Чувство, будто ты улетаешь… Или это уж не ты? Нет, не ты… Словно опять вернулось детство… Она раскачивается на тарзанке, вновь и вновь. Глотает воздух, прищуривает глаза. Тут есть все: и переливы ручья, и лес, и клочки голубого неба.

 

Дым. Она чувствует его прежде, чем успевает угаснуть ощущение полета. Трещит сожженная веревка, и она падает вниз, к земле. В груди еще бьется радость. Накатывает боль. Она закрывает глаза.

 

Это не может быть рай, но она чувствует себя странно счастливой…

 

- Ты ведь этого хотела? – спрашивает чей-то голос. – Ты искала вечности. Вечного полета…

 

 

Голос гремит в ушах. Раскаты грома, густые, басистые.

 

- …невозможно устоять, - говорит Роберт. – Об этом говорили, говорят и будут говорить. А темы – кот наплакал!

 

- Э, Роберт, опять у тебя беллетристика какая-то пошла, - смеется Давид. – Ты же первый болтать всегда начинаешь. А вот предлагаешь не говорить ничего. Тогда и политики не будет.

 

«Лучше б и вправду ее не было», - скучающе думает Тина.

 

Она лежит, свернувшись в комочек, на диванных подушках и умирает от тоски. Эти разговоры взрослых… Они ни к чему не ведут.

 

- Папа, - Тина дергает Роберта за подол пиджака, но тот, увлеченный спором, не видит и не чувствует ее. – Папа!

 

Мужчины затихают. Роза, тетя Тины, приподнимается со своего стула в углу, чтобы узнать, отчего кричит племянница.

 

- Мама никогда не забывала про меня, - бормочет Тина, глубже зарываясь в подушки.

 

Роза понимает, что нужно успокоить девочку, но ей не хочется оставлять свое вязание. Пока она колеблется, открывается дверь и в накуренную комнату с выцветшими зелененькими обоями и скрипучим паркетом входит мужчина. Не понять, толст он или тонок, высок или низок. Его пышные усы грязно-рыжего цвета топорщатся на лице, словно две щетки для чистки обуви; глаза, едва выглядывая из-за щек, смотрят радостно.

 

Но главное в человеке, отчего Тина задерживает дыхание, это его шляпы. Он приносит с собой не более пятнадцати, но дома у него хранятся сотни…

 

- Дядюшка Эдгар, - расплывается в улыбке бестолковая Роза. – Хорошо, что вы пришли.

 

- Это прекрасно, да, согласен, но что-то я не вижу радостных лиц. И почему тишина?

 

Дядюшка Эдгар обводит присутствующих хитрым взглядом. Здесь мужчины, пятнадцатилетний Крис, старающийся казаться взрослым, Роза, кроме нее еще несколько усталых женщин да Тина.

 

- Мы говорили о политике, дядя Эдгар, - не к месту заявляет Крис.

 

- Тогда, конечно, я понимаю, отчего на лицах печаль и скука, - дядюшка Эдгар взмахивает рукой, и одна из ярких фетровых шляп садится на голову Тине. – Политика в наше время хуже касторового масла и рыбьего жира, верно, Тинка?

 

С появлением своего любимого дядюшки Тина забывает все свои горести. Она улыбается и постепенно оттаивает. Ее щечки краснеют, и она становится такой же хорошенькой, как и ее погибшая мама.

 

- Вы, я вижу, совсем тут убили ребенка своей политикой.

 

Дядюшка Эдгар проходит к столу и садится между Робертом и Тиной. Никто не говорит ему ни слова, дядюшку любят – и стесняются.

 

- Веришь, Тинка, что есть мир, где нет скучных вещей и ничто хорошее никогда не кончается? – вдруг спрашивает он.

 

- И конфеты не кончаются?

 

- Не кончаются.

 

- И газировка?

 

- И газировка.

 

Тина молчит. Ей вспоминается милое, родное лицо, обрамленное темными кудряшками, зеленые глаза без блеска. Ей хочется спросить, но…

 

- А жизнь? – Тина смотрит в потолок, за которым небо. – Люди там не умирают?

 

- Нет, там нет концов. Вечность во всем.

 

Один из стариков шевелится в кресле.

 

- Разве это хорошо – вечность? Знать, что никогда ты не вырвешься из запутанной паутины…

 

- Только дети мечтают о вечной жизни, - говорит Давид, и у Криса гаснут загоревшиеся было глаза. – Но нам интересно, дядюшка Эдгар, что же дальше?

 

- Детские сказки, - нарочито небрежным тоном фыркает Крис.

 

Дядюшка Эдгар долго вглядывается в лицо Криса, потом ловко нацепляет ему на голову похожую на чугунный котелок шляпу. Другие шляпы распределяются между остальными членами большого семейства. Розе не хватает шляпы, она вздыхает и, словно белое приведение, уходит в кухню.

 

- Это давно забытое поверье… Будто сила четырех стихий в соединении с пятым элементом и с нечто таинственным открывает проход в мир Вечности, - тихо говорит дядюшка Эдгар.

 

Тинка слушает внимательно. Ей, как никому, хочется попасть в этот мир.

 

- Известны случаи, когда люди просто-напросто исчезали. Им помогала кровь, или чувства, или солнце. Иногда – горный хрусталь.

 

- И что из того? – недовольно спрашивает мать Криса: выдумки дядюшки отвлекли ее от вышивки, и она сбилась.

 

- На вас шляпа поменяла цвет, - улыбается дядюшка Эдгар.

