XVIII век, благодаря влиянию псевдоклассицизма, любил риторическую символику и мифические, в древне-эллинском вкусе аллегории, применительно  к различным явлениям обыденной жизни. Конечно, это был не более чем художественно-классический гарнир, скользивший по одной внешности. Некоторые из этих подражаний не были лишены, впрочем, своего рода поэтичности. Это можно сказать и о практиковавшейся тогда весьма изящной аллегории ознаменования совершеннолетия девушки. Обряд этот ( разумеется, заимствованный с Запада), был в употреблении в первой половине XVIII столетия.

Л. Каравак. Портрет царевны Елизаветы Петровны ребенком.

Девушка в период отрочества являясь в общество, носила за плечами изящно сшитые крылышки, наподобие тех, какими украшен античный купидон. Крылышки символизировали чистоту и невинность, уподобляли девочку небесному ангелу, порхающему по земле и ежеминутно готовому улететь в божественный эфир. Идея красивая, а еще более кокетливая, если можно так выразиться.

Когда наступало совершеннолетие, срок которого, как мы знаем, был тогда очень ранний, отроческие крылышки торжественно обрезались. Некоторое время девушка продолжала носить их концы под шнуровкой, как бы в знак того, что ангел только что спустился на землю и поэтому сложил свои подрезанные крылья с тем, чтобы уже больше не летать. С этого момента ангел как бы делался полным достоянием греховной земли, земных страстей, печалей и радостей. Из ангела-отроковицы делалась девушка-невеста.

Образной риторической и выразительной символикой, применяемой к различным явлениям жизни, славился XVIII век. Один из поэтичных церемониалов того времени был связан с совершеннолетием девушки и вступлением ее во взрослую жизнь. В период отрочества девушка не выезжала в свет, в особых случаях она появлялась в обществе с изящно сшитыми крылышками за плечиками.
25 июня 1721 года в Летнем саду состоялось торжественное празднование коронации Петра I и 39-го года его царствования. Камер-юнкер Берхгольц, состоявший в свите герцога Голштинского Карла-Фридриха, прибывшего в Санкт-Петербург просить руки дочери Петра Великого Анны Петровны, вспоминал, что, войдя в сад, герцог вместе со свитой отправился выразить почтение царской семье и увидел императрицу в богатейшем убранстве, сидящую около прекрасного фонтана. «Взоры паши тотчас обратились на старшую принцессу (Анну) — брюнетку, прекрасную, как ангел. Она очень похожа на царя и для женщины довольно высока ростом. По левую сторону от царицы стояла вторая принцесса (Елизавета), белокурая и очень нежная».
Восхищаясь платьями принцессы, сшитыми из красивой двухцветной материи, без золота и серебра, Берхгольц отмечает, что Елизавета Петровна имела за спиной прекрасно сделанные крылышки; у старшей сестры Анны они были отрезаны, но еще не сняты, а только зашнурованы.

Обряд этот проводился довольно церемониально. Вот, например, каким образом совершен был он по описанию очевидца над Елизаветой Петровной, когда ей исполнилось 13 лет.

Праздновался день рождения молодой принцессы. По этому поводу император Петр дал во дворце роскошный пир всей знати. После обеда последовало торжественное объявление Елизаветы совершеннолетней. «Император, взяв ее за руку, вывел из покоя императрицы в смежную комнату, где перед тем обедали духовенство, сам государь и все вельможи; здесь поднесли ему ножницы и он, в присутствии государыни, ее высочества старшей принцессы, герцога, придворных кавалеров, дам и духовенства, отрезал крылышки, которые принцесса носила до тех пор сзади на платье, передал их бывшею ее гувернантке и объявил, что принцесса вступила в совершеннолетие, нежно поцеловал ее, за что она целовала руки ему и императрице, а всем присутствующим подносила сама или приказывала кавалерам подносить по стакану вина»

  Цесаревна Елизавета Петровна

Обряд этот совершался и в частных семьях, но только с меньшей официальностью и не с такой торжественностью. С этого момента девушка становилась в положение взрослой, правоспособной женщины и члена общества. Но какие же права давало ей это столь церемонное и скороспелое признание совершеннолетия?

Девушку освобождали от опеки воспитателей, шили ей вместо детского дамский гардероб, вывозили в свет – на балы, вечера и в публичные общественные собрания и, главным образом, предоставляли ей право нравиться кавалерам и искать жениха, с разбором и с апробации маменьки. С одобрения маменьки она могла даже и влюбиться. Какие же больше права?

