http://71er.baxonet.biz/

http://freedom10.3dn.ru

Вложение: 3877069_prodayutsya_natashi.pdf

http://freedom10.3dn.ru

Сосед: Всем привет. Чтобы Гимназистке не скучать, я также решил взяться "за перо". Не судите строго. Это мой первый опыт. Я расскажу, как будучи инженером, не имея никакого отношения к медицине, я попал на медосмотр в военкомат и активно участвовал в нем. Спустя десяток лет упорной работы за границей я вернулся в свой родной город. Вернулся не на совсем, просто погостить, побродить по родным местам, поностальгировать... Я не буду описывать все свои впечатления о том как разросся наш городок, как изменилось население, а сразу перейду к главному, к судьбоносной встрече со своим одноклассником, Женькой. Мы действительно были с ним "не разлей вода" до самого выпускного. Но как-то потерялись потом, ни я не знал ничего о нем, ни он обо мне. Бывает так в жизни. Но встрече мы были рады оба. Я тут же (хоть и не очень пристрастен к этому делу, да и было еще утро), предложил Женьке отметить нашу встречу. Он как-то замялся, и видно было, что торопится, и расставаться не хотел, в общем позвал он меня с собой на работу. Сказал, что времени это возьмет не мало, но скучать я там не буду. Это он гарантирует. И хитро подмигнул мне. Я даже не придал его словам значения, и тут же последовал за ним, по пути расспрашивая его обо всем подряд. Минут через 10 мы подошли, к зданию, перед которым даже будучи увлеченный беседой, я остановился как вкопанный, и входить не стал, хотя Женька увлекал меня туда. Это было здание нашего местного военкомата. С ним были связаны некоторые неприятные моменты моей жизни, которые донесли из прошлого ощущение тревоги. Я вопросительно посмотрел на Женьку, а он пожал плечами. - Я здесь работаю. Я состроил кислую гримасу, выражая тем самым свое нежелание заходить туда даже в качестве друга работника, на что Женька мне возразил: - Ты мне рожи то не строй. У нас сегодня женский день. Медосмотр студенток, 1-й- 2-й курс. Будешь почетным членом комиссии. От услышанного у меня глаза заметно округлились, и я более не возражая последовал за ним. Мы прошли по знакомому коридору и свернули за угол, и я сразу же понял, что томительным мое ожидание не будет. Коридор был просто забит молоденькими девочками, одетых только в трусики и лифчики. Бог ты мой, что же это было за зрелище. Сколько разных оттенков читалось на этих личиках от легкого румянца, до реального испуга. Появление двух мужчин несколько взбудоражило толпу и они расступились, уступая нам дорогу. Мы заглянули в небольшую комнатушку, где оба облачились в белоснежные халаты, после чего пробираясь снова сквозь толпу обнаженных до нижнего белья девчонок вошли в зал, где восседала, кхм-кхм, медкомиссия, в которой мне, по иронии судьбы, отводилось "почетное" место... (Продолжение следует)

 

Сосед: Я думаю мужики меня поймут, если я признаюсь, что последующие минут 15, а может и больше я находился в ступоре. Я пропустил момент знакомства с остальными членами комиссии, я совершенно не помню в каком качестве Женька представил меня своим коллегам. Но они мне дружелюбно улыбались. Я им тоже улыбался. Немолодая медсестра, необъятных размеров, предложила нам кофе. Только по употреблении кофеина, владение собой постепенно вернулось ко мне. Вообще все протекало в такой непринужденной обстановке. Я спросил почему к нам до сих пор никто не вошел. На что мне ответили, что мы в заключении, а до нас девчонки должны пройти еще несколько кабинетов, зубной, ЛОР, остальных не помню, так что время пока есть. Прошло еще какое-то время и вдруг все мои собеседники в белых халатах, как по приказу выбросили одноразовые стаканы от кофе в мусорное ведро и приняв серьезное выражение лиц, уселись за длинный стол. Еще через минуту, дверь робко приоткрылись, и в проеме показалось несколько девушек в одном нижнем белье, вероятно из числа тех, кого мы видели в коридоре. - Марья Сергеевна! - недовольным громким голосом воззвал мой друг Женя неизвестно к кому. Из соседней комнаты впопыхах появилась все та же необъятных размеров медсестра, которая торопливо направлялась к раскрытой двери. Она выбежала наружу, выталкивая по дороге заглядывавших к нам девчонок, и захлопнула за собой дверь, с той стороны, вызвав мое дикое разочарование. Но разочарование мое было преждевременным. Я это понял спустя 5 минут. Дверь снова раскрылась и к нам входила на этот раз совершенно обнаженная девушка, стыдливо прикрывавшая одной рукой низ живота, а другой грудь. Она нерешительно приближалась к нам в сопровождении Марьи Сергеевны, которая несла личное дело. - Ну-с... - деловито произнес Женька вставая навстречу юной даме, - Руки опускаем и проходим ближе к столу. Девушка вспыхнув ярким румянцем на щеках, послушно убрала руки. Марья Сергеевна положила личное дело на стол и снова вышла. (Продолжение следует)

Сосед: Во всем этом разврате Женьке отводилась ведущая роль. В отличии от всех остальных присутствующих, которые молча сидела за столом и смотрели, в кранэ случае перешептывались, Женька непрерывно обхаживал пациентку - щупал грудь, стучал пальцем по позвоночнику, заставлял повернуться то туда, то сюда, зажмуриться и коснуться пальцем кончика носа. Венцом всего этого стала просьба развернуться задом ко всем присутствующим, нагнуться и развести руками ягодицы. Девушку эта просьба повергла в шок. По правде сказать - меня тоже. Но Женька без тени смущения продолжал гнуть свою линию. - Ты что, милочка, плохо слышишь? Давай, не задерживай. Скоро следующая войдет, и тогда это будет для тебя еще стыднее сделать. А пока тут все врачи. Ну-ка?! (Да уж! Врачи...) Поторапливая девушку, мой друг небрежно шлепнул ее по ягодицам, вызвав у всех присутствующих, разумеется кроме этой несчастной, улыбку, ну а сама девушка была готова расплакаться от унижения и стыда. Повинуясь, она повернулась к нам своей округлой, и я бы сказал, несколько толстоватой, попой, и раздвинула ягодицы, открывая всем присутствующим свое сокровенное. Я чувствовал себя, как мальчика, которому впервые в жизни попался в руки порножурнал. От нытья в паху становилось просто не по себе. Но оторваться от этого зрелища я был просто не в состоянии. В ушах у меня звенел какой-то странный звон, сквозь который я не отчетливо слышал Женькин голос: - Хорошо, можешь выпрямиться. Девушка вся пунцовая выпрямилась и развернулась к нам. Не поднимая глаз, она ответила еще не несколько вопросов, после чего ее отпустили, вручив ей ее личное дело. (Продолжение следует)
 

Девушки на войне http://freedom10.3dn.ru

http://freedom10.3dn.ru

Фридрих Шмидт был секретарем тайной полевой полиции 626-й группы при первой танковой армии германских вооруженных сил. Таково его звание. Секретарь вел дневник. Он начал его 22 февраля сего года, а закончил 5 мая. Дневник он вел в Буденновке, близ Мариуполя. Вот выдержки из дневника Фридриха Шмидта:

«25 февраля. Я не ожидал, что сегодняшний день будет одним из самых напряженных дней моей жизни...

Коммунистка Екатерина Скороедова за несколько дней до атаки русских на Буденновку знала об этом. Она отрицательно отзывалась о русских, которые с нами сотрудничают. Ее расстреляли в 12.00... Старик Савелий Петрович Степаненко и его жена из Самсоновки были также расстреляны... Уничтожен также четырехлетний ребенок любовницы Горавилина. Около 16.00 ко мне привели четырех восемнадцатилетних девушек, которые перешли по льду из Ейска... Нагайка сделала их более послушными. Все четверо студентки и красотки... В переполненных камерах кошмар...

26 февраля. События сегодняшнего дня превосходят все мною пережитое... Большой интерес вызвала красотка Тамара. Затем привели еще шесть парней и одну девушку. Не помогали никакие уговоры, никакие самые жестокие избиения нагайкой. Они вели себя чертовски! Девушка не проронила ни слезинки, она только скрежетала зубами... После беспощадного избиения моя рука перестала действовать... Я получил в наследство две бутылки коньяка, одну от лейтенанта Коха из штаба графа фон Ферстера, другую от румын. Я снова счастлив. Дует южный ветер, начинается оттепель. Первая рота полевой жандармерии в трех километрах севернее Буденновки поймала пять парней в возрасте семнадцати лет. Их привели ко мне... Началось избиение нагайкой. При этом я разбил рукоятку на мелкие куски. Мы избивали вдвоем... Однако они ни в чем не сознались... Ко мне привели двух красноармейцев... Их подвергли избиению. «Отделываю» сапожника из Буденновки, полагавшего, что он может себе позволить выпады против нашей армии. На правой руке у меня уже болят мускулы. Продолжается оттепель...

1 марта. Еще одно военное воскресенье... Получил содержание 105 марок 50 пфеннигов... Сегодня снова обедал у румын. Я замечательно пообедал... В 16.00 меня неожиданно пригласили на кофе к генералу фон Ферстеру...

2 марта. Мне не по себе. Внезапно у меня начался понос. Я вынужден лежать...

3 марта. Допрашивал лейтенанта Пономаренко, о котором мне доложили. Пономаренко был ранен 2 марта в голову, бежал в колхоз им. Розы Люксембург, там переоделся и скрывался. Семья, укрывшая Пономаренко, сначала лгала. Я, разумеется, избил их... Вечером снова ко мне привели пятерых из Ейска. Как обычно, это — подростки. Пользуясь своим уже оправдавшим себя упрощенным методом, я заставил их сознаться — я пустил, как всегда, в ход нагайку. Погода становится мягче.