 

Все смотрят на женщину и смеются, Тина – громче всех. Ее серебристый заливистый хохот наполняет комнату и заставляет этот момент отпечататься в памяти.

 

 

«Этот мир – не наш» - спустя года, вспоминает Тина. Мягкий голос дядюшки не нарушает стройного течения ее мыслей, наоборот – помогает ей принимать верные решения. Его давно уже нет в живых, но память остается…

 

И Тина верит в мир Вечности.

 

Она уже девушка, стройная, с копной черных волос. Богатейшие люди города мечтают женить на ней своих сыновей. Сам Крис заглядывается на нее – теперь он банкир, и рассуждает о политике ничуть не хуже других – так, как и положено в обществе. На его взгляд, Тина слишком много мечтает, но это не мешает ему грезить о ней каждую свободную минуту.

 

А Роза все такая же: считает, что присматривает за Тиной, и ходит по дому туда-сюда в белом фартуке. Скучно жить в маленьком городке и работать цветочницей – Тине хочется большего. Но она не знает ничего за пределами своей крошечной родины.

 

По вечерам она убегает в лес: там стоит серый сарай, в котором когда-то жил лесоруб. Сарай старый, с каждым годом он все больше и больше косит на одну сторону, и уже скоро – Тина понимает это – она не сможет войти под крышу. Но сарай стоит того, чтобы навестить его… Рядом, на дереве, висят качели. Веревки кажутся тонкими и непрочными, и Тина поначалу боялась сесть на вытертую дощечку, но потом все же осмелилась.

 

Это самые драгоценные моменты ее жизни… На качелях Тинка словно возвращается в детство… Ей не страшны люди в пиджаках и галстуках, она смеется над ними, ведь на всех надеты смешные шляпы. Дядюшка Эдгар научил ее видеть шляпы для каждого, кого она встретит в жизни. Ей не страшны длинные разговоры и правила приличия. Что есть приличия? Они старят людей.

 

Она хочет смеяться и не хочет слезать. Ветер свистит в ушах, и Тине кажется, что мама свистит вместе с ветром. Она отлично умела это: словно птица поутру.

 

Мама… Для Тины нет человека ближе нее. Мама была настоящей, как и дядюшка.  И, как и дядюшка, она исчезла куда-то, не успев попрощаться.

 

Тине горько, и качели замедляют свой ход. Она не станет плакать – она не умеет.

 

 

Проходит время. Тина – мать и растит ребенка, маленького зеленоглазого мальчика. Крис восседает во главе стола, и порой Тина забывает, что он там делает. «Как случилось так?» - спрашивает она себя.

 

- Темы – кот наплакал! – говорит Крис. – А демагогии развели… Три газетных страницы… Ты читала газету?

 

- Я не читаю газет, - с усилием вслушиваясь в слова, отвечает Тина.

 

- Ах, ну да, я забываю все время… А зря ты не читаешь. На три листа! И все три – ерунда, пыль, так… Кстати, говорят, в следующем номере будет статья про наш банк.

 

Крис рассуждает так, будто не знает, что о единственном в городе банке пишут каждые два месяца: у жалкой газетенки просто нет других тем.

 

- О чем ты говоришь? – спрашивает Тина так тихо, что Крис не слышит ее.

 

Маленький мальчик – Крис назвал его Романом, хотя Тина хотела, чтобы ее сына звали Эдгаром, в честь дядюшки – просит уложить его спать.

 

Тина отводит его в комнату, раздевает и укрывает одеялом. Он сладко щурится, глядя на свою маму, тянется обнять ее. Только эти минуты и доставляют ей радость.

 

Мальчик засыпает, и Тину тянет к окну. Оно открыто, и легкие занавески колышутся на ветру. Ей хочется летать, ей хочется смеяться – ей кажется, этого не было так давно! Теперь каждое мгновение – как вечность.

 

Она не об этом мечтала.

 

Тина высовывается по пояс. Сияние звезд обжигает ей руки, но воздух так ласково-влажен, что это даже приятно. Улыбка озаряет ее лицо. Наверное, это то, к чему она стремилась, к чему она шла так долго и чему не могли уже помочь качели? Неужели с каждым годом все труднее станут пути укрыться, спрятаться, убежать от реальной жизни, навсегда заведенной на сплетни и политику?

 

- Ты ведь этого хотела? – спрашивает чей-то голос. – Ты искала вечности. Вечного полета…

 

 

Роману семь, он ходит в закрытую школу для мальчиков, потому что бабушка Роза умерла и некому приглядывать за ним. Однако с папой он видится довольно часто – раз в неделю, и тот неизменно спрашивает у Романа:

 

- Как арифметика?

 

Но Роману не нравится арифметика. Он любит играть в саду, вырезать ножницами сложные фигуры и петь песни. У него очень смешная челка, и каждый раз, когда он наклоняет голову, она загораживаем ему глаза. Он просил не обрезать ее, и воспитатели послушались его.

 

Он сказал мне по секрету, что хочет поскорее вырасти и найти большой-большой город за океаном, где много разных людей и историй, и стать художником. Тогда он сможет красиво нарисовать свою маму.

 

 

И он постигнет свою Вечность – когда-нибудь, когда мы будем уже взрослыми. От нее не уйти, но кто-то стремится туда и ищет пути, а кто-то попадает случайно, неведомыми тропами. Там лежит та же земля и люди выглядят так же. Но никто и никогда не говорит о политике…