Относительно этих прославленных слов князя Олега о Киеве – «Cе буди мати градомъ русьским» – еще с XIX века сложилось мнение, что термин «мати» здесь следует понимать как «метрополия», что в греческом означает также «материнский город». При этом особенно не задумываются над тем, что греческое «metropolis» от meter мать и polis город существовало совершенно в ином историческом контексте. В Древней Греции – это название города-государства по отношению к основанным им поселениям в чужих землях или обозначение для государства, владевшего захваченными им землями. Вряд ли общепринятое понимание термина «метрополия» подходит к летописной истории объединения Новгорода и Киева.
 

 
Как известно из рассказа летописи, в 882 году Вещий Олег выступает в поход и присоединяет к своим владениям Киев. В данном историческом контексте политией, захватившей Киев, выступает Новгород. Следовательно, Новгород и есть метрополия. С какой же стати новгородскому князю Олегу ставить всё с ног на голову и завоёванной земле давать статус владетеля, а Новгород объявлять колонизованной периферией? Историческая мысль явно отрывается от всякой логики. Совершенно очевидно, что термин «мати» имеет здесь другое значение.
 

Нельзя не согласиться с исследователем «Голубиной книги» М.Л. Серяковым, заметившим, что князь Олег «мог назвать Киев просто столицей, старейшим, важнейшим, главнейшим и т.п. городом своей державы, но вместо этого он объявил его «мати»…» (Серяков М.Л. Голубиная книга. М., 2001. С. 313).
 
Что же это за термин «мати»? Ответить на этот вопрос в двух словах сложно, поскольку невзирая на то, что термин «мати» мы встречаем в летописи в связи с важнейшим политическим событием, а именно – с объединением Новгорода и Киева, данным термином историческая наука практически не занималась, удовлетворившись подставкой в летописный контекст значения «метрополии». Поэтому и возникают у современных читателей по этому поводу вопросы типа: Как же так? Название Киев – мужского рода, а мать – женского рода. Не пустословие ли это?
 
Невнимание исторической науки к термину «мати» объясняется тем, что термин наиболее полно раскрывается в весьма специфическом источнике – в древнерусском памятнике космогонического содержания, духовном стихе о «Голубиной книге». Ядро этого древнейшего произведения русской духовной культуры явно оформилось на той глубине тысячелетий, когда древние русы и арии осваивали Русскую равнину в рамках еще нерасчлененной общности.
 
Впервые тексты «Голубиной книги» были письменно зафиксированы в XVIII в., как и многие произведения устной традиции. А география распространения «Голубиной книги» такова, что её варианты были найдены только на севере Руси, иначе говоря, на территории Новгородской Земли, а также в Сибири, в частности, на реке Индигирке в Якутии, в среде русских староверов. Самой южной границей распространения «Голубиной книги» оказался север современной Белоруссии. На юге же Руси, точнее, на территории современной Украины не было обнаружено ни одного варианта, соответственно, «Голубиная книга» не работала на версию о распространении культуры в направлении с юга на север, как заимствования из античной и византийской традиции.
 
Только с 70-х гг. «Голубиную книгу» стал изучать В.Н. Топоров, рассматривая этот источник в плане сравнительного анализа в общем индоевропейском контексте, проводя параллели с «Ригведой» и «Авестой». Но несмотря и на это, «Голубиная книга», просуществовав в науке более 250-ти лет, почти не известна современному читателю. Эти слова принадлежат уже упоминавшемуся исследователю М.Л. Серякову, выпустившему в начале этого века первую обстоятельную монографию, исследующую «Голубиную книгу» как источник по истории древнерусской духовной культуры. Более подробно о Голубиной книге и истории ее исследования см. на Переформате здесь и здесь.
 
Духовные стихи «Голубиной книги» составлены в форме диалога, в форме вопросов и ответов или в форме загадок и отгадок. Вопрос или загадка были подходящей формой иносказания для изложения сакрального знания. Подобный тип изложения загадками-изречениями встречается, в частности, в «Ригведе» и в «Авесте». По определению Т.Я. Елизаренковой и В.Н. Топорова, цепь подобных загадок составляют основную ось мира.
 
Вопросы «Голубиной книги» нанизывают на ось мира древних русов следующие первоначала: Который царь будет над царями царь, Кая земля всем землям мати, Которо море всем морям мати, Кое возеро всем возёрам мати, Кая река да всем рекам мати, Который город всем городам мати, Котора церква всем церквам мати, Котора птица всем птицам мати, Который звире всем зверям мати, Кая гора всем горам мати, Который камень каменям мати, Кая трава всем травам мати?
 