4 марта. Прекрасная солнечная погода... Унтер-офицер Фойгт уже расстрелял сапожника Александра Якубенко. Его бросили в массовую могилу. У меня все время ужасно чешется тело.

6 марта. Я пожертвовал 40 марок в фонд «зимней помощи».

7 марта. Мы живем еще хорошо. Получаю масло, яйца, кур и молоко. Ем каждый день различные закуски... В 16.00 ко мне снова приводят четырех молоденьких партизан...

8 марта. Унтер-офицер Шпригвальд и фрау Рейдман вернулись из Мариуполя. Они привезли почту и письменный приказ Грошеку о расстреле... Сегодня я уже расстрелял шестерых... Мне сообщили, что из Веселого прибыла еще одна семнадцатилетняя.

9 марта. Как улыбается солнце, как сверкает снег, но даже золотое солнце не может меня развеселить. Сегодня трудный день. Я проснулся в три часа. Мне приснился страшный сон: это потому, что я должен сегодня укокошить тридцать захваченных подростков. Сегодня утром Мария мне приготовила аппетитный торт... В 10.00 ко мне снова привели двух девушек и шесть парней... Мне пришлось беспощадно избить их... Затем начались массовые расстрелы: вчера шестерых, сегодня тридцать три заблудших создания. Я не могу кушать. Горе, если они меня поймают. Я больше не могу себя чувствовать в безопасности в Буденновке. Бесспорно, что меня ненавидят. А я должен был так поступать. Если бы мои родные знали, какой трудный день я провел! Ров почти уже наполнен трупами. И как геройски умеет умирать эта большевистская молодежь! Что это такое — любовь к отечеству или коммунизм, проникший в их плоть и кровь? Некоторые из них, в особенности девушки, не проронили ни слезинки. Ведь это же доблесть. Им приказали раздеться догола (одежду нам надо продать)... Горе мне, если меня здесь поймают!

11 марта. Низшую расу можно воспитать только поркой. Рядом с моей квартирой я построил приличную уборную и повесил большую вывеску, что пользование уборной гражданским лицам воспрещается... Напротив моей спальни находится канцелярия бургомистра, куда утром приходят рабочие, занятые на земляных работах. Несмотря на объявления, они пользуются уборной. А как я их за это избиваю! Впредь я буду за это расстреливать.

13 марта. Вследствие чрезмерной работы я уже давно не писал домой. Собственно говоря, у меня и нет желания писать своим — они этого не заслужили... Затем я приказал избить русского, ему 57 лет, и его зятя за непочтительные выражения по адресу немцев. Затем я пошел к румынскому полковнику...

14 марта. Снова наступили сильные холода. У меня опять понос и боли в области сердца, я приказал позвать врача... Он поставил диагноз: расстройство желудка и невроз сердца... Сегодня я приказал расстрелять Людмилу Чуканову — 17 лет. Я должен убивать подростков, вероятно, поэтому у меня нервное состояние сердца.

17 марта. Моя первая работа с утра — приказал привезти на телеге из госпиталя пятого русского парашютиста и тут же перед массовой могилой расстрелял его... После этого я мирно прожил день. После обеда совершил прогулку. Земля подмерзла.

19 марта. Я слег. Приказал пригласить нашего военного врача. Он выслушал и нашел, что у меня сердце в порядке. Он констатировал душевную депрессию. Против запора он дал мне пилюли, а против зуда мазь... У нас хорошая свинья. Мы заказали колбасы.

21 марта. Такого страшного дня в Буденновке мы еще не переживали. Вечером появился русский бомбардировщик, он сбросил осветительные ракеты, а затем двенадцать бомб. Окна в рамах звенели. Можно себе представить, какое у меня было чувство, когда я, лежа в кровати, слышал гудение самолета и разрывы...

23 марта. Сегодня я допрашивал одну женщину, которая обокрала мою переводчицу, фрау Рейдман. Мы ее высекли по голому заду. Даже фрау Рейдман плакала при виде этого. Потом я гулял по деревне и зашел к нашему мяснику, который готовит мне колбасы... Затем я допросил двух парнишек, которые пытались пройти по льду к Ростову. Их расстреляли как шпионов. Затем ко мне привели еще одного паренька, который несколько дней тому назад пришел по льду из Ейска... Между тем мне приносят ливерную колбасу. На вкус неплохо. Я хотел высечь одну комсомолку...

27 марта. Ночь прошла спокойно... Я допрашиваю двух четырнадцатилетних мальчиков, которые бродили в окрестностях. Приказал избить одну женщину за то, что она не зарегистрировалась.

28 марта. Пошел в гости к полковнику арбейтсфюреру Вейнару. В 18.00 я приказал расстрелять мужчину и женщину, которые пытались пройти по льду...

1 апреля. Получил 108 марок в рублях — большая пачка денег. Валя снова массирует и купает меня...

10 апреля. Солнце печет. Когда утром Мария раскрывает окно, яркие лучи солнца освещают мою кровать. Теперь у меня вспух нос. Мария ищет на мне вшей. Лед прошел, и теперь нам угрожают только самолеты. Я снова подверг порке нескольких девушек и парней за то, что они пропустили регистрацию. Среди них дочь старосты. Неприятное чувство я испытываю, когда начинает темнеть, — я тогда думаю о бомбардировщиках.

11 апреля. Все рады моему приходу. Со мной обращаются, как с царем. Мы хорошо ужинаем и пьем водку...

12 апреля. Каждое утро я пью горячее молоко и кушаю омлет... Работы стало меньше... Мы теперь работаем только в местных масштабах. Наказания — или порка, или расстрел. Чаще всего я провожу порку по голым ягодицам.

16 апреля. Сегодня спокойный день. Разрешил только спор между старостой и начальником милиции, а потом избил трех мужчин и одну женщину, которые, несмотря на запрещение, пришли в Буденновку в поисках работы... Затем я избил еще одну бабу, военную, она призналась, что была санитаркой...

От румын я получал несколько раз водку, папиросы и сахар. Я снова счастлив. Наконец-то Грошек дошел до того, чтобы представить меня к награждению крестом с мечами второго класса за военные заслуги, и я награжден.

17 апреля. Девушки (Мария, Анна, Вера) поют и играют возле моей кровати... Вечером пришли с новостью, пошел с переводчиком, чтобы выяснить дело на месте. Бабьи сплетни. Я высек двух девушек у меня на квартире по голым ягодицам...

18 апреля. Дождливый пасмурный день. Я вызвал много девушек, которые неодобрительно отзывались о тайной полевой полиции. Я их всех высек».

http://freedom10.3dn.ru

Как и ожидалось, повышенным интересом пользовалась Ремилла. Однако теперь покупатели не просто ощупывали девушку, но стремились понять ее физиологическую выносливость. Один говорил Нетарху:
– У меня глаз опытный. Девка хороша, но молодая. По молодости стерпела насильников, хотя вижу, как там все запущено. А что будет, если мои клиенты по 20 раз за день будут ее заказывать? Девка видная, будет пользоваться спросом, клиенту я никогда не откажу. Так она за неделю сносится, дай бог лишь малую часть верну из 50 динаров.
– Молодость пройдет, об этом не беспокойтесь. Вы разбогатеете только на ее поцелуях. В каком еще борделе вы найдете такие золотые волосы, мой друг?
– Моих клиентов волосы не волнуют. Моих клиентов волнуют другие прелести. Меня удивляет, почему рабыня не подбрита, ничего у нее не видно.
– Мой друг, вы подбреете ее, если купите. Всегда можно открыть лоно для взоров ценителей, но что делать, если приходится сталкиваться с покупателями, которых смущает открытый девичий бутон. Я не в силах вырастить волосики на ее гладком лобке, благородном лобке, не знавшем ранее бритвы.
– Хм, хитрый Нетарх, только не надо расписывать ее девичью прелесть. Вы изрядно потрепали ее бутончик, благородство лобка не заменит девственную нетронутость.
– О, великий Ралайтан, за что мне такое наказание! Как удивлен я вашим интересом к забору, что мешает проникнуть в сад наслаждений! Кусочек кожи, не стоящий даже упоминания, если вы не собрались дать рабыне свободу и жениться на ней. Я слышал о таких случаях, есть глупцы. Но вы не производите впечатления легкомысленного человека. Взгляните же еще раз опытным взглядом на это благородное творение Всевышнего создателя, радость оно будет дарить даже мужчинам искушенным, и силу вселять в мужчин немощных.
Нетарх приказал Ремилле выйти вперед.
– Раскрой свой бутончик, уважаемый покупатель не видит твоего цветочка.
Ремилла не двинулась с места. Помощник Нетарха подтолкнул ее рукояткой скарга, демонстративно распустил жалящий кнут. Ремилла, зажмурившись от презрения к себе самой, оттянула розовые лепестки интимного места, выставляя напоказ краснеющую слизистую. Ничего там не увидеть, просто Нетрах хотел продемонстрировать покорность рабыни. Он сжал ей одну из грудей, обращаясь к покупателю:
– Боги дали вам разум и опыт оценить крепость юной груди. Эти груди никогда не отвиснут, отпугивая клиентов дряблостью, всегда будут нежными и упругими как гроздь раннего винограда, всегда будут сладкими как поздняя клубника. Ее груди вдохнут молодость в старого мужчину, пробудят мужскую зрелость в юном отроке. Взгляните на ее зад!
Нетарх повернул Ремиллу, сильно хлопнув по ягодицам. Девушка прогнулась вперед от боли в еще свежих рубцах.
– Ее зад упругий как дыня, держит форму, не расплывается студнем. Ни капельки жира, одни совершенные мышцы, вылепленные богами для вдумчивого созерцания. Кто-нибудь в вашем борделе сможет похвастаться такими ягодицами? Вы же можете не только созерцать, а и пользовать, щупать, бить. Самые сильные удары кнута без следов растворяются в бархате ее кожи! Да, мой друг, когда я взял эту девушку, всерьез задумался, не открыть ли мне свой бордель в Ферголе. Кого выберут клиенты, эту сладкую соблазнительницу или ваших потрепанных шлюх? Она одна принесет вам состояние!
– Если бы у тебя, Нетарх, было столько же ума, как шрамов на теле этой рабыни, и поменьше жадности, ты бы понял, что не сможешь обмануть владельца борделя. Твои слова рассчитаны на озабоченного юношу. Почему столько следов от кнута на ее теле? Она дерзка, горда, капризна, признайся в том! Ты показываешь ее маленькие груди и расхваливаешь как достоинство. Да она прозрачна как слюда в окнах бедняков. Настоящий мужчина ищет грубую страсть, а не утонченное удовольствие любоваться длинными худыми ногами. Как она с такими тонкими ногами сможет вынашивать ребенка и удовлетворять мужчин?! Или ты думаешь, бордель даст ей возможность прохлаждаться при беременности?
– О да, теперь я понимаю, почему боги не могут остановить насилие и войны! Столько много глупцов вокруг, даже боги не в силах с ними справиться! Я продаю рабыню для наслаждений, а меня спрашивают про свинью для траханья. Отойди в сторону, человек, если не понимаешь моих слов. Он ставит молодость в упрек, о боже! Если ты настолько скуп, что не видишь неистовой страсти в юном теле, тебя не взволнует сама богиня любви, окажись ты на ее пути. Ты ищешь старух, их нет у меня!
Взволнованная Ремилла, покусывая губы, вернулась в строй рабынь.

