Ксения Олеговна пошла на поправку, смеются друзья. Я не плачу, кидаюсь на шеи, верещу, в лицах рассказываю о своей жизни в больнице. На поправку, улыбаются соседки. Теперь я начала понемногу кушать, читать, писать, вязать, везде бегать, со всеми общаться. На поправку, вздыхают врачи. Я хамлю, задираюсь, чего то требую. Давеча насиловала пятикурсника, в мозг. Ну а чего? Приходит мальчик с умными глазками и моей историей болезни. А я ничего не знаю, мне почти ничего не говорят. Так мне потом соседки сказали что мальчику после моего допроса никакие экзамены не страшны. И как меня резали он рисовал, и что поражено обьяснял, и какие шрамы останутся, и что на рентгене видно, и почему именно это колят, и вообще все. Он поупражнялся, я разобралась. Я же каждую перевязку боялась повторной операции. И каждую ночь умереть. А теперь все хорошо.

это, наверное, я просто в больницах не лежала. В детстве и в беспамятстве только. Ну и в психушке, но там все иначе, там я все понимала.

перебираю вязание, рисунки, книжки, плюшевых медведей, витаминки, новокаин, сигареты, шприцы, конфетки, игрушки из киндеров, мне звонит А, спрашивает, как я, мне звонит Н, спрашивает, как я, ко мне приезжает З с шоколадным коктейлем и пюре (спасибо, вкусно!), приезжает В с соками и настроением, приезжает С, с велосипедом и широким плечом, куда я прячу нос, приезжает Н, с чистым бельем и холодными пальчиками, которые вцепились в меня и побелели, и пока можно, она не отпустит, они приезжают, а я считаю по пальцам, прибавляю тех, кто не приехал за дальностью и улыбаюсь - мне вполне их хватает, чтоб чувствовать себя нужной, любимой, не-одинокой.

И я почти перестала плакать, даже от нежности, нежность моя заботится о бабулях, нежность моя улыбается, рисует, звонит маме, и выдыхает в каждое зеркало - на поправку.