Таким образом, согласно древнерусской мировоззренческой системе, термин «мати» использовался как основополагающий классификационный принцип по отношению к двенадцати явлениям земного мира, с помощью которого определялся главный и наиболее сакрально ценный объект – он-то и обозначался словом «мати». Для примера напомню, что в словаре Даля с Волгой связано выражение: Волга всем рекам мати. То есть в народной памяти образ Волги для древних русов закрепился как образ наиболее священной реки, такой же, как для ариев была легендарная река Сарасвати: «обладательница вод» или богиня, персонифицировавшая эту реку, а также главная священная река. У русских Волга также персонифицируется как Волга-матушка.
 
Следовательно, при князе Олеге на вопрос Голубиной книги: «Который город всем городам мати», учреждался ответ: Киев «буди мати градомъ русьским», т.е. Киев наделялся ролью сакрального центра среди городов Руси в соответствии с древнейшей мировоззренческой системой русов, иначе говоря, в соответствии с …языческой традицией. Порассуждаем немного на тему о том, что содержала в себе эта традиция.
 
Согласно исследованиям М.Л. Серякова, термин «мати» нес философское значение, уходящее своими корнями в глубокую древность индоевропейской общности, и имел очевидную аналогию в древнеиранской традиции. Там, где для обозначения старшинства и главенства в классификации мира при создании иерархической структуры внутреннего устройства древнерусская традиция пользовалась термином «мати» (реже – отец), в древнеиранском памятнике «Авесте» использовался термин «рату» – один из зороастрийских терминов, означавших «главный, начальник» или «судья». Согласно «Авесте», каждая группа предметов или существ имела своего «рату»: для богов – это Ахура-Мазда, для людей – Зороастр. Представления о рату являются очень древним пластом иранской духовной традиции.
 
Проведя сравнение авестийских текстов с соответствующими частями «Голубиной книги», Серяков делает обоснованный вывод о том, что типологическое родство древнеиранского и древнерусского памятников бесспорно: оно обусловлено одним типом мышления, последовательно вычленявшего из всего многообразия мира определённый класс явлений и ставившего во главе его идеальный архетип. Сейчас можно продолжить развитие этой мысли: родство древнеиранского и древнерусского памятников обусловлено тем, что русы и арии были народами-современниками, родившимися от одной предковой общности, относившимися к одному роду, но выделившимися, как два отдельных субъекта, каждый под своим именем, и прошедшими свой собственный путь в мировой истории – русы в большей своей части остались в Восточной Европе, после того, как арии ушли на восток и на юг.
 
Именно этим и объясняется бросающееся в глаза сходство древнерусских и арийских образов и сюжетов космогонических мифов – они рождались в одной колыбели, в Восточной Европе, где арии и русы долгое время находились в границах одной культурно-языковой общности. Но если потерять целые тысячелетия от начал древнерусской истории, то выявляемые сходства, например, древнерусских и арийских космогонических мифов можно было пытаться объяснять только заимствованиями, при этом на основе данного подхода культурным донором для древнерусской традиции должна была выступать арийская традиция. И проблема заключалась только в том, чтобы определить пути проникновения арийского влияния в славянскую среду: на это и были направлены усилия исследователей «Голубиной книги». Но продолжим рассмотрение терминов.
 
Термин рату уже на языковом уровне обнаруживает связь с древнеиранским вселенским законом Артой, а также – с понятием вселенского закона в древнеиндийской философии рита – везде один и тот же древнейший индоевропейский корень rta/rt, образовавший такое ключевое понятие как основной закон мироздания.
 
Этот изначальный термин, трансформируясь и переосмысливаясь в процессе разделения на новые этнические ветви того, что до сих пор принято именовать древней индоевропейской общностью, а сейчас можно уточнить – рода R1a, стал лоном для целого рода понятийных систем в различных индоевропейских языках и породил за тысячелетия целый спектр важнейших понятий. Древнерусские представления о вселенском законе также воплотились в различных понятиях.
 