Цены на стройматериалы Харьков

Информационная журналистика

Полковник  отлично  устроился.  Пленница  его  долго  не  смирялась, но
потом,  так  же  как  и  все  на свете, смирилась. Кого не проберет железный
коготь  неволи  и  заточения?  Ее поместили в уединенной комнатке дома Новой
Диканьки,  на мезонине. Разумеется, за нею ходила баба Домаха, и как кормила
собак  на  привязи  и  кур  по  двору,  с  таким  же  молчаливым добродушием
хлопотала она и возле убивавшейся господской пленницы.
     -  Что ты, мое сердце, стонешь все? глянь: вон тебе ленты новые купили,
кофту  суконную,  юбки  пошили!  Чего  плакать?  И-и!  в  наши годы мы не то
сносили! - говорила иной раз Домаха, взбираясь на вышку к Оксане.
     -  Душно,  бабо!  нельзя тут быть под этою крышею! От железа пар такой,
духота  как  в  бане,-  и  это  с утра до ночи, целую ночь мечешься! Хоть бы
посвежее...
     -  Так  зачем  же  ты  противишься, неласкова к нему? Тебя и держит под
замком. А то пошла бы себе уточкою по свободе.
     Оксана отмалчивалась и только плакала.
     - Да вы, бабо, хоть окошко мне отворите!
     - Слуховое? Другого нет.
     - Да хоть слуховое, для воздуху.
     -  Эге!  А  как выскочишь с крыши да сдуру еще расшибешься? На то оно и
забито  у  нас  железом,  тут  прежде  панская казна, сказывают, была. Около
двери и сундук стоял.
     -  Куда мне разбиваться и скакать с крыши! Пропала уж теперь совсем моя
голова;  куда  мне идти? все от меня откажутся; и то я была сирота, а теперь
чем стала?
     Домаха качала головой.
     -  Сердце  мое, сердце, одумайся! На что оно-то, что ты говоришь! Пан у
нас  добрый;  побудь  с  ним  годок-другой, он тебя в золото оденет. Вон и я
была  молода,  наш  барин  сперва  меня  было отличил, а там и до дочек моих
добрался. Так что ж? Поплакала, да и замолчала! Сказано, переможется...
     -  А  зачем  же  вы,  бабо,  бежали  да  уж столько лет тут мыкаетесь в
бурлаках, на чужбине?
     -  Э! про то уж я знаю!.. Видишь, сердце, скажу я тебе, пожалуй: я пана
нашего  любила и во всем ему была покорна; да пани наша старая меня допекла,
как помер он,- от нее я и бежала... Я и бежала, сердце!
     -  Бабо,  бабо!  жгите  меня лучше на угольях, ставьте на стекла битые,
только дайте мне домой воротиться,- дайте там с горя моего помереть!
     - Да ты же сирота, беглая, Оксана! куда тебе идти?
     -  Я про то уж знаю, бабо! Попросите барина, чтоб пустил меня; будет уж
мне тут мучиться... будет!
     -  Не  можно,  Оксана,  не  можно,  и  пустые ты речи говоришь! а когда
хочешь,  вот  тебе нитки и иголки, шей себе рубашки, ишь какого холста барин
купил! голландского...
     Домаха  еще  постояла,  покачала  головой  и тихо ушла, недоумевая, как
это,  среди такой холи и роскоши, такая непокорность. Оксана плакала и, пока
было  светло, принималась без всякого сознания шить, что ей давали. Она, ноя
от  тоски, думала о священнике, о привольной роще, о ракитнике; дитя Горпины
мысленно качала... А Левенчук?
     Перед  захождением  солнца  Домаха несла ей ужинать всяких яств и питий
вволю.  Ничего не ела Оксана: "Левенчук, Левенчук! где ты?" - шептала она...
Сумерки  сгущались,  месяц  вырезывался  перед  слуховым окном, ступеньки по
лестнице  наверх  скрипели  под  знакомыми  шагами,  и  дверь в вышку Оксаны
отворялась...  "Это  он! - подумает Оксана, задрожав всем телом, и кинется в
угол каморки. Как бы хотела она в ту минуту нож в руках держать!..
     Несмотря  на темноту, легко, однако, отыскивается и ее угол и она сама.
Глухая  и  пустынная  окрестная степь и темная-темная ночь не слышат ничего,
что делается и кроется в этом каменном доме, за этою высокою оградой.
     К  рассвету  Владимир  Алексеевич  выходил  опять на площадку лестницы,
будил   ногой  спавшую  у  порога  заветных  дверей  верную  дуэнью  Домаху,
приказывал  ей пуще глаза беречь пленницу и сходил вниз. Внизу же иногда его
покорно  ждали  те  же  услужливые  Лепорелло:  Абдулка  или Самуйлик. "Ну,-
думает   Домаха,-  барин  теперь  остепенился  -  одну  знает!"  А  Владимир
Алексеевич,  нередко  в  ту  же ночь до утра, скакал с ними верхом на другое
свиданье,  в  какой-нибудь  уединенный  казацкий или колонистский хутор, где
ожидали  его  новые, путем долгих исканий купленные ласки чернобровой Катри,
Одарки  или  голубоокой немецкой Каролинхен. Оксана не знала, что и прибрать
в  голову, когда он уходил от нее. Только сердце усиленно билось в ее груди,
как  у  перепела,  нежданно перемещенного с привольных диких нив, из пахучих
гречих  или  прос  в  тесную  плетеную клетку: сколько ни мечись, сколько ни
стукай  в  сети  глупою разбитою головою, не вырвешься, не порхнешь опять на
вольную волю! 
    