Средний, нормальный тип молоденькой великосветской девушки того времени – это хорошенькая, нежная, расфуфыренная, в кружевах и атласе, куколка, с совершенно пустой головкой, но уже избалованная, тщеславная, испорченная и кокетливо-чувственная, несмотря на ранний, почти детский еще возраст. Если вдобавок она была еще и институтка, то поражала жеманной сентиментальностью и более или менее искренними наивностями, незнанием света. Это прелестное, в своем роде, институтское простодушие трогало чувствительные сердца, кого-то забавляло.

Вообще, подобный тип барышни того времени не отличался особенным развитием и интеллектуальностью, даже если мерить на самый снисходительный аршин. Моралисты весьма сетовали не только о крайней пустоте современных им девушек, но и полной их неподготовленности к семейной жизни, « к искусству жить с мужем в согласии, в умеренности». Говорили, что девушки не способны ни к воспитанию детей, ни к ведению хозяйства, даже в смысле нехитрых знаний кройки и шитья платьев и белья.

Все это считалось не только лишним для светской благородной девушки, но и хорошим тоном. Изящное воспитание побуждали ее относиться с брезгливостью ко всякому труду и практическому занятию, т.к. для их исполнения существовали черные руки холопов. Эту черту осмеял журнал «Трутень» в следующем письме щеголихи к издателю, жалующейся ему на то, что отец не дал ей приличного модного воспитания: « Он воспитал меня так худо, как хуже трудно и придумать. Я знала только, как и когда хлеб сеют, когда садить капусту, огурцы, свеклу, горох, бобы и все то, что нужно знать дураку приказчику. Ужасное знание, а того, что делает нашу сестру совершенною, я не знала. По смерти батюшкиной приехала я в Москву и увидела, что я была совершенная дура. Я не умела ни танцевать, ни одеваться и совсем не знала, что такое мода. Вот до какой глупости отцы подобные моему, детей своих доводят! Поверишь ли, мне стыдно признаться: я так была глупа, что по приезде только моем в Москву узнала, что я хороша»

Далее она рассказывает, как московские щеголихи и кокетки осмеяли ее простоту и невежество, как она, чтобы срвняться с ними в светскости, наняла французскую мадам, которая не более как в три месяца научила ее искусству по моде одеваться и сделала ее совершенной щеголихой по всей форме.

Этот тип «щеголихи» и «кокетки», у которой все знания исчерпываются умением выражаться да «волосоподвивательной наукой» по выражению «Трутня», а вся молодость посвящается игре в любовь и куртизанство и опять таки по моде, по которой надлежало «увидеть, влюбиться, получить склонность и тотчас сделаться неверным; а еще моднее – влюбляться и изменять по сто раз в день» , - этот тип, много раз осмеянный сатирой прошлого столетия, был в те времена господствующим среди светского общества и , без сомнения, в него отливалось большинство девушек, вступающих в жизнь. Для них это был единственный, одобренный и маменькой, и тетеньками, и всем общественным мнением, идеал, выше которого ничего желать и искать не оставалось.

Таков был прямой, естественный результат тогдашнего образования, выражавшийся  главным образом « к поправлению внешностей». В те времена, как отметил князь Щербатов, просто «приятно было женскому полу, бывшему почти до сего невольницами в домах своих, пользоваться всеми удовольствиями общества, украшать себя одеяниями и уборами, умножающими красоту лица и оказующими хороший стан; не малое же им удовольствие учинило, что могли прежде видеть с кем навек должны соединиться, и что лица женихов и мужей уже не покрыты стали колючими бородами»

Это была, в сущности, бесхитростная, детски-наивная, невзыскательная радость жизни юного, неразвитого и неизбалованного существа, которое только что распеленали из тесных, давно тяготивших его пеленок, предоставив ему хотя маленькую, но никогда еще не испытанную свободу движений, наклонностей и вкусов. Понятно, что такое существо, на первых порах руководимое одними чувственными инстинктами, должно было броситься прежде всего на суетный блеск и «лакомства», открывшиеся его жадным глазам, должно было со слепотой бабочки, кидающейся на пламя, безоглядно закружиться в вихре светской жизни, забыться в опьяняющем чаду сластолюбивого поклонения, кумиром которого оно вдруг сделалось.

