- скажите, преподобный отец, что происходит с человеком, который перестает чувствовать тепло? Который не ощущает жара ярко пылающего костра, даже поднеся руки к огню…близко-близко… это значит, что человек умирает? Или он просто очерствел телом и душой? И сердце его окаменело?
В прохладном полумраке монастырского сада птицы пели свою песню садящемуся солнцу. Розовые, персиковые, багровые и золотые блики танцевали на мокрой после дождя зелени. Словно драгоценные камни в шкатулке юной девы, когда к ним подносят свечу. Увитая виноградом мраморная беседка покоилась на груди холма Святых – на пересечении изумрудного луга и бирюзового моря деревьев. Тенистая аллея вела пожилого седого священника и его спутника как раз к этому строению.
- не поймите меня неправильно, святой отец. Вашей церкви давно известно, что я отрекся и от креста, и от полумесяца. Я не верю в богов. Я верю в человека. И именно поэтому я пришел к вам. Как к мудрому наставнику. Я должен с кем-то…нет. Я обязан с кем-нибудь это обсудить! Кому-нибудь рассказать о том, что меня терзает!
Человек сорвался на крик и замолк… священник положил ему руку на плечо.
- я выслушаю вас, милорд. Присядьте. И расскажите мне все с самого начала.
Его спутник лишь невесело усмехнулся, устало опустившись на холодный мрамор скамьи.
- с начала? Да вы шутник, святой отец. Тогда мне придется начать еще с времен первых вождей и королей.
Теплые лучи-руки засыпающего светила ласкали весь мир. Упругие волны ветра, напоенного ароматами душистых трав, накатывали на луг. Разноцветные облака китами-исполинами плыли по небесной глади. Все дышало спокойствием, умиротворенностью… с грустью в глазах герцог смотрел на картину, развернувшуюся перед ним.
- Святой отец…когда вы были ребенком – где вы жили? В деревне? В городе? Так ведь?
Священник кивнул, еще не понимая, к чему клонит его собеседник.
- тогда вы, будучи еще маленьким кучерявым шалопаем, носились с толпой таких же детей по пыльным улочкам, лазили по заборам, прыгали по трухлявым крышам, которые прогревало теплое солнце. Пинали старый потрепанный кожаный мяч, дрались, изображая благородных рыцарей и злодеев – и бежали к родителям, чтобы помочь матери принести воды с ключа, или стаскать в сарай дрова, или заменить отца на поле. И дети – и взрослые. В одном теле. А я…мне порой так хотелось вырваться, убежать из дворца. Я рос словно в золотой клетке. Роскошь, любезные слуги, друзья из благородных семей – или подхалимы, как кажется сейчас. Повсюду лесть, уступки, интриги. Кто подарит лучшую игрушку наследнику герцога, с чьей дочкой он проведет свою первую ночь – прямо как девицу выдавали замуж – так же и со мной носились нянечки, гувернеры, учителя. Меня холили и лелеяли, я не знал никаких тягот жизни. И так хотел к ним прикоснуться, когда, стоя у ограды дворца, видел несущуюся по своим делам стайку моих ровесников. Одетые почти в лохмотья, чумазые – но абсолютно счастливые… я хотел бы быть среди них. Однажды я даже сбежал из дворца. Шатался полдня по улицам города. Мне все казалось новым… таким интересным. А потом… старик отец надирал уши своему сорванцу сыну, отчитывая за что-то. Те же сорванцы травили неказистого мальчонку. Малыш тащил на себе огромный тюк с каким-то тряпьем. Город жил своей жизнью. Непонятной мне. Я хотел было помочь одной девушке – она стояла у прилавка, на жаре. Я никак не мог понять, зачем… когда я подошел, со мной даже не стали говорить. Просто с болью в глазах спросили, чего желает милорд. Когда милорд спросил, нельзя ли чем помочь, ему ответили, что не дело герцогскому сыну лезть в дела бедняков. При всех своих пороках и недостатках, о которых вещают нам наши учителя, эти люди гораздо больше знают о жизни. Они более благородны душой, нежели мы, жители дворцов. И тяготы их жизни, бремя бедности – все это закаляет их. Они как трава на дороге – растут, несмотря ни на что. В нас же воля к жизни слаба. Мы травим себя заморскими снадобьями, потому что нам больше нечего желать – у нас есть все. Мы не можем чего-то добиться сами – любое наше желание тут же выполняют услужливые руки. Мы не можем научиться чему-то полезному – для этого есть слуги. Мы как паразиты.