Дважды,  впрочем,  в  первые  месяцы  пыталась Оксана убежать. Один раз
нашли  ее  на сеновале, куда она спряталась было, как-то уйдя до зари сверху
из  дому  и  ожидая,  пока  ворота  отопрут.  Потом она тайком переоделась в
платье  Домахи, повязалась ее старым платком, накинула на плечи ее шубейку и
с  ведром так дошла было уже до колодца. Но тут узнал и воротил ее поваренок
Антропка.  Сильно  она просилась у него, молила его, кланялась ему, обещаясь
заплатить за свой побег.
     -  Э,  сволочь! - заключил на эти вопли Антропка,- еще на вас смотреть!
С  жиру  беситесь! Марш назад, к барину-то! Чего слезы распустила! Туда же в
недотроги мостится!
     И  он  ее силой воротил, притащив в самый кабинет полковника, которого,
впрочем, тогда дома не было.
     Строгости надзора над Оксаною не прекращались.
     -  Пока  она  у  меня, всем вам двойное жалованье,- решил Панчуковский,
созвавший  всю  дворню  по  случаю этого второго приключения,- слышите? всем
двойное жалованье, сколько бы времени тут ни прожила.
     - Слышим,- будем стараться-с!
     - А тебе, Антропка, вот... за услугу!
     Полковник бросил Антропке депозитку. Тот ему ручку поцеловал.
     - Так я же, смотрите, не шучу. А уйдет, всех долой прогоню... Слышите?
     - Будьте спокойны-с; мы уж не выпустим Оксанки-с.
     -  Да  языки  держите  тоже  на  привязи;  а  выйдет  что-нибудь  какая
сплётка,-  кроме  того, что прогоню, еще вздую. Слышите? плети! Ведь вы меня
знаете.
     - Слушаем-с, как не знать! - ухмылялась беспаспортная дворня.
     - То-то же!
     Полковник  в  тот  же  вечер,  после нового побега, отправился наверх к
беглянке.
     -  А  тебе, плутовка, не стыдно? бросать меня, а? Ну, скажи, не стыдно?
Что  тебе  отец-то  Павладий?  Лучше  тебе  там  жилось  что  ли, как ты там
стряпала, дрова да воду носила?
     Молчание.
     - Домаха, уйди отсюда...
     Домаха вышла за двери. Полковник с Оксаной остались одни.
     -  Оксаночка,  не  стыдно  ли? Ты здесь, как у матери в холе! А бросишь
меня,- ведь я поймаю, что тогда будет? Ведь я со дна моря найду тебя опять!
     Опять  молчание.  Полковник  треплет  пленницу  по  щеке,  обнимает ее,
целует, на колени к себе посадил.
     -  Ведь я тебя не упущу больше; ни-ни! извини, уже, шалишь! Никому тебя
не отдам...
     Новое молчание.
     -  А  поймаю,- извини: на конюшне, душечка, высеку... О, я злой на это!
Чик-чик,чик-чик! да!..
     Оксана становится белее стены. Полковник обнимает ее еще крепче.
     -  Да,  уж  за  это извини, я не люблю шутить! У меня будь, мое сердце,
покорна  -  озолочу тебя, а непокорна - и сам прогоню, только прежде розочек
всыплю...  Ну,  что  же ты молчишь? Целуй же меня, ну, обними!.. Вот так! да
крепче, крепче... еще!
     "Боже,  господи!  Хоть  бы  ты  убил меня тут! - думает Оксана, обнимая
полковника,-  или  хоть бы я на это змеей была, чтоб от моих губ-то он сырою
землею почернел!"
     -  Да  что  же  ты  молчишь,  насупилась, будто сердишься на меня? Э! Я
этого  тоже  не  люблю,  ты знаешь! Ну, коли убежать хотела и тебя простили,
так  смейся!  Смейся же, говорю тебе, смейся!.. Вот так, так... Ну, а теперь
опять  целуй!.,  так! и опять смейся!.. Покоришься, будешь по воле жить... у
меня тоже мещаночка такая была!..
     Оксана  сквозь слезы обнимала Панчуковского, приневоленная, ластилась к
нему,  скрывала  горе  и  муки свои. А когда она оставалась одна, то рыдала,
весь  свет  проклиная;  ей  особенно  мучительными  казались  немые стены ее
вышки,  и  она  долго-долго,  сама  не  зная  о  чем думает, смотрела все на
узенькое  окошко с железною решеткой в своей комнатке да на двери, будто все
ожидая  кого-то  и  будто  не  веря  еще,  чтобы  ее  мучению  не могло быть
когда-нибудь нежданного конца.
 

Описание: Фильм рассказывает нам историю двух родных сестер Елены и Вари, которые, мечтая подзаработать денег в Лондоне, оказались проданными в один из борделей Сараево.

http://wwwznaniesila.com.ua

Серия сообщений "антирабство":
Часть 1 - девушки в неволе...
Часть 2 - Девушки и злодеи
...
Часть 20 - Фильм "Матрёшки"
Часть 21 - допрос
Часть 22 - Фильм "Секс-трафик"

В Великобритании беспредел русской мафии достигает предела: люди не смогли выдержать постоянного унижения своих женщин и нищей зарплаты за выполненную работу. Когда накал страстей достиг апогея, рабочие сбросили маски смиренных рабов и восстали, чтобы прекратить беспорядки.

