«В красной рубашке, с лицом, как вымя,

Голову срезал палач и мне,

Она лежала вместе с другими

Здесь, в ящике скользком, на самом дне».

Николай Гумилев. «Заблудившийся трамвай», 1919 г.

В 1923-м, через два года после смерти Гумилева от чекистской пули, Владимир Набоков воспомнил торжественным гекзаметром об этом трагическом для истории Серебряного Века событии:

«Гордо и ясно ты умер, умер, как Муза учила.

Ныне, в тиши Елисейской, с тобой говорит о летящем

медном Петре и о диких ветрах африканских — Пушкин».

Возможно, в его, Набокова, берлинское изгнание дошли слухи о том веселом спокойствии, с которым в ночь на 26 августа 1921-го Гумилев встретил смерть от рук своих безжалостных палачей.

В канун столетия этой роковой даты кажется само собой разумеющимся припомнить обстоятельства, связанные с арестом и казнью поэта, тем более, что именно предсмертные его стихи, будто бы нацарапанные его рукой накануне расстрела на стене тюремной камеры, и сделали Гумилева чуть не самым мифологизированным персонажем русской поэзии 20-го века. Ведь в нашей памяти он остался не только, а может быть и не столько лидером акмеизма - новой поэтической школы, украсившей Серебряный Век великими именами Ахматовой и Мандельштама.

Скорее, мы помним Николая Гумилева сверкающей толпой из одного человека: поэтом-воином и «городским сумасшедшим», поэтом-рыцарем и беспутным Казановой, оранжерейным книжником и бесстрашным конкистадором, теоретиком стихосложения и охотником на леопардов, спокойно смотревшим в глаза смерти не только в джунглях экваториальной Африки и окопах Первой Мировой, но и перед лицом своих большевистских убийц. 

7 августа того же года от цинги, истощения, а, вернее всего, - от «нехватки воздуха» умер в Петрограде Александр Блок - вечный поэтический соперник Гумилева, сказавший о нем однажды так: «Странный поэт Гумилев. Все люди ездят во Францию, а он в Африку. Все ходят в шляпе, а он в цилиндре. Ну, и стихи такие. В цилиндре». Блок многократно превосходил своего младшего собрата тем неправдоподобным сиянием славы, с которой не мог соперничать тогда никто. Однако уход Блока не породил прекрасных легенд, наподобие той, о стихах на стене ЧК-ого узилища, до которой мы еще должны добраться, дабы финал рассказа «о жизни и смерти» Гумилева был достоен беспримерной доблести его главного героя.

Переходя из уст в уста, а сегодня - из блога в блог, прекрасный миф о последних часах поэта не перестает волновать нас и через сто лет после его смерти. Этот миф был порожден не только поразительным мужеством, с которым Николай Гумилев встретил смерть. Он - результат всей его короткой 35-летней жизни, до предела насыщенной небывалыми событиями, любовями и алмазной огранки стихами. О земном его пути, презрев хронологию, а лишь фрагментарно, мы и вспомним, прежде чем войти в камеру №7 Дома Предварительного Заключения (ДПЗ) на Шпалерной, откуда Гумилева с 56-ю другими подельниками по «делу Таганцева» увезли к расстрельному рву в Ковалевском лесу, недалеко от Ржевского артиллерийского полигона.

В 70-х, незадолго до своей смерти, Набоков, известный снобистским высокомерием по отношению к другим литераторам, поставил Гумилева-поэта на одну ступень с собой: 

«Как любил я стихи Гумилева!

Перечитывать их не могу,

но следы, например, вот такого

перебора остались в мозгу

«…И умру я не в летней беседке

от обжорства и от жары,

а с небесной бабочкой в сетке

на вершине дикой горы».

Вечный мистификатор Набоков заключил в кавычки не цитату из Гумилева, как могло бы почудиться и знатоку, а свой великолепный парафраз вот на эти строчки любимого им поэта, написанные Гумилевым в июле 1917-го:

«…И умру я не на постели, при нотариусе и враче, 

а в какой-нибудь дикой щели, утонувшей в густом плюще…»

Николай Гумилев с Анной Ахматовой и Львом. 1915

Даже по меркам экстравагантного Серебряного Века жизнь Гумилева была столь причудливо экзотична, что шансов умереть «не на постели» было у него предостаточно. Но на войне он не был даже ранен, остался жив и невредим после дуэли на Черной Речке (вы не ослышались), в Африке не заболел лихорадкой, не умер от жажды, не упал с верблюда, не погиб от отравленного копья диких аборигенов… Бог хранил его, пока за дело не взялись большевики…

В отличие от своих собратьев по литературному цеху, патетично воспевавших в стихах и прозе грядущую победу России в Первой Мировой, он пошел на нее добровольцем, хотя с детства был подвержен многочисленным хворобам, и, потому, чтобы отказаться от имевшегося у него «белого билета», пришлось долго хлопотать, и даже, по слухам, дать кому-то взятку. Гумилев, воевавший с германцами на фронтах Первой Мировой, провидчески предрекал и вторую войну с ними. По воспоминаниям ученицы Гумилева по «цеху поэтов» Ирины Одоевцевой, он говорил: «Я, конечно, приму в ней участье, непременно пойду воевать. Сколько бы вы меня ни удерживали, пойду. Снова надену военную форму, крякну и сяду на коня, только меня и видели. И на этот раз мы побьем немцев! Побьем и раздавим!». 

Далее  - https://www.chayka.org/node/12385