А ты ждешь весну? А я жду.
Весной все еще свежее, еще светлее, еще радостнее - и очень-очень здорово думать, что совсем скоро придет Наше Лето.

Я влюбляюсь до счастливых слез, до обрыва дыхания, до нехватки желания жить, я влюбляюсь так сильно, что не знаю, куда и в кого это прятать. Я слушаю и сочиняю весенние мелодии без названия и конца, так подходящие моим утрам - особенно когда рядом Мелкий. Я дописываю сказку, потому что скоро вот такой день - и я обязательно успею. Я отправляю акварельные открытки, я ношу на запястьях бесконечные нитки, я пишу оранжевой гуашью на бумаге одно и тоже слово, разбрасывая листки по деревянному полу, я в каждой секунде ловлю приближение счастья.

Скоро солнце, скоро наконец-то листва на деревьях, скоро весна, весна, весна, такая, как в Нарнии, внезапная, быстрая, теплая... такая Своя. Такая Наша.

Год жить от лета до лета - а как иначе.
И наши лета - теперь только наши.
И даже одно это слово - лето - попробуй на вкус, какое оно нежное, светлое, яркое, пахнущее теплым ветром, горячим асфальтом, безудержным смехом, водой под тремя парами кед, утрами в парке, ночами на разноцветных покрывалах, вокзалами и аэропортами, дождями и радостными слезами - теперь значит много-много больше, чем для всех остальных, кто не знает, насколько волшебными и длинными могут быть даже несколько дней.

А ты ждешь весну?
А я жду.

Я ужасно хочу клубники. Крупных-крупных ягод с бабушкиного огорода, сочных, пачкающих пальцы, ярко-красных и сахарных, сложенных в тонкую-претонкую мамину чашку, из тех, на которые даже смотреть страшно, вдруг разобьешь, но которую все равно втихомолку утаскиваешь, чтобы на солнечной заплетенной вьюном веранде вытаскивать из нее по одной клубничине, сидя в старом раскладном кресле, с наброшенным лоскутным покрывалом и жмуриться-жмуриться-жмуриться, и не слышать ни времени, ни жизни - мир ждет не пока ты съешь йогурт в пластиковом стаканчике, мир затаился и застыл на дне твоей волшебной клубничной чашки, и вот когда исчезнет даже самый чудесный в мире запах, впитавшийся в тонкий фарфор - ужас, как эта чашка вообще оказалась здесь, не иначе как провиденьем послана для служения священным сосудом! - вот тогда точно случится что-то ужасное.

Клубничного молока из давленых ягод, такого сладкого и холодного, что во лбу ломит.
Клубничного варенья на чайной ложке.
Клубничного вина, которое любит Сесилия - я вообще не пью никаких алкогольных напитков, но сейчас у меня такой острый клубникоз, что согласна на что угодно.

В ванной комнате стоит баночка клубнично-сахарного скраба. Если есть здесь сочувствующие моему горю, пожелайте мне, чтобы я не пошла делать с ним бутерброды =)).

еще волшебностей

Mike Bailey-Gates

Совершенно нереальный какой-то свет и абсолютно магическое настроение каждой фотографии.



много-много

Равнодушна к этому товарищу, но фотографии чудо как хороши:

На улице так хорошо, что воздух бы резать кусками, заворачивать в белую хрустящую бумагу и дарить всем самым-самым замечательным. К грядущему переезду комната все пустеет, и я сижу на подоконнике перед экраном, выдавив из баллончика последние капли взбитых сливок в холодное какао, по плечам волосы и теплый ласковый ветер, в букете с бабочками, жемчужинами и бонсаем вьются звуки hijo de la luna -

- обнять бы лето и не отпускать, обнять и не отпускать.

День рождения летом - это здорово). День рождения летом - море цветов, день рождения летом - чудесная погода, день рождения летом - гора свежей клубники)).
А прекрасным-прекрасным утром - на кухне никого, из окна теплый свет, по радио один из моих любимых вальсов - Сара Брайтман, Hijo de la Luna - и какао, в которое я от души добавляю взбитых сливок и потом сижу на подоконнике, просыпаясь и наслаждаясь собственной взрослостью (ха-ха-ха) =))). А по радио мне говорят, что, мол, Раки поймут, что их тревоги абсолютно беспочвенны - и к вечеру Раки это действительно понимают)).

И одним из подарков не могу не похвастаться))).

На данный момент она венец моей коллекции - самая высокая, в потрясающе красивом платье и шляпке из шелка и кружев, и просто прелестная). А еще у нее изумительные волосы - длинные, завитые, невероятно теплого оттенка).

Ну кто ж знал, что тринадцать лет спустя по этим же самым аллеям, дворам и детским площадкам будет идти грустная рыжая девушка в черных блестящих туфельках, смотреть, как отражается в них небо и кончиками пальцев гладить ветви яблонь.

Банально, банально, ба-наль-но - но как же хочется стать хоть ненадолго вновь маленькой, когда мир - это только моя комната и любимый "шестой двор", где огроооомная горка, с которой можно скатиться только если долго-долго упрашивать бабушку (а мама вот сразу разрешаааает!), где "радуга", повиснуть на которой, уцепившись ногами за самую высокую перекладину, является высшим пилотажем, где смешной лохматый мальчик Женька (всю жизнь люблю Женек) и серьезнейшие разговоры о мультсериале про Литтл-Фута, Сэру и еще каких-то маленьких динозавриков.

А в какие-то моменты не хочется ничего вообще. Даже излюбленного всеми уставшими до смерти "забраться-под-одеяло-в-темной-комнате-чтоб-никто-не-трогал-пошли-все-к-чертям", нет, даже этого не хочется. просто словно выкачивается из легких весь воздух, из головы - все мысли, - и пусто, пусто, пусто, как будто не остается больше ничего. Ничего. Ничего.

Но потом - все равно - легче. Потом я иду по аллее - и с яблоневых деревьев так знакомо срываются белые лепестки, кружатся в воздухе, подхваченные порывом ветерка с залива... и я облегченно зажмуриваюсь, останавливаясь и несколько секунд существуя не здесь.
И кажется, что лепестки цветов, летящие по воздуху, на мгновение обретают форму.

И отпускает.
Отпускает, когда в роще сбрасываю обувь и приваливаюсь к стволу дерева; отпускает, когда ветер гладит по лицу; отпускает, когда затылком чувствую только теплую кору и не слышу больше никаких звуков. И хочется просто болтаться на толстой ветке. И танцевать посреди пустой поляны под тихое и безмерно нежное don't you remember you told me you love me baby, you said you'd be coming back this way again baby, baby baby baby baby oh baby...

Тогда возвращается воздух.

Живу.
.
В колонках играет - hans zimmer - science and religion