В колонках играет - Arash & Helena - Broken AngelНастроение сейчас - грустьТы звонишь еще днем. Ты уже звонила вчера, и опять с каким-то пожаром, я удивлюсь, когда ты позвонишь просто чтобы сказать: слушай, как здорово, у меня все в порядке, - я не слышал от тебя этого уже месяцев восемь, наверное, поэтому сердце у меня каждый раз екает, когда ты звонишь - что там еще могло случиться у тебя, чего еще не случилось?
Ты звонишь и говоришь: я зайду сегодня, да? Да, говорю я, заходи, конечно, и вечером ты являешься - с привычными плюшками и немного виноватой улыбкой, конечно, ты оторвала меня от дела, конечно, это ерунда, конечно, входи, конечно. Последние полгода я чувствую себя такой специальной стенкой, магической стенкой при игре в прятки - добежать, добежать, добежать, хлопнуть ладонью, крикнуть "чур-чура!" - и плюхнуться рядом с довольной физиономией, потому что добежал, спасен, спасен. На этот раз спасен, в следующем раунде побежим заново.
И ты добегаешь, хлопаешь ладонью, плюхаешься на стул, соглашаешься на кофе, соглашаешься на мою мрачную морду со скептически скривленным ртом, рассказываешь, рассказываешь. Ты говоришь, я вставляю едкие усталые реплики, мы пьем кофе и закусываем плюшками - после исповеди полагается, кажется, чего-то там пить и чем-то там закусывать, ну, мы в процессе, нехристи оба, что с нас взять. Ты говоришь, ты выговариваешься, а мне до боли в сердце печально смотреть на тебя, потому что под глазами у тебя круги, и смеешься ты отрывисто, и замолкаешь часто, и скачешь с темы на тему, с фразы на фразу, хотя все темы и фразы - все укладываются в три слова: господи, пиздец-то какой. Этот пиздец имеет оттенки, окраски на все случаи - пиздец веселый, окончательный, мрачный, немеряный, сумасшедший, но тем не менее пиздец. Ты уже отлично знаешь, что я скажу тебе на это, я говорил одно и то же много раз, и каждый раз в воздух, потому что ты все равно сделаешь по-своему, а мне только потом придешь рассказать, как странно все получилось, ты и не думала, что все так получится, да, ты говорил еще зимой, но вот чтобы именно так, как ты сказал, и сразу, это просто удивительно. Радость моя, думаю я, радость моя, я же тебя знаю уже десять лет, и двенадцать - того, с кем ты сейчас. Я же почти сросся с тобою, десять лет работая вместе голова к голове, было бы странно не получить этого мучительного родства, пуповины этой общих образов и приемов, мы же иногда даже думаем одинаково, что же тут удивительного? И я любуюсь тобой, такой осунувшейся и похорошевшей, такой суетливой и уверенной в себе, хотя тебе самой еще непривычно в этой уверенности, ты носишь ее, как новую обувь, она еще жмет тебе и натирает, и время от времени ты снимаешь ее и ставишь куда-нибудь в угол, чтобы вы отдохнули друг от друга. Все равно будет так, как ты хочешь, иначе бы я не любил тебя вот уже десять лет, ссорясь и снова мирясь - если сложить в один мешок весь тот кофе, который мы выпили с тобой, хватит на небольшой магазинчик. Твой муж останется в Питере, у тебя все устроится в Москве, с ребятенком вашим тоже что-нибудь придумается, все будет хорошо, я нарисую твоему барашку намордник, только не смейся так горько.
Ты уже почти выговорилась, мы доели плюшки, и тогда звонит твой муж. Да, ты в Питере, да, до завтра еще пробудешь, где ты, да где обычно, кофе вот пьем. Что значит, что ты там делаешь, опешив, переспрашиваешь ты, и я, в общем, тоже не доношу руку с сигаретой до рта - не прошло и десяти лет, как он, наконец, поинтересовался, что ты у меня делаешь? И тут я взрываюсь, потому что твоего мужа я тоже знаю уже десять лет, и столько же он знает меня, и не далее чем три недели назад он сидел на этой кухне и пил кофе, и говорил о тебе, о себе, говрил печально и обреченно, и жаль его было тем паче, что я точно знал: никакой мой совет, даже самый верный, не поможет, потому что любить - это одно, а быть истерически влюбленным на девятом году совместной жизни - это совсем другое, это вообще мало кто выдержит, но толку-то, что это знаю я, нужно, чтобы это знал он.
И я свирепею, я громко, так, чтобы было слышно в мобильник, говорю на всю кухню: как что делаем, ебемся, конечно. Ты слышал, говоришь ты, смеясь, потому что это действительно смешно, ты ожидаешь, что он посмеется вместе с нами, он ведь с такой гордостью говорит о своем умении делать хорошую мину при плохой игре. Но мина, видимо, куда хуже игры, плохая, из старых, еще с русско-японской войны, потому что ваш разговор как-то быстро обрывается, а через минуту твой муж звонит на мобильник мне и единственное цензурное слово в его приветственной фразе - местоимение "ты". Я предлагаю ему заняться своими делами и выключаю мобильник.
- Дети мои, - говорю я в крайней степени бешенства, все эти шесть месяцев бесконечных потоков чужой неустроенности разом выливаются на мою голову, а я бессилен, бессилен и соплив, как жилетка, в которую сморкались полгода беспрерывно, - вы заебали меня, дети мои.
