусства. Можно писать «Явление Христа народу» и в тридцатом столетии, но это время, время известного нам великого искусства, кончилось. Мы видим, как разрушается принцип эстетики, духа и принцип идеала, то есть искусства как высокого примера, к которому надо стремиться, сознавая всё свое человеческое несовершенство.

Возьмите Достоевского. Его Сонечка в совершенно ужасающих обстоятельствах сохраняет ангельскую высоту духа. Но в новом времени, а значит, и в искусстве Дух становится никому не нужен. Поскольку искусство, хотите вы этого или нет, это всегда диалог с миром.

Еще совсем недавно я думал, что в продолжительности человеческой жизни заложена какая-то ошибка. Я полагал, что трагизм бытия состоит в несоответствии возраста души и тела.

Только-только душа твоя набралась опыта, мудрости и обрела вкус к жизни, а телу уже пора на свалку: срок вышел. И казалось мне, что сроки жизни, упомянутые в Библии, гораздо разумнее и справедливее.

A xopoшо бы, думал я, как какой-нибудь Дункан Мак’лауд, вообще жить вечно. Сколько всего интересного увидишь! He получится.

Дело в том, что мир меняется. И гораздо быстрее, чем мы. И вот уже снова эстетика всего окружающего вдруг поменялась полярно. A ты рос, мужал, постигал, что такое хорошо и что такое плохо, и шел с такими же, как ты, дружным несметным отрядом под общим флагом куда-то к свету. И вдруг замечаешь, что торчишь на плацу один-одинешенек, флаг твой изрядно вылинял, бойцов разнесло кого куда, a окружающие тебя совершенно незнакомые люди едят тараканов.

"Я бы никогда не променял своих друзей, свою прекрасную жизнь, семью на менее седые волосы или более плоский живот.

По мере того, как я старел, я стал более дружелюбным и менее критичным к себе.

Я стал моим другом...

Я не виню себя за то, что съел лишнее печенье, не застелил постель или купил что-то глупое, в котором я не нуждался.

Одна из проблем, которую нельзя решить высокоточными ракетами, - миллиарды недорослей, недоучек, недоразвитков. Примитивные народы умели воспитывать своих мальчиков и девочек. Простая культура целиком влезала в одну голову, и в каждой голове были необходимые элементы этики и религии, а не только техническая информация. Культура была духовным и нравственным целым. Естественным примером этой цельности оставались отец с матерью. Сейчас они банкроты. Тинейджер, овладевший компьютером, считает себя намного умнее деда, пишущего авторучкой. Мир изменился, каждые пять лет он другой, и все старое сбрасывается с корабля современности. Растут миллиарды людей, для которых святыни, открывшиеся малограмотным пастухам, не стоят ломаного гроша. Полчища Смердяковых, грядущие гунны, тучей скопились над миром. И они в любой день готовы пойти за Бен Ладеном или Баркашовым. Записку Иконникова гунны не прочли (а если б и прочли - что им Иконников? Что им князь Мышкин?). Судьбу Другого они на себя не возьмут…

«У меня был такой странный случай. Я стоял в нашем саду — у нас было двадцать семь соток — и расчищал тропинку, как велел мне отец. Вдруг раздается голос: „Обернись, посмотри. Никогда больше этого не будет“.

Никого рядом нет, пустой сад. Я обернулся и посмотрел. Позади меня была терраса, на ней бабушка и мама пили чай с малиной. Ну и что? Странно.

Совсем недавно я приехал туда опять. Зря, не надо было приезжать. Встал на то же самое место. Обернулся и посмотрел. Все так же, та же терраса. А бабушки и мамы нет.

Вот, наверное, в этом все дело. Очень хочется вернуться».

“Любовь приносит только боль. Она как наркотик. 

Сначала тебе очень хорошо, но потом начинается ломка, 

и ты просто умираешь”.

Стейс Крамер

Мой приятель, о котором пойдёт речь, считает свою историю уникальной и видит в ней определённую трагичность. Мне же кажется, что в его истории нет ничего нового, она весьма банальна и её финал предсказуем. Хотя, как сказать, может быть вы в ней и найдёте что-нибудь для себя неожиданное, если доберётесь до конца.

Я знаю, что тот, о ком речь, был бы недоволен, упомяни я его имя, поэтому буду звать его в этом очерке просто Мой Приятель.

