Ирина Красильникова
ЯЗЫК ТВОЙ — ВРАГ ТВОЙ
«Язык твой — враг твой!» — твердили мне, естественно, из лучших побуждений. Я всегда согласно кивала головой. Хотя… Как выяснилось, на латинском эта фраза звучала несколько иначе: Lingua est hostis hominum amicusque diaboli et feminarum — «Язык — враг людей и друг дьявола и женщин».
Только мне лично он другом так и не стал…
Баба Аня меня учила: «Все что-то обсуждают, а ты молчи, молчи».
Учитель химии вторил: «Запомни, ты ничем не отличаешься от других детей!.. Только немного лучше рисуешь».
«Ну вот, все дети как дети, а ты опять отличилась!» — вздыхала мама, в очередной раз посетившая школу по поводу моих «новых художеств».
Лишь один папа, к счастью, ничего не твердил. Его нельзя было волновать такой ерундой, как мое школьное поведение: он в космос ракеты запускал.
Итак, хоть мне все и «твердили», и в 1979 году, в момент написания годового сочинения по окончании девятого класса нашей московской средней школы № 531 имени Героев Перекопа я была уже вполне взрослой и, казалось бы, должна была понимать, чем грозит «свободное волеизъявление», но…
Вот уж тридцать пять с хвостиком лет я нет-нет да вспоминаю этот случай и в который раз задаюсь вопросом: что за странная муха цеце укусила меня в солнечный майский день 1979 года, на который и назначено было написание злополучного сочинения «Будущее моего города»?
Могла ли я тогда — как все — «накатать» про высотные дома из стекла и бетона, чистые светлые улицы и счастливых людей, спешащих на любимую работу»? Могла! И… не могла одновременно. Потому что одна детская обида не давала мне покоя.
Была у меня с самого раннего детства — это лет эдак с четырех — заветная мечта: мультики рисовать. Но первое же наше с мамой посещение «Союзмультфильма» показало, что мечтать об этом мне, дочке инженеров, не стоит.
Потому как в детский кружок рисованной мультипликации можно было попасть, только имея родителей-режиссеров или на худой конец какую-нибудь тетю Машу, виртуозно разливающую сок по стаканам в буфете Дома кино. Об этом и поведал нам тихонько руководитель кружка.
«Ищите дядю-режиссера, — сказал он маме на прощанье. — И я с удовольствием возьму вашу девочку: у нее рисунки добрые и живые».
«Дядю-режиссера» мне-таки через пару лет отыскали: он в местном детском садике Дедом Морозом подрабатывал. Так что в кружок желанный я попала — правда, «переростком», — и долго еще с нескрываемым изумлением взирала на детишек режиссеров, от скуки пуляющихся на занятиях шахматными фигурками.
Они ведь не по призванию сюда пришли, эти дети, не потому, что с «дядей Котеночкиным» хотели, как я, волка рисовать. Вот такая у меня была детская обида, и забыть ее, как мне этого ни хотелось, я не могла.
Итак, быстрехонько отстрелявшись в итоговом сочинении дежурными фразами про дома с яркими фасадами и простых советских трудящихся, разгуливающих в отпусках по цветущим садам далеких планет, я перечитала все написанное и… призадумалась.
Как-то фальшиво у меня получилось, хотя вроде все было правильно и красиво написано.
Нет, слишком много у нас еще несправедливости, чтобы люди ходили по улицам города с блаженно-счастливыми лицами, столь красочно мною описанными.
И черт-таки дернул меня за шариковую ручку.
А может, это ангел перышко из крыла своего услужливо протянул — как вам больше нравится. И я приписала к практически готовому сочинению одну «совершенно ненужную и глупейшую» — как меня потом убеждали учителя — фразу.
Смысл ее был в том, что главное все-таки не в домах из стекла и бетона и не в полетах на другие планеты. А в том, что в будущем у каждого человека будет любимая профессия, потому что скоро, совсем скоро исчезнет из нашей жизни всяческий блат. И если, скажем, сын дворника будет прекрасно рисовать, никто не посмеет препятствовать ему стать художником.
С сознанием выполненного долга я захлопнула тоненькую тетрадочку в зеленой обложке и отнесла ее на стол учителю… Что было на следующий день — это может представить себе лишь тот, кому повезло учиться в то время.
«К счастью, — как убеждала “мою терпеливую мать” учитель литературы, — перед тем как отправить сочинения на районную комиссию, их читают школьные учителя».
«Ну, и что нам теперь с этим делать прикажете? Тетрадки-то все помеченные, с печатью! — чуть не плакала завуч старших классов. — Ну и где, скажите на милость, ваша дочь видела в нашем социалистическом обществе блат? И слово-то ведь такое где-то услышала!»
Надо отдать должное моей маме: она лишь вздохнула и, глядя на меня, произнесла знакомое: «Ну вот, опять все дети как дети, а ты отличилась!»
Промучив нас с мамой полчаса, учителя удалились «для принятия решения». Не знаю уж, что они там с моим сочинением решили, но за содержание я схлопотала «трояк». За запретное слово «блат», не иначе.
Сейчас, по истечении стольких лет, пора бы, наверное, выбросить из головы этот случай. Но — не выбрасываю. Смеяться будете, но я до сих пор им себя «меряю и чищу». «Ну что, побоишься на сей раз слово “блат” написать?» — ехидно вопрошает Ирка-маленькая Ирку-взрослую в особо экстремальных ситуациях.
И мне очень сложно предать ту смешную девчушку, глядящую на меня чуть исподлобья.
«Ну вот, все дети как дети, а ты…» — с улыбкой отвечаю я Ирке-школьнице и… смело опять наступаю на те же грабли.
Фрагмент книги предоставлен «Редакцией Елены Шубиной» издательства «АСТ»
10.07.2015
Текст: ГодЛитературы.РФ
Обложка книги предоставлена издательством «АСТ»
.