Рита идентична древнерусскому понятию рота – совершенно особому по священной значимости обета, в христианстве сменившегося крестным целованием, также превосходившего по своей значимости другие клятвы и присяги. Следовательно, «мати» стоит в одном ряду с такими основополагающими понятиями древних философских систем ариев и древних русов как рату, Арта, рита, рота и несёт в себе глубокое экзистенциональное содержание. Но если древнерусская «рота» на языковом уровне совпадает с арийской терминологией, то «мати» сохраняет за собой особую, именно русскую (или праславянскую) лексическую форму, являющую собой тот факт, что древнерусская традиция, отражённая в «Голубиной книге», считает материнскую линию старшей, главной, первичной. Материнская ипостась наделяется свойством передавать сакральность, божественное начало своему сыну. Таким образом, источник Руси – материнское начало, и происхождение Руси было связано в народной памяти с материнским первопредком, отсюда и матушка Русь.
 
Теперь пора задать следующий вопрос: а по какой причине князь Олег провозгласил Киев «мати градомъ русьским», т.е. использовал терминологию «Голубиной книги»? Здесь надо уяснить один важный момент, связанный с правлением его предшественника князя Оскольда.
 
Сейчас собрано достаточно свидетельств источников о том, что князь Оскольд принял христианство после похода на Константинополь в 860 году. Вслед за князем крестились и многие русы. Сведения об источниках и литературе по этой проблеме собраны в книге С.В. Шумило «Князь Оскольд и христианизация Руси» (Киев, 2010). Среди источников можно назвать, например, Никоновскую летопись, Иоакимовскую летопись, Густынскую летопись, Киевский Синопсис, Степенную книгу, Мазуринский летописец и др. Видимо, с какого-то времени киевляне стали проявлять недовольство: князем ли Оскольдом, или новой религией, или тем и другим вместе.
 
Поэтому вокняжение Олега в Киеве было не столько результатом захвата, сколько результатом сговора его с киевлянами, желавшими свергнуть князя-христианина. Еще Татищев писал о том, что «не хотясче киевляне креститися, Олега на то призвали», т.е. консервативные круги общества пожелали возврата к своим тысячелетним традициям, носителя которых они видели в князе Олеге. Логично поинтересоваться, где конкретно эти традиции продолжали сохраняться, т.е. откуда князь Олег мог их принести?
 
Слова князя Олега о Киеве «Се буди мати градомъ русьским» уводят на южнобалтийское побережье, поскольку именно в Поморье была зафиксирована «материнская» классификация главного города Поморья. С. Гедеонов и А. Котляревский писали о том, что в латинских источниках отмечалось, что Щецин был старшим городом в Поморье – «мать и глава всех городов поморских» (Pomeranorum matremque civitatum). А Щецин, при этом, был крупнейшим сакральным центром на Южной Балтии, где на холме стоял храм одного из великих божеств – Триглава. Вот в южнобалтийских сакральных традициях и следует искать следы древнерусской духовной архаики, в разные эпохи связывавшей, очевидно, Русскую равнину и Южную Балтию. Ход истории мог время от времени прерывать эти связи, но память народная хранила знание о них и вызывала их из небытия тогда, когда ощущалась потребность. Так было и при вокняжении князя Олега в Киеве.
 
Как справедливо подчеркнул Серяков, князь Олег при учреждении основ своего государства, определив Киев как «мати», использовал религиозно-философскую терминологию «Голубиной книги», а сделать он мог это только в том случае, если был знаком с ней, если сам принадлежал к этой древнерусской сакральной традиции, основанной на «Голубиной книге». Кроме того, что князь Олег определил Киев на роль южнорусского сакрального центра, он вернул традицию вселенского закона роты на Русь. Под ее знаком был заключен князем Олегом его договор с Византией: «Царь же Леонъ со Олександромъ миръ сотвориста со Олгом, имешеся по дань и роте заходивше межы собою, целоваше сами крестъ, а Олга водише на роту и мужи его по Рускому закону, кляшася оружьемъ своим, и Перуном, богом своим, и Волосом, скотьемъ богомъ, и утвердиша миръ».
 
Поморский Щецин как «мати» и Киев как «мати» выступают как бы двумя полюсами той территории, которую князь Олег соединил в единое сакральное пространство. И деятельность князя Олега должна исследоваться именно в этих масштабных рамках. Но как известно, этого не делается, поскольку норманисты по-прежнему цепляются за абсурдную мысль о скандинавском происхождении князя Олега, пытаясь представить его выходцем из датских или норвежских локальных династий, «который оказался в Восточной Европе, во главе смешанного войска захватил Киев и стал великим русским князем». До тех пор, пока такая ситуация существует в российской исторической науке, научное исследование проблематики начального периода русской истории практически невозможно.
 
Лидия Грот,
кандидат исторических наук