Глава первая. Служба
Настало время рассказать эту историю. Не знаю, правильно, ли я делаю. Но с каждым годом держать ее в себе все труднее. Будет ли она для кого-нибудь уроком, неизвестно, а может это и не надо. У каждого из нас должны быть свои уроки.
У всякой истории есть начало. Начало этой положила мина. Калибр ее ствола я знаю точно: восемьдесят один и четыре десятых миллиметра, как никак, я – артиллерист. Хорошая мина, по любым армейским мерам. И миномет замечательный, наш немецкий марки W.34b. Много хорошего о нем могут рассказать запыленные трудяги передовой. Вот только разорвалась та трехкилограммовая мина в нескольких метрах от моего левого бока. Вы спросите, почему? Правильно спросите. Я сам не раз себя об этом спрашивал. Но это уже совсем другая, достаточно поучительная история, о ней, если позволите, в следующий раз. В тыловой флотский госпиталь под Висмаром я попал случайно, можно сказать, по странному стечению обстоятельств, но благодаря исключительно хорошему лечению, а, главное, прекрасному питанию (ну, за что у нас все так любят морячков?) встал через девять недель на ноги. На долгую память о той встрече остались неувядаемые рубцы и Медаль Ордена Немецкого Орла.
К строевой я был негоден сразу по трем показателям. Ограниченная подвижность левой руки, ослабление слуха и…, чуть не забыл, замечательная контузия. Отцы командиры учли мои боевые заслуги и знание польского. До войны моя семья жила в Даньциге, отец работал инженером в морском порту, мать была домохозяйкой. Польская речь сопровождала меня с самого детства, учить было не надо, все далось само. Посему мне было предписано явиться для дальнейшей службы на должность военного переводчика в Варшавское отделение Тайной Государственной Полиции, или попросту Гестапо. Не скажу, что это назначение огорчило меня, наоборот, взглянуть изнутри на это эпохальное сооружение Третьего Рейха означало вплотную приблизиться к его основам и может, наконец, что-нибудь понять в нем.
В ту пору отделение находилось в необъятно массивном прямоугольном здании на алее Шуха, что в двух минутах ходьбы от площади «На Роздражу». Если не знаете, это по-польски «На Распутье». Звучит весьма символично. До войны это здание принадлежало министерству национального образования Польши, но в сорок третьем здесь преподавали совсем иные науки.
Так я, двадцатичетырехлетний обер-лейтенант Вальтер Кнауф, поступил в подчинение к майору Зигфриду фон Фогелю, начальнику третьего следственного отдела и фактически сразу стал его первым помощником. Вообще-то, правильно его звание звучало как штурмбанфюрер СС, но вы же знаете, как мы, фронтовики, относимся к этим вычурным партийно-чиновничьим званиям. Думаю, никого не обижу, если я буду называть его просто майором. Кстати, он тоже был «за», майор – серьезное звание на фронте. На майорах стоят все батареи.
Родом он был из самого Мюнхена. Более типичного баварца трудно себе вообразить. Густые черные брови, бычья шея, пивной живот, властные манеры, все это – наш майор Фогель. Дом его семьи стоял почти в центре города на живописной набережной Исара – Ерхардштрассе.
Маленький Зигфрид рос в обеспеченной семье, его отец – Гюнтер фон Фогель был известным на весь юг кондитером. Вы, конечно, помните тонкий, ароматный и почти черный довоенный фогелевский шоколад. А разноцветные леденцы-монпансье в жестяных коробках? Почти в каждой немецкой семье хранились тогда эти разукрашенные цветами или альпийскими сюжетами былые хранилища сладостей. Девушки складывали в них свои первые любовные записки. Старина Фогель мудро использовал двойное назначение таких коробочек. Еще старший Фогель был заядлым охотником. Не один десяток благородных пятнистых оленей пал от его меткой пули в Швабишских лесах. В тридцатых годах он активно помогал НСРПГ и был связан с высшим эшелоном партии, включая Фюрера. Зигфрид говаривал, бывал его отец и в знаменитом «Орлином гнезде», но это, я думаю, уже семейная легенда. Конечно же, благодаря именно отцу сын так успешно миновал промерзлые землянки восточного фронта, и попивал свой любимый черный-черный кофе в тихой Варшаве. Кофе, понятно, был настоящий, его, а также кое-что из снеди, присылал с оказиями любящий папочка.
Сейчас шла война, и охотиться здесь, в польских землях Третьего Рейха, Фогелю-сыну приходилось не на свирепых лесных кабанов, а большей частью на весьма худосочных, но хорошо законспирированных членов польской подпольной «Армии Крайовой» и ее немалых ответвлений.
Тогда, в уже совсем по-летнему жарком мае 1943 года в поле зрения наших широко расставленных осведомительных сетей попал некто Вацлав Кадминский. Выяснилось, что на его личном счету было несколько недобрых дел, включая громкую прошлогоднюю диверсию на станции Радом. Подпольщик, почуяв неладное, сумел в последний момент уйти. Неудачу службы надо было компенсировать. Была установлена слежка за его сестрой Ленкой Кадминской, работницей Отвотцкой мануфактуры. Слежка, как всегда, ничего не дала. Настало время решительных действий. Ленка была арестована и доставлена в наше ведомство.
В правилах начальника отдела расследований господина фон Фогеля было личное и самое непосредственное участие в допросах арестованных. Здесь он был непревзойденный мастер. Палитра его дознавательных приемов была необычайно широка: от утонченных психологических до тяжелейших телесных. Самые сложные пациенты направлялись к Фогелю. Практически всегда это давало результат, доктор Фогель не жалел себя в работе. За короткий срок он добивался небывалых успехов, этому способствовало чрезвычайное рвение и профессиональное знание предмета. И, я бы добавил, любовь к своей нелегкой работе. Служащих в управлении катастрофически не хватало, поэтому даже мне, переводчику, приходилось работать с полной отдачей. Хотя по моим предположениям, именно в сегодняшнем допросе ничего особенного не предвиделось. Ожидалась типичная процедура по схеме: следователь плюс помощник-переводчик.
Пристрастные допросы женщин частенько сопровождались изнасилованиями в той или иной форме. Вы понимаете, время было такое. Ожесточение и вседозволенность войны влияли на всех. Поэтому при хороших внешних данных допрашиваемой майор требовал от подчиненных еще специальной ее подготовки, на предмет личного интереса. И это был как раз тот самый случай, о чем меня предупредили накануне. Поэтому уже в восемь утра я получил по краснополосому, то есть безвременному ордеру от старшего дежурного охраны арестованную, чтобы подготовить ее к допросу, назначенному на десять.
При виде арестованной у меня сладко заныло внизу. Это была тонкая, красивая девушка, только вчера шагнувшая из подростковой нескладности в девичью гибкость. Выше среднего роста с неброско очерченной правильной грудью, узкой талией и стройными ногами. И если говорить о привлекательности вообще, то именно такой тип молодой женщины неизменно бередит самые глубокие и тайные чувства любого мужчины. На меня смотрели испуганные серые глаза, украшенные долгими темными ресницами и разлетистыми бровями. Высокий чистый лоб овевали пряди полупрозрачных светло-русых волос. Немного приподнятый носик и чувственный рот с ямочками в уголках неярких губ придавали слегка наивный и в тоже время благородный вид. По бумагам ей исполнилось 19 лет, но многое в ней еще было от вчерашней школьницы. О том же говорило простенькое синее платье с ремешком на талии. На ногах были бежевые чулки и туфли со средним каблучком. Вся она была какая-то светлая, легкая. Не на допрос, а на школьный вечер танцев под несбыточно-восхищенные взгляды парней надо бы идти такой красавице.
Но сейчас она шла впереди меня по гулкому тюремному коридору с заведенными за спину руками. На запястьях были наручники. Вороненая сталь нелепо выглядела на молодых тонких руках. Разглядывая ее сзади, я с удовольствием отметил ее неширокие бедра и аккуратную попку. Но главным достоинством в этом ракурсе были ее волосы. Они были стянуты заколкой в хвост и свисали богатым свитком ниже лопаток. Их концы закручивались и слегка подрагивали локонами при ходьбе. Поэтому на все вопросительные повороты головы, я молча подталкивал ее в спину, не без умысла касаясь рукой этой драгоценности.
По дороге, в коридоре встретился мой знакомый – обер-интендант Эрхард из хозвзвода. Остановились, перекинулись приветствиями. Так, обычный разговор ни о чем. Он понимающе кивал и с интересом разглядывал конвойную. Конечно же, она заинтересовала его гораздо больше нашей беседы. Результат не заставил себя долго ждать. Не утруждая себя объяснениями, он нагнулся и приподнял подол ее платья, сразу оголив ее ногу выше кромки чулка. От такой неожиданности девушка растерялась. Она вскрикнула и попыталась поворотом и полуприседанием вырвать материю из непрошеных рук. Бесполезно. Эрхард, ехидно смеясь, по-паучьи цепко держал брыкающуюся мушку, это была его законная добыча. Ленка бросала на меня умоляющие взгляды, ища хоть какую-то защиту. Ее бедра засверкали белыми резинками с никелированными застежками, что подтягивали чулки.
– Не надо! Я прошу вас! Не надо…
Укрыть это неприличие ей хотелось как можно скорее. Но лабазник не спешил, наоборот, он еще выше задрал ей подол, со здоровым, в общем-то, любопытством разглядывая ее стройные ноги и облегающие светлые трусы. Конечно, можно так позабавиться с заключенной, тем более та со скованными руками. Я в свою очередь тоже успел отметить неплохие очертания бедер и опрятность ее белья. Девушка покраснела и продолжала безуспешно вырываться. Вряд ли она сейчас догадывается, что это самая невинная забава из тех, что ее здесь ожидают. Эрхард оценивающе поцокал языком и мужественно изрек, что сегодня он готов поменяться со мной местами. Но мое место меня устраивало, и особенно сегодня. В каждой работе есть будни, а есть ведь и праздники. Я думаю, тут вы согласитесь со мною. Ленку он отпустил с нескрываемым сожалением.
Через два длинных прямых коридора, пост охраны и каменную лестницу я привел арестованную в полуподвальное хозяйство Фогеля, а точнее в небольшие тюремные душевые рядом с ним. Наручники были сняты. Она со страхом оглядывала мрачную обстановку. У стены стояла деревянная некрашеная лавка со спинкой, чуть поодаль несколько вертикальных шкафов, один крепкий стул и широченный стол, обтянутый рыжей медицинской клеенкой со следами нескольких разрывов. Было видно, он напугал ее больше всего. Словно пыталась разглядеть в нем свою судьбу, она вглядывалась в его поверхность. Ни один звук не долетал сюда через толстые стены. Мы были одни.
– Раздеться! – скомандовал я и почувствовал небывалое наслаждение от произнесенной фразы. В тишине подвала она прозвучала просто выстрелом.
– Пожалуйста, я прошу Вас, не надо … – девушка сделала шаг назад, скрестила руки на груди. Она со страхом и мольбой смотрела на меня, готовая заплакать. В камере она провела всего одну ночь. Поэтому, думаю, она еще не до конца представляла, куда она попала, и что ее ждет.
Я подошел и молча врезал арестованной хорошую пощечину. Она даже не пыталась защититься. Потом еще одну. Так было надо для ее же пользы. Мой небольшой опыт говорил, что лучше сразу все расставить по местам, чем заниматься объяснениями. Костяная заколка звякнула на пол и раскололась на две половинки. Волосы разметались, а из глаз брызнули слезы. Девушка безудержно зарыдала. Ее всю трясло. Боль, страх, накопившееся напряжение – все выплеснулось в этих горючих слезах. В таком состоянии она была трудноуправляема. Я выждал, когда закончится шквал эмоций, постучал носком сапога по каменному полу.
Наконец дрожащие ладони опустились от красного лица. Глаза искали спасения. Как хорошо бы это все оказалось ночным кошмаром. К сожалению, кошмар был дневной. А, точнее, утренний. Мой грозный вид и черная форма с серебристыми регалиями подтверждали ей это лучшим образом. Кстати, должен заметить, черная форма мне была не положена, формально я не являлся служащим СС, но как всегда в дело вмешался случай, и в порядке исключения мне выдали ее, другой тогда просто не оказалось. Не знаю почему, но этот мундир имел какую-то свою внутреннюю особенную харизму, видимо заложенную еще его отцами.
– Снять платье! – таким нехитрым приемом я разбивал процедуру раздевания на части. Воистину, раздевай и властвуй!
Как бы не зная, с чего начать, кулачки прижались к горлу, затем передвинулись на ворот, где находились четыре пуговки. Еще надеясь на какое-то чудо, пальцы медленно перебирали маленькие кружочки. Я сделал ленивое угрожающее движение вперед. Она отпрянула, плечи дернулись вверх, движения ускорились. Урок не прошел даром. Бить ее больше было не надо, теперь она послушно выполняла все мои команды.
Слезы катились по щекам, но она, уже не вытирая их, расстегнула пуговицы воротничка, освободила поясок и сняла через голову платье. Поправила растрепавшиеся волосы. Взору предстало стройное девичье тело. Его еще скрывали светлые облегающие трусы, нехитрый бюстгальтер на узеньких бретельках и чулки телесного цвета, подтянутые белыми резинками пояса. Она снова замерла в прежней позе, почему-то прикрывая ладонями грудь. Я стоял перед ней на расставленных ногах и смотрел в упор.
Чулки были довольно тонкие. Они отменно подчеркивали стройность ее бедер. Прекрасно в них смотрелись и занимательные коленки. «Фогелю понравится, можно оставить», – решил я. Остальное подлежало обязательной замене. Майор был патологический чистюля и не переносил несвежего белья и тюремных запахов.
– Снять все! – про себя же подумал, что и в таком полураздетом виде она представляет не меньший интерес. Провести бы ее так по коридорам, порадовать часовых.
Арестованная сняла туфли и поставила их у деревянной лавки. Продолжая всхлипывать, принялась отстегивать резинки от чулок. В ее движениях было все так женственно, что я поневоле залюбовался ей. Стоило ей приподнять бедро и опустить голову, как русые волосы струились с плеча нескончаемым потоком. Тонкому чулку было легко сбегать по такой же гладкой коже. Пояс, чулки легли поверх платья. Остановкой в движении она как бы робко спросила меня, можно ли прекратить этот унизительный процесс.
«Нет!» – диктовало мое молчание.
После короткой, но максимально длинной – до наказания – паузы, она завела руки за спину и расстегнула лифчик. Две замечательные грудки зайчиками выпрыгнули из плена и разбежались в стороны маленькими сосочками. Оставался последний, самый привлекательный рубеж женской обороны.
Она затравлено взглянула на меня, ища малейший шанс, но и его не было. Тонкие пальцы поддели резинку трусов на впадинках живота и разошлись по бокам. Снова мучительная пауза, снова молчание. Я решил не торопить события и лишь любовался уже поставленным зрелищем. Поверьте, оно того стоило. Нет для мужчины представления интересней, чем раздевающаяся перед ним молодая девушка. А если она еще красивая, испуганная и к тому же сильно стесняется…. Наконец, ткань трусов, собравшись в несколько складок, неизбежно заскользила вниз по жемчужным бедрам. Ее долгий путь окончился белым комочком на ворохе одежды. Теперь на девушке не было ничего. Красная от стыда и страха, она стояла передо мной, скрестив на груди красивые тонкие руки. Тело подрагивало, ладошки старались лучше укрыть мягкие округлости.
Вид впечатлял. Под простой одеждой было сокрыто прелестное тело. В меру длинные, почти на половину ее роста, стройные ноги завораживали своими линиями. Гладкий ровный живот отменно узкой талии заканчивался внизу выпуклым кустиком русых волос. Сквозь них угадывались половые губки. Как у всех по-настоящему фигуристых девушек у нее даже при сомкнутых коленях между бедер оставался тонкий прерывистый просвет с треугольником вверху. Каждый квадратный сантиметр ее по-юношески нежной кожи пробуждал немедленное желание. Под напором моего взгляда ее бедра скрестились, а правая ладошка опустилась на лобок, чтобы хоть как-то прикрыть эту сверкающую наготу. Вот она – непроизвольная классическая поза Венеры. Неужели они, девы, не знают, что такие движения и позы полусокрытия еще больше заводят мужчину? Моему ефрейтору становилось все теснее в черных суконных галифе. Но служба есть служба.
– Руки за спину! – давайте вместе посмотрим, что же будет происходить дальше с обнаженной Венерой «в подвалах Гестапо».
Снова в огромных мокрых глазах мелькнул испуг, но команда была выполнена. Я обошел вокруг и без церемоний защелкнул на узких запястьях тяжелые наручники. Это требовала инструкция. О ней позже. Кроме инструкции еще существовало темное щемящее чувство полной власти над нагой девушкой. Теперь даже самые малые попытки прикрыться или защититься становились невозможны. Давно замечено, как сильно наручники усмиряют человеческую волю. По отношению же к девушке это было просто полным подавлением, она вся дрожала. Ее красивые грудки от этого чуть заметно колыхались. Ну, что? Изнасиловать эту стройненькую сероглазую польку – такую дрожащую, такую голую и беззащитную – прямо сейчас? А? Нет, это будет неинтересно. Коту захотелось поиграть еще с беспомощной мышкой. Я намеренно сильно сжал ее локоть и подвел к деревянному столу.
– Лечь поперек!
Неловко взобравшись наверх, она легла на бок и поджала ноги. Ягодицы округлились, между ними пролегла интригующая складка. Ей хотелось сжаться и укрыться от этого кошмара. Но командовал здесь я.
– На спину! – рявкнул я и крепко шлепнул ее по бедру. Какое же оно гладкое!
Ленка жалобно вскрикнула. Чтобы повернуться, ей пришлось сильно выгнуться вверх на лопатках и развести локти, иначе кольца наручников больно резали спину. Наконец это получилось. Плотно сомкнутые стопы лежали передо мной на краю стола, пальчики ног загнулись по-птичьи вовнутрь. Я полюбовался грациозным изгибом ее стана и видом распахнутых молодых грудей с горошинами светлых сосочков. На белой коже живота и бедер еще розовели следы резинок от недавних трусов. Между старательно сомкнутых ног проглядывала полоска легкой поросли. Пряди ее русых волос живописными волнами расплескались по шири стола. Великолепная картина! Ну, посмотрите, какое замечательное полотно может нарисовать военный художник из приличной одетой девицы всего за несколько минут вдохновения. Кистей всего две: власть и сила. А какая экспрессия! Чем не Сандро Боттичелли? Не хотите что-нибудь добавить? Напомню, здесь можно все. Придумали? Нет?? Мне кажется, я сейчас угадаю ваше желание. Хорошо, нанесем еще один яркий мазок с нашей палитры нескромных фантазий.
– Раздвинуть ноги!
Коленки дрогнули и сжались плотнее.
– Ну!!! – и только через пару секунд, движимые страхом неминуемой расправы, они стали робко расходиться. Стопы сделали несколько шажков, приоткрыв самое сокровенное.
– Не так! Шире! – мне не составляло большого труда сделать все своими руками и даже привязать ее и ее ноги в любом удобном положении. Для этого и сделан стол. Но, поверьте, насколько интереснее наблюдать, как она сама, преодолевая муки жгучего стыда, раздвигает перед вами эти стройные бедра. Ленка отвернула голову вбок, обнажив тонкую белую шейку. Румянец залил ее щеки.
– Еще шире! – разве не приятно отдавать такие команды красивой голой девушке и наблюдать за послушным их исполнением? Знаете, это намного лучше, чем гонять по плацу тупых новобранцев. Под русым кустиком волос размыкались волнующие дольки. Стопы поднялись на цыпочки.
– Шире, я сказал!!!
Вот оно – упоение властью! Какая мощная кисть! Из-под ресниц показались слезы. Закусила губу. Длиннющие ноги, развернувшись почти в линию, образовали самую красивую в мире заглавную букву «М».
– Еще шире!
Вот это вид! Только молодые гибкие девчонки могут до такой степени владеть своим телом. Хо-хо-хо!! Пах открылся до предела, складки растянулись, и между долек губ красиво распустился овал двух тонких розовых лепестков, приоткрыв очаровательную тайну. Девушка тихонько захныкала. Очевидно не только от унижения, но уже и от боли. Ну, ладно, действительно хватит, шире уже некуда.
– Лежать так! Не двигаться!
Теперь следы резинок от трусов и бюстгальтера на ее коже выглядели особенно смешно. То, что еще минуту назад целомудренно скрывалось под девичьим бельишком, сейчас находилось на самом виду.
Ну и как вам теперь наша картина? Не правда ли, стала несколько лучше? Полюбуемся творением. Потрогаем это напряженное девичье бедро, коснемся заинтересованным пальцем ее бесстыже вытороченных лепестков. Вздрагивает! Не бойся, дурочка, это просто палец. Пока палец. Хотя, и он может похулиганить в такой соблазнительной ситуации.
Волнующий момент, не так ли? Что же так возбуждает нас, мужчин, заглядывающих в святая святых – открытую женскую или, еще лучше, девичью промежность? Что ожидаем мы там увидеть? Что влечет нас снова и снова к этой манящей тайне, к этому загадочному источнику появления человеческой жизни? Может так генетическая память напоминает нам об утробном комфорте пребывания в теле матери? Или это Природа по-отечески добро подпускает нас к своим тайнам, предлагая поиграть в непостижимую игру-загадку полового влечения? Как же все-таки устроен этот вечно-бесконечный механизм продления сущего?
Вот вам неполный перечень вопросов, которые в тот момент я себе точно не задавал. Вообще-то мне надо было в целях гигиены предстоящего допроса выбрить ей лобок и губки, чем я практически сразу и увлекся. Было в этой процедуре что-то вызывающее. У девушки снималось последнее, самое интимное покрывало ее девичьей скрытности. Причем, снималось насильно и цинично. С помазком и опасной солдатской бритвой я быстро собирал легкие курчавые волоски. Их было немного. Ленка, продолжая всхлипывать, испугано наблюдала за моим занятием. Забавы ради я проводил иногда намыленной кистью помазка у нее между губок, отчего все тело еще раз запоздало вздрагивало, ягодицы сжимались. Когда я закончил и протер все полотенцем, вид был замечательный: без единого пореза чистый розовый цветок желания под бугорком Венеры. Младой плененной Венеры, лежащей с широко раскинутыми ногами и скованными сзади руками. Нагота и белизна кожи просто ослепляла. Интересно, почему-то у нее между ног почти не было обычного затемнения. Может возраст еще такой? Кстати, у блондинок этого может не быть совсем, что делает, на мой взгляд, их вечно юными. А, посмотрите, какие совершенные формы молодого тела! А? Шедевр налицо. Такое полотно не стыдно предложить и национальной галерее. Где ты, Эрхард? Вот на что надо смотреть!
Из шкафчика я достал свою любимую «Лейку», включил еще одну мощную осветительную лампу и стал выбирать пикантные ракурсы. Я и раньше фотографировал с любезного разрешения господина Фогеля наших «клиенток» в душевой или на допросах, но такой молодой длинноногой и длинноволосой красавицы у нас еще не было. Был шанс снять отличные кадры.
Ленке было приказано не закрывать глаза и смотреть в объектив. И даже после всех действий с ней, чувство стыда не отпустило ее. Она снова залилась краской. Нет, вы посмотрите, какая скромница попалась. Оно и понятно, трудно придумать позу для девушки бесстыднее этой. Все ее прелести и интимные подробности представлены для обозрения максимально наглядно. Даже кустика волос и того уже нет, совсем голая. Как это заводит! Но еще больше заводит чувство полной власти над подавленной беззащитной девушкой. Можно как с манекеном играть с ней, меняя положение ног, то, сдвигая их, то, снова широко раздвигая, поправлять волосы, поворот головы. Или вот, она уже поставлена на коленки, оперта щекой о стол, невольно демонстрирует красивый прогиб спины под скованными руками. И снова, по приказу, нескромно широко расставлены ножки. Неплохой, знаете, вид получается сзади и так чуть-чуть снизу. Скажу честно, такой красоты я до этого не встречал, истратил больше полпленки. Кадры обещали быть замечательными. Замечу, что подобные фотографии имели огромный успех у знакомых офицеров, тем более что фотограф я, по отзывам, неплохой.
Ну, Вальтер, говорил я себе, попользуйся-ка этой девочкой как следует. На всю катушку. Чтобы было, что вспомнить. Куда она пропадет потом, и что с ней сделают, неважно. Главное, сейчас она полностью твоя, позабавься с ней вволю.