Среди людей поживших считается нормой то, что с годами пылкая любовь сменяется привычкой. Уходит страсть, а взамен в лучшем случае приходят уважение и благодарность, которые часто обречены сосуществовать с растущим раздражением и моментами почти отвращения. Но когда Мой Приятель сделал для себя это открытие, ему стало крайне неуютно, и от невозможности что-либо изменить жить стало тяжело. 

Он решил связать с ней свою жизнь, почти совсем её не зная. Было это больше тридцати лет назад, и Мой Приятель до сих пор с ней.

Прежде, чем сблизиться, он много о ней слышал, с любопытством наблюдал за ней со стороны и жил с предчувствием, что рано или поздно это произойдёт. И это действительно произошло. Его мама умоляла не спешить с решением и подумать ещё, но Мой Приятель уже не мог остановиться – это не было решением, это было состояние, в котором он оказался и из которого нет пути назад.

Олег Басилашвили «Это не искусство, это эрзац…Они научились выдавать пустоту за что-то глубокое»

Сейчас молодая режиссура пытается добраться до чувств зрителей подчас формальными средствами. Бывает так, что прикрываются яркими заплатами, но на самом деле просто не умеют работать с актерами.

Желание не прочесть пьесу, а показать, насколько оригинальна собственная фантазия. Исчезает сам дух произведения, то, ради чего пьеса была написана.

Вот я недавно был на спектакле Додина «Вишневый сад» в Малом драматическом театре. Там можно придраться ко многому: нет ряда персонажей, любви Ани и Петра, например, Лопахин в упоении поет My Way Фрэнка Синатра, что вообще невозможно. Но молодежи, может быть, это как раз понравилось…

Он, разумеется, не мог мне позвонить. Это было исключено: мои надежды на его просьбу – «Таня, оставь свой телефончик», которые я лелеяла две недели отпуска в пансионате, окончательно провалились. Более того, он отчалил, не попрощавшись! Соседи по обеденному столу сообщили мне, что Сашина смена закончилась вчера вечером и он уехал домой на своей машине.

Между нами, в сущности, ничего не было, кроме непонятной игры в возможность серьезного романа.

Он часто звал меня в свой номер, играл мне на гитаре и пел, проникновенно глядя в глаза... Он рассказывал о своей жизни, но особенно много говорил о супруге... Говорил не всегда хорошо, но неутомимо и с невольным восхищением, независимо от сути произносимого им текста.

«La Magie. Магия! Собственно в этом и заключался эффект Анук Эме»

Каждый раз, когда вижу ее, то почему-то вспоминаю рассказ Романа Балаяна о том, как он пытался поизящнее отказать Людмиле Гурченко в роли, которую та страстно хотела. Речь шла о фильме «Полеты во сне и наяву», где пунктирно был намечен образ некоей femme fatale, загадочной, грустной, немногословной, влюблённой в Олега Янковского, но как-то безнадёжно и без всяких притязаний. Типа «я на тебя смотрю, любимый, из невозвратной стороны».

Но Людмила Марковна почему-то решила, что это как раз то, что ей надо. Долгие переговоры, подключение Михалкова и другой тяжелой артиллерии, победный штурм — и вот уже Роман Балаян приперт к стенке, а перед ним сама великая Гурченко бьет чечётку, рассказывает анекдоты, прищелкивает то каблуками, то пальцами, и, кажется, готова на все.

Балаян мнётся, страдает и наконец выдвигает последний аргумент: «Не обижайтесь, Люся. Но понимаете, мне на эту роль нужна совсем другая актриса. Ну как… Анук Эме у Лелуша в «Мужчине и женщине».

Помните, у тонкого и несчастного Венички Ерофеева есть честное: «Мне с тобой пить не о чём»?

Это не о высокомерии, не о превосходстве, не о разделении на плохих и хороших. Это о несовпадении.

С кем-то нам не о чём пить, не о чём любить, не о чём говорить, не о чём дружить, не о чём жить.

А кому-то с нами.

Несовпадение — хороший способ отказаться от громкой вражды, потому что в ней нет смысла, если мы понимаем, что не совпадаем, а значит, не спорим до хрипоты, не взрываемся от малейшей критики, не навязываем друг другу своих мнений.

