А тут я с первой минуты был вовлечен в буйное действо, которое то и дело перетекало со сцены в зал и обратно. Мимо меня (я сидел у прохода) то и дело проходили артисты с гитарами и аккордеоном. Они шли с песнями, каждое слово которых навсегда врезалось в мою память. Эта вот - «Вчера еще в глаза глядел, а нынче уж косится в сторону». Или эта – «шагают бараны в ряд, бьют барабаны, а кожу для них дают сами бараны». Отец по сей день помнит мой разинутый рот на протяжении всего спектакля, а я – все мизансцены, декорации и, конечно же, актеров с их непривычной манерой игры. На сцене много кричали и больше всех Зинаида Славина - добрый человек из Сезуана, время от времени превращавшийся в злого, окружающий мир вынуждал ее творить зло. Почему-то я сразу понял, что вот он, настоящий театр, и он может быть только таким, и никаким иным быть не может.

Предвестие истины коснулось меня, нет, сама истина мне открылась, и я стал ее верным адептом. Висевший на сцене портрет Бертольта Брехта указал мне дорогу. В то время как раз выходило собрание его сочинений, и пришлось побегать по всей Москве, скупая невыкупленные подписчиками серые тома. «И повсюду, где устно, где письменно, утверждал я, что все это истина». Нет, не письменно, конечно, но всем друзьям и родным прожужжал уши об «эпическом», «неаристотелевском» театре, придуманном моим новым кумиром.

На Таганке же старой, любимовской, жизнь кипит. Без перерывов. Сюда интересно приходить. Несмотря на то что режиссерский стиль Любимова претерпел за годы немалые изменения, осталось главное: изысканная простота формы, актуальность содержания. Актуальность не социальная, но духовная. Злободневные темы уступили место вечным. Разумеется, сравнивать «ту» Таганку и «эту» дело неблагодарное. Разные это театры. По значению, по смысловому посылу. В свое время сюда шли за правдой. В эпоху тотального обмана театр оставался единственным местом, где с людьми говорили на понятном языке.

Сказка длиной в жизнь

К брехтовской премудрости я поостыл после того, как увидел на экране «Иллюзиона» запись одной из постановок «Берлинского ансамбля». Она мало напоминала Таганку, где даже зонги вопреки заветам автора не «остраняли», а подстегивали действие, ну и вообще та постановка была не «про нас». Так я понял, что шел не столько за Брехтом, сколько за Юрием Любимовым, и с тех пор молился на него и испытывал настоящее счастье, когда удавалось увидеть его фонарик в зале во время спектакля.

Правда, первая таганская постановка после «Доброго человека» («Герой нашего времени») провалилась, я смотрел ее в полупустом зале. Зато потом началось столпотворение, и Таганка превратилась в одну из московских достопримечательностей. В Москву приезжали посмотреть Кремль, сходить в Третьяковку и, если повезет, посетить Театр на Таганке. Лишний билетик спрашивали в вестибюле метро. Напротив выхода из «Таганской» в дни, когда шли «Десять дней, которые потрясли мир», гуляли революционные матросы (помню среди них Валерия Золотухина), распевая частушки. Корешки от билетов стоящий рядом с билетершей актер в солдатской шинели накалывал на штык. Для того, чтобы войти в зал на «Зори здесь тихие», каждому зрителю надо было приподнять край плащ-палатки.

К моему потрясению выяснилось, что Владимир Высоцкий (в «Добром человеке» он сменил Николая Губенко) – тот самый Высоцкий, чей хриплый голос был известен по магнитофонным лентам всей стране. Его лицо только-только стало узнаваемым после говорухинской «Вертикали», но в фильме он был с бородой, которую после сбрил, поэтому его часто путали с другим артистом – Анатолием Васильевым, тот всегда ходил с бородой.

Таганские артисты приобрели известность, поначалу в узких кругах - не только мужчины (Леонид Филатов, Вениамин Смехов, Борис Хмельницкий), но и женщины (Алла Демидова, Наталья Сайко, Инна Ульянова). «Все богини как поганки перед бабами с Таганки», - писал Андрей Вознесенский. К тому же в каждом спектакле зал ловил каждую реплику, ожидая политических аллюзий, да их не надо было ловить, они были на поверхности. Таганка была единственным публичным местом, где дозволялось услышать намек на то, что говорилось на кухнях. Не стану рассуждать на тему, как протекли ее боренья с цензурой, и почему ей кое-что дозволялось. Скажу лишь, что если бы во всем этом не было театра как такового, то бишь искусства, то никому бы никакие намеки не были интересны. А театр был, и не такой уж, видно, сугубо режиссерский, коли актеры сумели так полюбиться зрителю.