Серия сообщений "антирабство":
Часть 1 - девушки в неволе...
Часть 2 - Девушки и злодеи
...
Часть 19 - Настя Задорожная
Часть 20 - Фильм "Матрёшки"
Часть 21 - допрос
Часть 22 - Фильм "Секс-трафик"

Валя:
— Что ж делать? Не идти на комиссию — сестру могут забрать. Идти — а вдруг они не отпустят и прямо с комиссии отправят? Лучше идти, да!
В среду утром (отправляли во вторник) узнали подробности. Собрались около управы не в пять часов утра, а около полудня. Сорок пять человек вообще не явились. На каждой подводе вместе с отъезжающими ехали семьи. Колодистое проходило комиссию последним (в запас Валя взяла пчел, курила чай). В школе раздевалка. Девушки раздеваются, смущаясь. Оставляли кофточки, хотя переводчик ругается:
— Совсем раздевайтесь, совсем.
Прятались одна за другую.
Сошлись в раздевалке немцы. Тыкали пальцами. Хохотали.
Сначала пропустили женщин с детьми.
Потом:
— Ну, девчата, идите.
Отсчитывал двенадцать, хлопая по задам, «как скотину». Шли голые коридором. Полицаи посмеивались, обсуждали качество.
Волнения: «Вдруг Аснарова нет? Вдруг он меня не узнает?»
Он был.
— Я от Германа.
И все забыла, что надо говорить. Он осматривал, подсказывал:
— У вас менингит был?
— Да.
— Аппендицит?
— Да.
— Крест...
Немцы тут же. Переводчик. Принятому ставили в списке номер, непринятому — крест.
Немец подозвал, щупал живот, потом вновь вернул. Освободили по аппендициту.