Несовпадение — необидный способ признать отсутствие взаимности. Нас не выбрали или не полюбили совсем не потому, что мы недостойные, а потому что мы не совпали внутренними пазлами.

А есть совпадение.

Опубликовано: 2 мая 2024 г.

Из Альманаха ЧАЙКА №4 за 2016 год

В начале сентября к 75-летию Сергея Довлатова на канале КУЛЬТУРА был показан фильм Алексея Шишова и Елены Якович «Жизнь нелегка. Ваш Сергей» (2007).

. Фильм прекрасно сделан, в нем о Довлатове говорят и его питерские знакомцы  - Анатолий Найман, Константин Азадовский, Игорь Ефимов, Самуил Лурье, и его друзья и приятели - Василий Аксенов, Нина Аловерт, Эрнст Неизвестный, Людмила Штерн...

Но главное – нам вживую показывают трех женщин его жизни - Асю Пекуровскую, Тамару Зибунову и Алевтину Добрыш. Жену Лену, с которой Довлатов расходился и сходился, которая звала его в Америку, куда он в конце концов уехал, которая родила ему девочку Катю и мальчика Колю и которая прожила с ним непростые американские годы, - в картине мы не увидим, по-видимому, по причине присутствия в ней женщин-соперниц.

Азарий Мессерер

Нью-Йорк, США

Из Альманаха ЧАЙКА №3 за 2016 (1) год

В мае в издательстве M-Graphics, Boston, выходит книга "Я разговариваю с ними" нашего постоянного автора Азария Мессерера. С одним из 44-х очерков, составляющих эту книгу, мы знакомим читателей.

… C ним ушла в небытие большая часть жизни моей семьи. Я говорю о своем зяте Петре Патрушеве, человеке героического склада и судьбы, в одиночку вступившем в противоборство с бесчеловечной советской системой и вышедшем победителем в неравной, казалось бы, безнадежной борьбе.

Излюбленный сюжет американских вестернов – борьба героя-одиночки с силами зла, будь то природные стихии, гангстеры или тирания власть имущих.

Вестерны повествуют, как правило, и о тяжелом детстве и юности таких героев, о том, как их закаляла борьба с лишениями, в избытке выпавшими на долю первых поселенцев, когда они обживали новые просторы Америки.

В 18… году у витрины торговца картинами на улице Сент-Онорэ остановился студент. В витрине была выставлена картина Манэ «Шартрский собор». В те времена работами Манэ восхищались лишь немногие любители живописи, но у студента был хороший вкус: прекрасная картина привела его в восторг. Он чуть не каждый день приходил к этой лавке — взглянуть на картину. Наконец он решился войти в магазин — узнать цену.

— Что ж, — ответил продавец, — картина уже давно висит здесь. За две тысячи франков я, пожалуй, уступлю её вам.

Студент не располагал такой суммой, но его семья, жившая в провинции, была не лишена достатка. Когда он уезжал в Париж, дядя сказал ему: «Я знаю, какую жизнь ведут молодые люди в столице. Если тебе дозарезу понадобятся деньги, напиши мне». Студент просил торговца не продавать картину в течение недели и написал дяде.

У нашего героя была в Париже любовница. Будучи замужем за человеком намного старше её, она томилась скукой. Была она немного вульгарна, довольно глупа, но очень хороша собой. В тот самый вечер, когда студент справлялся о цене «Собора», любовница сказала ему:

— Завтра я жду к себе в гости подругу по пансиону. Она приедет из Тулона, чтобы повидаться со мной. Мужу нас развлекать некогда — вся надежда на вас.

Подруга приехала на следующий день и привезла с собой свою приятельницу. Несколько дней подряд студенту пришлось возить трёх дам по Парижу. Он платил за всё — за обеды, фиакр, театр — и довольно быстро истратил деньги, на которые должен был жить целый месяц. Он занял у приятеля и уже начал тревожиться, как быть дальше, когда пришло письмо от дядюшки. В нём было две тысячи франков. Студент вздохнул с облегчением. Он уплатил долги и сделал подарок любовнице. А «Собор» купил коллекционер, который спустя много лет передал свои картины в Лувр.