Нужно было длинному ряду женских поколений перегореть и истаять бесплодно в этой наркотически-знойной, удушливой атмосфере светской, суетной жизни, чтобы набить к ней оскомину и выработать путем опыта и приобретения знаний, серьезное ее отрицание. И нельзя сказать, чтобы процесс этот завершился окончательно. Оглянитесь: разве вышеназванный тип «щеголихи» и «кокетки» прошлых веков не встречается в избытке среди современных барышень? Разве нет и теперь «прельстительных дарованиями невест» только лишь о том и помышляющих, чтобы выудить на приманку своих прелестей и кокетства богатого жениха и, с выходом замуж, предаться всецело роскоши, блеску, щегольству и всевозможным наслаждениям, без оглядки на мораль и  здравый смысл?

Еще Белинский писал, что «русская девушка – не женщина в европейском значении этого слова, не человек – она ничто другое, как невеста. Еще ребенком она называет своими женихами всех мужчин, которых видит в своем доме; еще в колыбели ей говорит все окружающие ее люди, что она невеста, что у ней должны быть женихи. Удивительно ли после того, что она не умеет, не может смотреть на себя, как на человека и видит в себе только невесту? Удивительно ли, что с ранних лет до поздней молодости, иногда до глубокой старости, все думы, все мечты, все стремления, все молитвы ее сосредоточены на одной идее фикс – на замужестве, что выйти замуж – ее единственное желание, цель и смысл ее существования».

Эти желчные строки написаны давно, но нельзя сказать, чтобы они совершенно утратили современность и для наших дней. Несомненно одно только, что в наши дни от этого приговора избавлено гораздо большее число русских девушек, вырастающих до полного роста человека, чем их было прежде.

Но надо быть справедливым и к женщинам XVIII столетия. Попадались среди них не только «щеголихи», не только сахарные куколки, созданные и приспособленные воспитанием для одного лишь «пантомима любви». Эта унизительная роль, в соединении с духовным и материальным рабством, которое тяготело над куколками и в родительском доме, и в замужестве и в обществе, нередко сбрасывалась и в те времена. Экземпляры вполне независимых девушек, не подчинявшихся никакому игу и боровшихся за женскую свободу, вовсе не составляли редкости среди русского культурного общества тех времен, и их образы тем рельефнее выделяются на его историческом фоне, что в тогдашних правилах еще сильно преобладали старые предрассудки и традиции, поддерживающие семейный гнет над женщиной и ее грубую подчиненность мужской воле. Примеры семейного деспотизма попадались на каждом шагу. Девушка в большинстве случаев воспитывалась в самом унизительном порабощении, особенно в среде мелкопоместного провинциального дворянства.

Образец такого воспитания художественно описан в «Семейной хронике» С.Т. Аксакова, рассказывающего в каком трепете держал его дедушка своих дочерей. Трепет этот поддерживался кулачной расправой, а расправы были такие, что жертвы их, случалось, по целому году ходили потом с пластырями на голове и по прошествии 30 лет вспоминали об этом времени, дрожа от страха. Были жестокие отцы, но не более милостивыми случались и матери. Довольно сказать, что попадались среди дворянок такие, которые продавали своих дочерей в крепостное подданство.

Тем ярче в виду таких фактов бросаются в глаза проявления женской эмансипации. Правда, выражалась она, большей частью, в эксцентрических, резких, полных какой-то мальчишечьей удали, а нередко и довольно скандальных формах, - тем не менее она должна быть признана явлением общим и вполне естественным. В ней выразилась неизбежная реакция долгому периоду замкнутой, подневольной теремной жизни женщин в допетровские дни.

Как птица, которой отворили клетку, русская женщина в лице своих наиболее энергичных представительниц, выйдя из терема, рванулась далеко за пределы свободы, отмежеванные ей ходячей моралью. Это был протест долгой унизительной неволе и как всякий искренний протест отличался страстностью, увлеченностью и неминуемыми крайностями.

Д. Левицкий. Смолянки

«Правнуки степных княгинь и боярынь, редко покидавших свои терема, пользовались в Москве совершенной свободой, смею прибавить, даже излишней, - писал один наблюдатель конца XVIIIв. – Сбросив иго старинных предрассудков, они часто не хотели повиноваться и законам приличия». В Москве попадались такие бойкие и независимые барыни, которые внушали страх и уважение не только каким-нибудь робким провинциалкам, но и видавшим виды мужчинам. По словам того же мемуариста, в Москве того времени славилась некая «знаменитая законодательница гостиных», которой впоследствии побаивался даже могущественный и знаменитый Растопчин, судя по тому, что он удостоился увековечить ее своим пером в сатирическом образе московской вестовщицы Маремьяны Бобровны Набатовой, в известной комедии «Вести или живой убитый». «Она была, - говорит автор, - воплощенная неблагопристойность, ругала дам в глаза, толкала мужчин кулаками в грудь и была грозой женщин зазорного поведения, пока они совершенно ей не покорялись; тогда она брала их под свою защиту и покровительство».