 

"Арбайтсамт" - биржа труда. Одна из тысяч вывесок на немецком языке, появившихся в первые же дни оккупации в городе. Но "Арбайтсамт" - одна из важнейших вывесок. За дверью "Арбайтсамта" новая власть решает, жить человеку впроголодь или умереть медленной голодной смертью. Или поехать в неволю, в неметчину, что хуже смерти. Многое объясняет вторая вывеска, поменьше: "ЗА НЕЯВКУ НА РЕГИСТРАЦИЮ - РАССТРЕЛ".

У биржи труда - длинная очередь харьковчан. Утром СС-унтерштурмфюрер граф Карл фон Рекнер занимался вольтижировкой па манеже, только что открывшемся в городе для оккупационной элиты, теперь же, после контрастного (то ледяного, то горячего) душа, он прибыл на "Арбайтсамт" по поручению генерала. Его вежливо, почти подобострастно встречает извещенный о визите адъютанта коменданта врач в белом халате. В вырезе халата виднеется воротник вермахтовского мундира с офицерскими "катушками" в петлицах и верхней матово-серебристой пуговицей.

- Мне, доктор, - несколько развязно говорит Рекнер, - нужна здоровая, красивая, сообразительная и, главное, надежная девушка. Из фольксдейчей, например, немок-колонисток.
- Ни одной мне не попадалось здесь, герр унтерштурм-фюрер.
- Ну, есть у вас девушки, желающие поехать на работу в рейх? Только добровольцы, настоящие добровольцы?..
- И таких пока что-то нет. Всех запугала большевистская пропаганда. Прошу в эту комнату, граф!

Он открывает перед Рекнером дверь, и тот, столбенея, видит большую комнату с голыми и раздевающимися девушками.
- Да там голые девицы! - восклицает он в некотором замешательстве.
- Ну и что же, - отзывается врач. - Здесь они проходят медицинскую комиссию. Вам будет легче выбирать.

В комнате врач снимает с вешалки и подает Рекнеру накрахмаленный белый халат.
- Кстати, утром здесь был с той же целью барон фон Бенкендорф, долго был, но так никого не выбрал. Прошу, граф, садиться!
- Вот как! - отвечает Рекнер. - А я думал, он не сможет заехать - слишком много дел. Мины рвутся кругом...

За столом восседают два пожилых чиновника-немца, что-то записывают, заносят в какие-то карточки. Карл фон Рекнер, усевшись за стол и напустив на себя серьезный вид, с явным интересом наблюдает процедуру врачебного осмотра в женском отделении. Один из чиновников зачитывает внесенные в формуляр данные. Номер на харьковской бирже труда, имя и фамилия, время рождения, национальность, специальность, профессиональная группа, место проживания, особые приметы... Незаметно бежит время. Проходит час, другой... Гудит голос врача:
- Налицо азиатско-монгольская субстанция... Зубы в плохом состоянии... Наметить для выселения после войны в Сибирь...
Облизывая пересохшие губы, фон Рекнер замечает:
- Смотрите, доктор, что сделали с народом большевики - ни на одной из этих красоток креста нет!

К столу подходит необыкновенно красивая девушка. Фон Рекнер оглядывает ее снизу вверх и сверху вниз. На груди у девушки серебряный крестик. Пока врач бегло осматривает девушку, действуя бесцеремонно и автоматически, чиновник зачитывает ярко-оранжевый формуляр:
- Отец - репрессированный офицер. Из Коммунистического Союза Молодежи исключена в 1939 году. Уволена с радиозавода, на котором работала монтажницей. Затем работала продавщицей гастрономического магазина, официанткой кафе. Ныне безработная. Незамужем. Двадцать один год. Слабо знает немецкий язык: окончила десять классов средней школы...
- Пишите, - бесконечно равнодушным голосом диктует врач. - Раса - арийская, нордическо-фалийской субстанции, без примесей еврейской крови, а также без монгольских примесей. Пригодна для германизации. Зубы хорошие... Переводчик! Спросите - она в рейх желает ехать?
- Нет, господин доктор! - по-немецки, не очень гладко, но понятно, отвечает девушка. - Я хочу, чтобы победила германская армия и освободила моего отца! Хочу помогать Великой Германии здесь, в прифронтовом районе.

Граф Карл фон Рекнер медленно поднимается со стула.
- Доктор! Я беру эту девушку. Благодарю вас, мой дорогой эскулап! Такого парад-ревю я даже в парижском "Лидо" не видал. Я могу забрать эту туземку в натуральном виде или вы мне ее завернете?

Сидя за рулем "опеля" рядом с девушкой, Карл фон Рекнер говорит:
- Значит, Надя? Неплохое имя. Только мы с генералом будем называть тебя Катариной, крошка. Это, видишь ли, дело привычки. Прежнюю Катарину, учти, генерал отправил в лагерь: она сожгла ему мундир утюгом. Такой крупной потери он не знал за всю кампанию, Но не пугайся, Катарина! Тебе повезло, ты будешь получать жалованье, как в рейхе, - двадцать восемь марок в месяц, то есть двести восемьдесят марок в переводе на оккупационные деньги, будешь верой и правдой служить строгому и высоконравственному генералу и его доброму, но, увы, безнравственному адъютанту.

Последние слова он точь-в-точь повторяет по-русски, и Надя робко замечает:
- Вы так хорошо говорите по-русски...
- Не так уж хорошо. Вообще говоря, я немного русский. Мой дед - барон фон Бенкендорф - учился в этом городе в кадетском корпусе. Он был русским немцем. Под городом у моего дедушки - большое имение. Теперь оно будет принадлежать моему кузену, обер-лейтенанту барону Гейнцу-Гансу фон Бенкендорфу, которого ты увидишь сегодня, - он служит старшим адъютантом у генерала, нашего дальнего родственника. Вот и вернулись мы, Рекнеры и Бенкендорфы, на землю наших дедич и отчич, как говорилось встарь...

- Так вы - Бенкендорф? - переспрашивает Надя.
- По матери - Бенкендорф. Фон Бенкендорф. Тебе знакома эта знаменитая фамилия?
- Мы проходили...
- Как "проходили"?
- Да в школе...
- Ты имеешь в виду моего предка Александра Христофоровича Бенкендорфа, который искоренял в России декабристскую заразу, был шефом жандармов и начальником Третьего отделения? Притеснителем вашего Пушкина? Представляю, как разукрасили красные учебники моих предков!.. Надя испуганно молчит. Впервые приходится ей говорить с немецким офицером и - нате вам - потомком того самого Бенкендорфа!..
- А ты, Катарина, - говорит Карл фон Рекнер, кладя руку на колено девушки, - должна ненавидеть красных больше меня. Мы оба с тобой - жертвы большевиков, но у тебя они отняли все. Ты знаешь, милочка, ты куда интереснее в костюме Евы! Но ничего - я тебя приодену, подарю тебе парижские духи... Вот мы и дома. Они въезжают в ворота дома семнадцать на Мироносицкой.
 

С лязгом открылась дверь и резко прозвучала команда:
– Выходи! Быстро, быстро!

Все стали выпрыгивать из вагона. Какой-то полувоенный человек, размахивая стеком, стал строить девушек в колонну. Минна, Женя, Валентина и Анна держались вместе. Всех пересчитали по головам, сверились со списками и, наконец, повели в сторону небольшого поселка, где и находился распределительный лагерь. После проверки и дезинфекции всех расселили по баракам. Там, куда попала Минна с подругами, было душно. Плотно закрытые, с замазанными белой краской стеклами, окна не пропускали воздуха. Помещение практически не проветривалось. Низкие потолки и редкие лампочки, в которых то пропадало, то усиливалось напряжение, да полы, пахнущие карболкой и известью, только усиливали чувство безысходности. Трехъярусные кровати с бумажными матрацами и подушками, набитыми соломенной трухой, уходили под потолок.

Затем всем велели раздеться. Голые девушки, стесняясь своей наготы, закрывали лица руками. В присутствии надзирательницы и переводчика врачи в эсэсовской форме проводили осмотр приехавших из России. Один, со стрижеными ежиком волосами, внимательно осматривал кожные покровы, рот и зубы. Затем укладывал девушку на кушетку, накрытую жёлтой клеёнкой, мял живот, проверяя органы брюшной полости, нет ли грыжи, бесцеремонно мял мячики грудей, велел раздвигать ноги и запускал во влагалище зеркальце, ища следы венерических заболеваний.

Минна подумала, что столь же тщательно выбирают скот на базаре. Впрочем, они и есть рабочий скот, который так необходим был сегодня воюющей Германии. Здесь же ей присвоили личный номер 337, который был нашит на левой стороне форменной куртки. Так перестала существовать Мария Ивановна Михайлова. По имени её звали только подруги. Остальные, даже солагерники, не говоря уж о полицейских и администрации, окликали всех по их номеру.
– Триста тридцать седьмую срочно к дежурному! – и всё было ясно.

В распределителе прожили три дня, а затем всех отвезли в пригород Дилленбурга, где за высоким колючим забором, оборудованном проходной с вышками и прожекторами, находился завод для производства орудийных снарядов.