Сейчас тот студент — старый знаменитый писатель. Но сердце его осталось молодым. Он по-прежнему в восхищении застывает на месте при виде прекрасного пейзажа или красивой женщины. Часто, выйдя из дому, он встречает на улице пожилую даму, живущую по соседству. Эта дама — его бывшая любовница. Лицо её заплыло жиром, под глазами, когда-то столь прекрасными, набухли мешки, над верхней губой торчат седые волоски. Она с трудом передвигается — видно, дряблые ноги плохо слушаются её. Писатель раскланивается с ней и, не задерживаясь, спешит дальше, ему хорошо известен её злобный нрав и неприятно вспоминать, что когда-то он любил её.

Иногда он заходит в Лувр и поднимается в зал, где висит «Собор». Он долго смотрит на картину и вздыхает.

Андре Моруа —  из сборника рассказов «Фиалки по средам»

Мне противно слово «элитный», которое всё чаще звучит вокруг. Элитные школы — почему они существуют сегодня? Любая наша школа должна быть элитной. Ведь те люди, которые сейчас считают себя элитой и отдают своих детей в элитные учебные заведения, они же учились в Советском Союзе. Учились в то время, когда у всех возможности были равные. Но они же выучились! Они же заняли своё положение! Откуда тогда такая убеждённость, что они и их дети достойны большего, чем другие? Что случилось с людьми? Я говорю про тех, кто шикует, кто ухватил куш и не хочет его отдавать. Это же пародия на человеческую жизнь — жировать среди бедных.

Сын Жванецкого рассказал о жизни без отца.

Сын писателя-сатирика Михаила Жванецкого, журналист и сценарист, Андрей Рывкин рассказал, что в детстве ему очень не хватало отца. Артист часто шутил со сцены на тему отцов и детей, что очень расстраивало Андрея.

"Я был панчлайном его шуток: то он не может вспомнить, сколько у него детей (зал надрывается), то изрекает, что «одно неверное движение, и ты отец» (зал погибает со смеху). Может, не сейчас — но в прошлом было именно так. Я не особо смеялся, но взрослые, включая мать, говорили, что до юмора Жванецкого еще нужно дорасти. После его эфиров я рассматривал себя в зеркало, понимая, что его «одно неверное движение» — это я.

"Мое знакомство с отцом случилось после его выступления в Бостоне, где я — скрывшись от мамы и дождавшись оттока фанатов из гримерки, — решил, наконец, подойти. Мне было одиннадцать, я хотел познакомиться с папой. Отец пожал мою вспотевшую руку и машинально вручил брошюру «Этапы большого пути» — со своей огромной фотографией на обложке. Я не мог произнести ни слова. Он оставил размашистый автограф и удалился в обществе длинноногих поклонниц, появившихся из ниоткуда.

Нагибин проводил меня до калитки дачи.

- Вот умру, - сказал мне, прощаясь, - годика через два и публикуй наш разговор в большой прессе. Когда улягутся обиды, успокоится душа.

И ткнулся в мою щеку сухими губами...

- Юрий Маркович, что такое счастье?

- Вы помните "Прощай, оружие!" Хемингуэя? Там лейтенант Генри отвечает на ваш вопрос: счастье - в любимой женщине. Когда я прочел этот ответ лейтенанта, то, помню, подумал: Боже мой, как бедно... Гораздо большее счастье в творчестве, в путешествиях, приключениях...

Такое запоздалое мушкетерство во мне говорило. Уж любимая женщина, она всегда найдется, думал я.

Мне скоро 75 лет, и я пришел к этой необычайной мудрости лейтенанта Генри и Хемингуэя: счастье - в любимой женщине.

Лилия для Лёни. Пронзительный, трогательный, добрый рассказ

Дома были гости. Гости у них были почти всегда.

— Всё пьют, пьют, бутылок полно, а еды совсем нет. Хоть бы хлеба кусок найти…но на столе одни окурки и пустая консервная банка из под кильки, — Лёня ещё раз внимательно оглядел стол, ничего нет.

— Ладно, мама, я пошел, — сказал мальчик и стал медленно натягивать свои рваные ботинки.

Он еще надеялся, что мама все-таки остановит его, все-таки скажет,

— Куда же ты, сынок, не поемши, да и холодно на улице. Сиди дома. Сейчас я сварю кашу, а гостей прогоню, и полы помою. —

Он всегда ждал от мамы ласковое слово, но она не любила говорить ласковые слова. Слова, которые она говорила, были похожи на колючки, от которых Лёне хотелось съёжиться и спрятаться.