Попадались и в провинции замечательные в этом роде экземпляры. В Пензе славилась своей эмансипированностью одна девица, Катерина Алексеевна, вышедшая замуж за очень смирного помещика, который ходил у нее по струнке и в хозяйстве по имению довольствовался ролью послушного приказчика у полновластной супруги. Эта Катерина Алексеевна, по описанию Вигеля, отличалась дебелостью телосложения, твердостью воли, совершенно мужскою, и остроумным злоязычием: «Паче всего любила она упражнения нашего пола: сколько раз видели ее по дороге, стоймя на телеге, с шапкой набекрень, погоняющую тройку лихих коней, с ямскою приговоркой: с горки на горку, даст барин на водку!»

В родительском доме судьба послала ей с такими же вкусами и в такой же степени эмансипированную подругу в лице француженки-гувернантки ее младших сестер. Обе они «чрезвычайно любили играть на бильярде и курить трубку» и, вообще, вели жизнь на мужскую ногу, к ужасу благочестивых соседок.

В.А. Серов. Петр II и цесаревна Елизавета Петровна на псовой охоте

В.А. Серов. Императрица Екатерина II на соколиной охоте

Такое подражание мужчинам и усвоение мужских привычек, вкусов и даже излишеств на холостяцкую ногу, были вполне естественны в тогдашних женщинах, неудовлетворенных своим стесненным положением, придавленностью гнетом теремных условий и стремившихся к равенству с мужчиной и полноправию. Жизнь тогда еще не успела выработать и расчистить поприще для истинной женской эмансипации, и не указала еще прямого пути, на котором женщина, оставаясь женщиной, могла бы завоевать себе индивидуальную самостоятельность и общественное значение, как гражданка. Это пришло после, а пока молодые, энергичные натуры, опьяненные жаждой протеста и свободы, с увлечением кидались подражать мужчинам, соперничать с ними в манерах и образе жизни, даже в разгуле, потому, что этот способ эмансипации был пока единственный, был под рукою и не требовал изобретательности. Освободительный дух волновал тогда многие молодые головки наиболее живых и впечатлительных женщин, вкусивших от запретного плода свободы, и выражалось это в форме эксцентричного подражания мужчинам. 

А.Бенуа. Императрица Анна Иоанновна преследует оленя

Известно, что Елизавета Петровна в молодости чрезвычайно любила наряжаться в мужской костюм. Став императрицей, она устраивала иногда при дворе маскарады, в которых все дамы наряжались в мужское, а мужчины – в женское. Екатерина IIтоже очень часто одевалась по-мужски, а Анна Ивановна была страстной любительницей мужских развлечений – ружейной стрельбы и верховой езды.

Портрет Елизаветы Петровны с арапчонком.

Г. Пренер. Конный портрет Елизаветы Петровны со свитой

А.П. Рябушкин. Императрица Анна Иоанновна в зверинце

 

Эриксен Вигилиус. Портрет Екатерины II на коне

Пассек рассказывает об одной молоденькой даме, которая «надевала по утрам мужской халат и часами курила длиннейший чубук». Она же «носила мужские сапоги, стригла волосы, ходила в платье мужского покроя, а вечером прогуливалась в военной шинели и на оклик: «Кто идет?» - отвечала: «Солдат!»

Второв повествует о своей сестре – девушке, что она в Симбирске, в 1792 г. вместе с ним ходила в театр, переодевшись в мужское платье, тайком, из боязни матери и дурных толков.

Таких смелых «живчиков» нового поколения можно было встретить тогда всюду. Но чаще всего девический протест выражался в романтическом бегстве из отеческого дома и бракосочетании с любимым человеком, вопреки воле родителей и даже без их благословения. Бегство девушек стало самым заурядным явлением, и само правительство вынуждено было смотреть снисходительно на подобные законопротивные браки.

Встречались даже такие богатырского пошиба девицы, которые не только находили в себе энергию противостоять деспотической воле родителей и смело отдаться по своему личному выбору любимому человеку, но и сами похищали себе мужей и насильственно принуждали их венчаться с ними. В екатерининские времена был такой факт, записанный Марковым. Одна девица познакомилась однажды с соседом – молодым офицером. Позвала его к себе в гости, угостила обедом, а после обеда пригласила прогуляться. На пути им встретилась церковь и барышня самым естественным образом просила гостя войти уда. В церкви их неожиданно встретил священник с крестом и евангелием, и гостеприимная хозяйка объявила молодому человеку, что они должны сейчас же обвенчаться. Пораженный таким сюрпризом, офицер стал было отбиваться и руками и ногами от предложенного счастья; но мужественная барышня указала ему на стоявших сзади нее верных холопов с плетьми и предложила ультиматум: или идти с нею под венец, или ложиться под плети. Нечего было делать – повенчались!