Попасть туда было совершенно невмыслимо. Разумеется, это не касалось представителей богемы, начальства и «нужных людей» из торговли и ненавязчивого советского сервиса. Остальные доставали билеты «по знакомству» или у спекулянтов, а те - у студентов-профессионалов, «державших» по ночам очередь жаждущих приобщиться к высокому. И те и другие позже пополнили ряды русского бизнеса, так что Таганка и тут сыграла свою роль кузницы кадров.

Помню рассказ ушедшего недавно Виктора Славкина об удивительном школьном выпуске, все отличники из которого вместо институтов пошли трудиться в сферу обслуживания. В ответ на услышанные от любимой учительницы сожаления они радостно сообщили, что ничего в жизни не потеряли и, напротив, только теперь у них появилась возможность читать модные книжки и посещать таганские премьеры.

У читателя может возникнуть вопрос, откуда же я, студент с московской окраины, знал назубок весь репертуар театра. Так и быть, расскажу. Купить лишний билетик было нереально, но голь на выдумку хитра - в теплые месяцы зрителей в антракт выпускали на улицу покурить, обратно вместе с ними просачивался и я с тем, чтобы весь второй акт подпирать стену на балконе. Конечно, хотелось знать, что там в первом. Вначале я вынашивал план подойти к артисту Александру Трифонову (будущему кардиналу Ришелье из «Трех мушкетеров»), за которым я частенько занимал очередь в соседнем приемном пункте стеклопосуды, видно, жил неподалеку. Заробел, не попросил. Зато выяснилось, что одна старушка из нашего дома работает в театре билетершей. Раньше ее никто за человека не считал, а теперь весь дом, точнее, продвинутые жильцы стали кланяться и подносить дефицитные тогда коробки конфет. Надо было видеть, как она стоит в дверях Таганки и зорко выглядывает безбилетников. Как-то раз соседка из милости пустила меня на спектакль, а другой раз сделала вид, что не узнает. Я намек понял и впредь стал незаметно класть ей в руку вместо билета рубль, после чего бежал на свою галерку.

А артисты — они перелётные птицы, так и должно быть. Они пойдут туда, где им насыплют корма, и это нормально. Пойдут в соседний двор — нельзя ли там заработать? А то, что у них тут есть, возьмут с собой и в прямом, и в переносном смысле. Как у Островского, когда Счастливцев и Несчастливцев разговаривают: «А чего это у тебя, Аркаша?» — «Да вот, взял пару подсвечников стащил…» Это всё ещё и у Антона Павловича описано, и у Булгакова в «Театральном романе»...

Юрий Любимов: «Легенда — она и есть легенда»

Все проходит, и интерес к Таганке был утрачен мною после спектакля, на который я, несмотря на связи с билетершей, долго не мог попасть – «Мастера и Маргариты». Роман я любил без памяти, ждал от инсценировки многого и тем больше был разочарован, увидев сборную солянку из старых «примочек» от гамлетовского занавеса до курантов из «Часа пик». Мне стали нравиться другие театральные манеры, ефремовский «Современник» и театр Анатолия Эфроса, до того, как сам он пришел на Таганку, и ничего хорошего из их симбиоза не вышло. После любимовского возвращения посмотрел несколько спектаклей, ничего не почувствовал и вскоре вовсе перестал брать Таганку в расчет, раздумывая, какой бы театр посетить. В свое оправдание вспоминал трюизм о том, что театр, как и человек, имеет свой возраст, безо всяких там скидок на вторую молодость.

Тем не менее, меня кольнуло на балабановском «Брате-2», в той сцене, где героя Сергея Бодрова везет по Москве таксист и ругает за то, что тот просит повернуть «за тем зданием». «Дебил, - говорит таксист, - это же театр на Таганке!» В роли таксиста я опознал бывшего таганского артиста Константина Желдина, Порфирия Петровича из «Преступления и наказания». Сразу вспомнилось, как в фойе перед «Преступлением» лежали пачки школьных сочинений, цитатой одного из которых заканчивался спектакль: «Все-таки правильно сделал Раскольников, что убил старуху, жаль только, что попался».

…Желдин служит в театре Юрия Погребничко, последнего любимовского ученика, сохранившего осколки таганской традиции. Покинутая Любимовым Таганка давно разделилась на два театра, где я, похоже, не буду никогда, особенно после того как часть труппы одного из них пожаловалась в Совет Федерации на другую, что та пропагандирует гомосексуализм или даже, кажется, педофилию. Из головы нейдут слова балабановского таксиста: «В нашем поколении дебилов было меньше». Правда, мы больше сотворяли себе кумиров, но оно того стоило, во всяком случае, испытанное мною в юности счастье в Театре на Таганке было настоящим.

www.chaskor.ru/article/v_nashem_pokolenii_debilov_bylo_menshe__35810