 

Каждое пополнение прежде всего проходило санобработку и медосмотр, но накануне прибытия эшелона из Энска произошла авария в котельной и баня не работала три дня. На четвертый день утром их погнали в одну из новых секций (по перемышльской тюрьме можно было изучать историю, площадь она занимала огромную, поделенную на дворы и дворики, и рядом с приземистыми кирпичными бараками времен Франца-Иосифа высились бетонные корпуса, возведенные здесь перед самой войной). В обширном холодном помещении, пахнущем сыростью и дезинфекцией, девушек встретила раздраженная надзирательница с палкой.
– Давай-давай, всем раздеваться, живо, одёжу в узлы и сюда! – закричала она, указывая палкой на стоявшие вдоль стены металлические тележки с высокими решетчатыми бортами. – Кожаное все отдельно, а то сгорит в камере. Живее, кому говорю, не на танцы пришли!
Подгоняемые окриками и с опаской поглядывая на палку, девушки торопливо раздевались, связывали одежду в узлы. Одна, растерявшись, положила туда же и туфли, надзирательница налетела, дернула ее за волосы.
– Куда суешь, дура! – закричала она, расшвыривая вещи ногой. – Сказано – класть отдельно! Останешься без обуви, а после выдавай тебе казенную...
Кое-как навели порядок. Обувь расставили на полке, тележки увезли, надзирательница угомонилась и стала выдавать мочалки и мыло. Помыться удалось хорошо, – горячей воды было вдоволь, никто не торопил. После бани одеться не дали. «Одёжа еще в камерах, – сказала надзирательница, – идите сперва на медосмотр».

Голыми их погнали в другое крыло здания – бегом по коридору, потом через широкую лестничную площадку; по лестнице спускалось двое немцев в форме, они не обратили на девушек никакого внимания, словно перед ними прогнали стадо овец. Ждать пришлось долго, в кабинет впускали по десять человек – выкликали по карточкам. Прошедшие осмотр не возвращались, – очевидно, их выпускали через другую дверь. Принято считать, что врачу можно показаться не испытывая стыда. Но в этом огромном, залитом солнцем кабинете Людмила испытала не просто стыд, а какое-то предельное, леденящее унижение. Хотя, в общем, врачи ничего себе не позволяли. Их было много – все почему-то на одно лицо, загорелые молодые люди в белых халатах, на которых дико и кощунственно выглядела черная сдвоенная молния СС. Девушка получала у входа свою карточку и потом переходила от одного специалиста к другому. Врачи не торопились, – все эти осмотры, видно, порядком им надоели; пока одни работали, другие курили, слонялись по кабинету, рассказывали друг другу анекдоты. Страшным было то, что немецкие врачи совершенно явно не видели и не желали видеть людей в своих пациентках. Они осматривали девушек, как можно осматривать лошадей. И если на невольничьих рынках в старину практиковались какие-то медосмотры, то, очевидно, приблизительно так это и выглядело. Пациент был товаром, в лучшем случае – объектом любопытства, но не больше.

К столику, за которым принимал хирург, почти одновременно с Людмилой подошла высокая, хорошо сложенная блондинка, с чуть скуластым лицом, в котором было что-то татарское. Хирург бегло осмотрел ее, задал через переводчика обычные вопросы относительно переломов и ушибов. В это время в кабинете появилось новое лицо – в халате, накинутом поверх мундира, со стеком в руке. Врачи, стоявшие кучкой возле двери, разом вскинули руки и прокричали: «Хайль Гитлер!» – вошедший, очевидно, был каким-то начальством. Поболтав с ними, начальство подошло к хирургу, который в этот момент записывал результаты в карточку скуластой блондинки. Начальство заглянуло в карточку, окинуло испуганную девушку взглядом и обернулось к молодым врачам, окружившим его почтительным полукругом:
– Вот, господа, любопытная иллюстрация к тому, что я говорил вам о чрезвычайной трудности выделения ярко выраженных и чистых расовых признаков у славян...
Он прикоснулся стеком к руке блондинки и сделал ей знак повернуться лицом к слушателям.
– Обратите внимание на общее строение скелета, и в частности нижних конечностей. Удлиненный femur и отсутствие характерного для низших рас искривления tibias et fibulae, – начальство теперь пользовалось стеком как указкой, – приближает данный экземпляр к арийскому типу, и однако по строению черепа мы можем безошибочно отнести его к монголоидам. Не правда ли, господа, любопытно?
Внимательно слушавшая молодежь поспешила согласиться, что да, это и в самом деле в высшей степени любопытно.
– Действительно, типичная арийка, если бы не череп, – сказал кто-то. – Рост, волосы...
– Ошибаетесь, Шнайдеман, – резко возразило начальство, – волосы здесь как раз ни при чем, наука давно доказала, что цвет волос ни в коем случае не может быть рассматриваем как расовый признак!

Людмила, успевшая отойти в сторонку, невольно бросила взгляд на портрет фюрера и встретилась глазами с одним из врачей, – ей показалось, что тот чуть заметно подмигнул.
– Вам ясно, Шнайдеман? – недовольно растягивая слова, спросило начальство.
– Так точно, группенфюрер! Цвет волос расовым признаком не является.
– Никогда и ни в коем случае, – кивнул группенфюрер. – Вспомните жидов блондинов, которых нам демонстрировали в Аушвице. Если говорить о расовых признаках, которые действительно могут считаться неоспоримыми, то взгляните сюда... Шмидт, а куда уставились вы? Вам не интересно?
– Прошу прощения, группенфюрер, наоборот, именно в связи с вашими разъяснениями – там стоит еще один любопытный экземпляр, который мог бы...
Группенфюрер оглянулся с брюзгливым видом и уставился на Людмилу.
– Мм-да... Нет, Шмидт, это не типично. Как образец влияния романской крови – может быть, но... нет, вернемся к экземпляру А...

Экземпляр А не выдержал и расплакался навзрыд. Группенфюрер поморщился:
– Успокойте ее, дайте чего-нибудь! А впрочем... – Он взглянул на часы. – Да, мне придется уйти, господа. Кстати, вот вам еще один расовый признак – правда, не из внешних: крайняя психическая неуравновешенность. Хайль Гитлер...
Группенфюрер вскинул ладонь и направился к выходу, развевая полы халата. Шнайдеман поспешил распахнуть перед ним дверь.
– Старик нашел этот экземпляр не заслуживающим внимания, – сказал Шмидт, подходя к Людмиле. – Категорически не согласен! Ка-те-го-рически. Как по вашему мнению, коллеги?
– Смотря о каком внимании идет речь, – услышала Людмила у себя за спиной. Голос добавил еще что-то, она не разобрала слов, занятая одной мыслью – как-то удержаться, не проявить слабости... Она заставила себя поднять глаза и в упор взглянула на стоящего перед нею немца. Тот засмеялся, показывая великолепные зубы.
– Только с научной точки зрения, коллега, исключительно с научной и никакой другой! За кого господа меня принимают, черт возьми, я ариец, и женщины низшей расы для меня как таковые не существуют, ха-ха-ха! Данный экземпляр интересен тем, что он чрезвычайно ярко демонстрирует присутствие романской крови у южных славян. Впрочем, сейчас мы это докажем с помощью кранеометрии. Иди-ка со мной!

Людмила вышла с ним в соседнюю комнату. Шмидт усадил ее на стул, вынул из шкафа какое-то сложное сооружение из никелированных дуг и стал, посвистывая, прилаживать у нее на голове.
– Н-ну, – сказал он, когда мягкие зажимы плотно охватили ее лоб и затылок. – Это пусть побудет так, оно никому не мешает, а мы тем временем побеседуем. Если тебя смущает твой костюм, я сяду спиной. Вот так. В каком объеме ты знаешь немецкий язык?
Выждав несколько секунд (Людмила молчала), Шмидт пожал плечами.
– Глупо отрицать, я ведь видел, как ты посмотрела на портрет Адольфа, когда старик понес свою ахинею о цвете волос. Послушай, я уже несколько дней не могу встретить среди ваших девушек никого, кто хорошо говорил бы по-немецки, не будем же играть в прятки. Ты способна понять все, что я тебе скажу?
– Да.
– Отлично! Теперь слушай внимательно, я хочу, чтобы ты рассказала своим девушкам две важные новости. Во-первых, под Москвой у нас катастрофа. Ты меня понимаешь? Русские начали большое контрнаступление, уже несколько дней армии центра ведут тяжелые оборонительные бои. Это одна новость. Вторая – Америка только что объявила нам войну. Расскажи об этом кому сможешь. И выше голову, в Германии тоже есть люди, которые рады будут вам помочь...

Он потрепал ее по плечу и, распахнув дверь, крикнул:
– Посмотри-ка, Вальтер, это интереснее, чем я думал! В комнатку вошел второй врач, они стали возиться с надетым у нее на голове сооружением, что-то двигали, записывали какие-то цифры, спорили. Людмила сидела, все еще не опомнившись от только что услышанного. Наконец ее освободили.
– Катись, экземпляр! – захохотал Шмидт, шлепком выпроваживая ее из комнаты.
Когда осмотр был закончен, их привели обратно в предбанник, где уже стояли тележки с одеждой. Одеваясь, Людмила успела рассказать новости двум-трем девчатам. А в бараке они узнали еще одну: охранявшие эшелон полицаи все до одного угодили за проволоку, во главе со своим красномордым

Серия сообщений "антирабство":
Часть 1 - девушки в неволе...
Часть 2 - Девушки и злодеи
...
Часть 18 - кое что об оргазме...
Часть 19 - Настя Задорожная
Часть 20 - Фильм "Матрёшки"
Часть 21 - допрос
Часть 22 - Фильм "Секс-трафик"