Встречался в то время и тип еще более интересный, в противоположном роде. Были девушки, которые доводили свою эмансипированность до аскетического отрицания брака ради сохранения своей независимости и свободы. Известная Волкова рассказывает о себе и своей подруге Полине, что обе они единодушно «возненавидели замужество», видя несчастные супружества, грубость и тиранию мужей. Эта Полина, в своем страстном протесте брачному игу, сердечно жаждала, чтобы все оставались в девках всю жизнь, и горячо проповедовала подругам суровое безбрачие весталок.

Конечно, такие случаи были редки, особенно в великосветской, аристократической среде, где женщина удовлетворяла жажду свободы и самостоятельной жизни несколько иным способом. Там чаще всего девушка стремилась выйти замуж, чтобы развязать себе руки, потому что великосветский брак поддерживался модным «искусством давать друг другу свободу».

Великосветские львицы доходили в этом отношении до крайней скандальности. Но в этом случае, источником разгула являлась живая и сильная жажда «воли», независимости.

К сожалению, очень немногим из тогдашних пылких искательниц «воли» знали и умели находить истинный родник и прочную опору женской самостоятельности. Как на наиболее счастливый пример в этом отношении можно указать на княгиню Катерину Романовну Дашкову, которая сумела завоевать себе полную свободу и выдающееся общественное положение благодаря своей личной энергии, уму и образованию, по объему которого она стояла на голову выше многих современников не только женского, но и мужского пола.

Подробнее о Е. Р. Дашковой.

Такие положительные, твердо очерченные женские характеры, умение выдвинуться из рядов бесцветных, слабых и ничтожных представительниц прекрасного пола, каких во все времена бывало много, умение возвыситься над своим приниженным положением, завоевать себе независимость и приобрести влияние и значение в семье и в обществе, встречались среди русских девушек даже в глухой провинции. Образ такой прекрасной девушки, расцветшей в провинциальной глуши и самой себе обязанной закаленностью своего благородного характера и своим умственным развитием, увековечил С. Т. Аксаков. Это его мать, урожденная Мария Николаевна Зубина, в книге названная Софьей. Она в детстве лишилась матери, много вынесла горя и преследований от мачехи, и после ее смерти стала полной хозяйкой в доме своего отца, заботливой воспитательницей младших братьев и сестер и незаменимым другом больного и слабого отца: «Софья Николаевна сделалась предметом всеобщего уважения и удивления. Умудренная годами тяжких страданий, 17-летняя девушка вдруг превратилась в совершенную женщину, мать, хозяйку и даже официальную даму, потому что по болезни отца принимала все власти, всех чиновников и городских жителей, вела с ними переговоры, писала письма, деловые бумаги и впоследствии сделалась настоящим правителем дел отцовской канцелярии»

М.Н. Зубова ( Аксакова)

В то же время она находила еще досуг пополнять свое образование и известный Новиков, случайно познакомившись с ее перепиской, «до того пленился красноречивыми письмами неизвестной барышни с берегов реки Белой, из Башкирии, что присылал ей все замечательные сочинения в русской литературе, какие тогда появлялись, что очень способствовало ее образованию»

Ученые и путешественники, посещавшие Уфимский край, непременно знакомились с Софьей Николаевной и оставляли письменные знаки удивления ее уму и красоте.

Можно было и далее пополнять собранные здесь облики и портреты замечательных русских женщин XVIIIв., но и сказанного довольно для доказательства того взгляда, что героиня описываемой эпохи, говоря вообще, была гораздо выше той дурной и презрительной славы, которая могла составиться с легкой руки некоторых историков-пессимистов.

 

Серия сообщений "Эпоха и нравы.":
Часть 1 - Древнегреческие гетеры.
Часть 2 - Древнегреческая свадьба.
...
Часть 41 - Русская женщина XVIII века: детство. Часть 1.
Часть 42 - Русская женщина XVIII века: Отрочество.
Часть 43 - Женщина XVIII века: Совершеннолетие.
Часть 44 - Тайны Института благородных девиц.
Часть 45 - Светские развлечения.
...
Часть 54 - Викторианская эпоха: нормы морали
Часть 55 - Мойтесь, купайтесь, ныряйте! (История купаний и купальников)
Часть 56 - Наши предки спали не так, как мы