Герцог брезгливо сморщился. Свет причудливо играл на его смуглом лице, освещая высокий лоб, полные губы – и пряча в тени холодные, проницательные серые глаза. Острые скулы, коротко остриженные каштановые волосы, аккуратная бородка. Крепкий, сильный мужчина, волей судьбы облаченный в щегольский, абсолютно бесполезный придворный костюм темно-сиреневого цвета с воланами, золотой вышивкой и вязью. Пожилой священник с улыбкой покачал головой.
- что плохого в том, что вы задумались о жизни? О предназначении каждого в этой жизни?
Герцог исподлобья взглянул на старика.
- что плохого? Да ничего. Абсолютно. Просто я не хочу, чтобы мои дети были цветами в зимнем саду, которые не выживут в реальной жизни. Все, чего я добился – все благодаря моему титулу. Я могу убить простолюдина – и мне ничего не будет. Обворовать целый город, обложив его налогами – и жить спокойно. В то время, как крестьянин за кражу мешка картошки для своей умирающей с голода семьи будет тут же повешен. И я не могу это изменить. Потому что так принято. Такая чертовская система установилась давным-давно, во времена первых вождей норманнов, которые решили передавать власть по наследству, а не по выбору народа. Когда нарушился принцип справедливости. Хотя…был ли он когда-нибудь?
Священник покачал головой. Открыл было рот, но…
- святой отец. Что делать, когда сил идти дальше нет? Когда не видишь смысла делать что-то? Когда ничего нельзя изменить? Когда никакие боги не оправдают существующий миропорядок? Когда не хочется продолжать свой род, чтобы не обрекать детей на жизнь в этом пороке? Что делать, когда любимые люди уходят, не оставляя после себя ничего? Когда сердце разрывает от непонятной тоски? А? я знаю, что вы скажете. «Борись, сын мой, все это происки дьявола». Так вот. Я прошу вас ответить как мудрого человека, а не богослужителя. Что делать мне, Ренару Лаффруа, герцогу Алианскому, достигшему всего, чего может желать человек, только при помощи своего титула? Что делать человеку, которого оценивают только по количеству слуг и коней в конюшне? И который не хочет вести такую жизнь?
Священник молчал…
- молчите? Я знаю. Потому что изменить ничего нельзя. Потому что нет в мире силы, которая перевернет к черту всю эту систему. Да, я могу стать королем. Залить кровью поля и леса этой страны, чтобы искоренить огнем и мечом эту порочную систему. И не оставить больше зла…кроме себя самого. Невозможно все изменить, не став на время тираном. А потом…останется лишь смотреть на разъяренную толпу перед стенами бастиона. И понимать, что сделал все возможное для своей страны – но так и не достиг идеала. Так смысл жить такому человеку? Которого не примет это общество? Смысл лгать всем вокруг, притворяясь пустоголовым болваном, как все вокруг?
Священник отвел взгляд. У него не было слов. Герцог был прав. И он это понимал.
- спасибо, что выслушали меня, святой отец. Прощайте.
Солнце скрылось за горизонтом. на небе процветали первые звезды. Теплый вечер сменялся прохладной ночью. Жизнь в монастыре постепенно затихала. Гасли свечи в кельях.
- Святой отец? Пойдемте обратно.
Мальчик-служка стоял за спиной священника, дрожа от холода. А тот тихо сидел, глядя на темную аллею, где еще недавно виднелась фигура герцога…