10 января 1971 года скончалась женщина, которая изменила моду


«Одинокая Chanel», книга о её страстях и потерях, юности и смерти, вышла во Франции ещё в 1983 году и сразу наделала шума. Автор — Клод Делэ, психоаналитик и близкая подруга самой Шанель. Фрагмент книги о детстве великой француженки.

У каждого из нас есть истинный возраст, не меняющийся с годами.
Грэм Грин

Как правило, Шанель неохотно делилась воспоминаниями о своём детстве. Ни время, ни слава не заставили её по-другому отнестись к событиям своей долгой жизни, взглянуть на них через розовые очки. Когда кто-то проявлял нескромный интерес к детским годам Коко, это вызывало бурную реакцию. «Я с вами свиней не пасла», — отвечала она в таких случаях. Её детство — ведь у каждого из нас оно единственное и неповторимое — принадлежало только ей.


«Я — последний непотухший вулкан Оверни». Воспоминания детства вспыхивали в ней с необыкновенной яркостью. «Я своё детство наизусть помню». Оно отметило её несмываемой печатью.

Было одно слово, которое выводило Коко из равновесия, если кто-то случайно произносил его при ней: «сирота». За вспышкой гнева скрывалось смятение, которое она впервые ощутила много лет назад. Ей было что прятать от других, от тех, кого никогда не бросали. Рана, полученная в двенадцать лет, так и не затянулась. «У меня всё отняли, меня уничтожили. Я изведала это в двенадцать лет».

Обычно Шанель вполовину уменьшала свой тогдашний возраст, говорила, что лишилась матери в шесть лет. Быть может, потому, что восприняла эту травму слишком тяжело, с незащищённостью маленького ребёнка.

«У моей матери болезнь сидела тут...» Я как сейчас вижу этот жест: Коко показывает на свою грудь. Жанна Шанель умерла от туберкулёза. Коко имела в виду лёгкие матери, но казалось, что она говорит о собственной изболевшейся душе, запертой в грудной клетке, в этой хрупкой костяной темнице. Потом рука поднималась вверх, плавно описывала круги, взгляд устремлялся куда-то вдаль, в прошлое, где надрывно кашляла и задыхалась Жанна. Коко переполняло неутолённое желание любить и быть любимой.

Она считала, что унаследовала от матери предрасположенность к болезням дыхательных путей, только у неё пострадали не лёгкие, а горло. «Видишь этот муслиновый шарфик у меня вокруг шеи? Люди думают, это для красоты, чтобы завязывать его галстуком, но на самом деле это я берегу горло». Всю жизнь оно будет у неё болеть и воспаляться. «А меня болезнь поймала вот за это место». Её старшая сестра Жюлиа повторит судьбу матери — совсем молодой умрёт от туберкулёза.

Жанна харкала кровью, но не могла избыть огонь страсти, пылавший у неё внутри. «В провинции женщины прямо как одержимые. Тебе не понять». Коко всё ещё была во власти этого безумия. Чувственность матери — как платье, которое дочь не сможет перекроить по-своему.

В детстве Коко часто видела, как мать плачет и тоскует об отце, который вечно был в разъездах. Но, пока Жанна была жива, Альбер всегда возвращался. Удаляющийся и приближающийся стук копыт: Коко узнавала этот звук быстрее, чем биение собственного сердца. Ведь он означал свидание с первым мужчиной её жизни — с отцом.

Когда Жанна умерла, Альбер Шанель был далеко. Как и в тот день, когда родилась Коко, черноволосая девочка, которая будет любить его такой ненасытной любовью.

Она родилась в Сомюре, тихим, тёплым вечером 19 августа 1883 года... Почему в Сомюре? По воле случая. Всемогущего случая, которому Шанель позднее доверила свою судьбу, который стал её приёмным отцом и никогда не оставлял её. В тот день в Сомюре проходило ежегодное конное состязание. С самого утра офицеры-инструкторы кавалерийского училища гарцевали на породистых лошадях, показывали своё мастерство. Ведь в Сомюре, этой столице верховой езды, надо было упасть с лошади семьдесят семь раз, чтобы заслужить звание наездника. Дамы, опустив на лицо вуаль, трепетали под взглядами офицеров в синих доломанах с брандебурами, в кепи с золотым шитьём. На фоне этого праздничного ликования одна двадцатилетняя женщина, почувствовав схватки, едва успела добраться до приюта для рожениц. В сумерках она родила на свет девочку, отец которой был в тот момент далеко. Впоследствии Коко всегда будет охватывать тревога в час сумерек, час её рождения.

Монахини назвали новорождённую Габриэль. В семье Шанель это имя раньше не встречалось. Быть может, монахиня, выбиравшая имя, решила, что девочке, у которой нет никого, кроме двадцатилетней матери, понадобится ангел-хранитель? Коко любила повторять, что её полное имя — Габриэль-Боннер .

Об Альбере Шанеле ходило много сплетен. Габриэль, как и её старшая сестра Жюлиа, родилась вне брака. Их мать, Жанна Деволь, уроженка Оверни и дочь виноградаря, сама лишилась матери в раннем детстве. Причина смерти неизвестна. Однажды, суровой зимой, в Курпьер, где жила Жанна, приехал Альбер Шанель. Жанна с первого взгляда влюбилась в этого смуглого красавца с точёными чертами лица. Тогда была зачата Жюлиа.

Впоследствии Альбер и Жанна оформили свои отношения, тем самым узаконив обеих дочерей. «Мои родители были обычные люди, их волновали обычные страсти».

У Шанель желание всегда доминировало над рассудком. Общественные условности были ей безразличны.

Позднее у любовников, ставших супругами, родится ещё несколько детей: Альфонс, Антуанетта, Люсьен и самый младший, Огюстен, умерший в младенчестве. Одна беременность за другой, почти без перерыва. Коко видела, как у матери вырастал живот, как ей становилось трудно ходить и дышать; потом она исчезала и, вернувшись, опять начинала выкармливать новорождённого. Но с каждыми родами её силы убывали, над колыбелью нависала тень материнской усталости. Нет, у Коко не будет детей.

Альберу Шанелю нравилось давать жизнь всё новым и новым маленьким существам. В этом он походил на своего отца Анри-Адриена и на свой родной край, Севенны, где рождается плодоносный ветер мистраль. Все мужчины в их семье были удивительно хороши собой... У маленькой Шанель эта наследственная страсть к созиданию примет иную форму. Но ей придётся всю жизнь сражаться с судьбой. Это тоже было семейное: когда-то судьба заставила её деда покинуть Понтей, землю каштанов, — цвет её волос напоминал каштановую скорлупу. А характер был твёрдый, как гранит, — под стать суровому севеннскому краю. «Мой характер — словно сердце края, который никогда никому не покорялся». Там, за густыми, непроходимыми лесами, когда-то укрывались от преследований гугеноты и камизары. Голубка, символ протестантизма, навсегда вытеснила католическое распятие, религиозные общины были тверды в своей вере. «Люби только то, что подобает тебе» — нравственный максимализм Шанель укоренял её в родной почве так же прочно, как если бы на ней были тяжёлые башмаки с зазубренными шипами на подошвах, с помощью которых её предки собирали каштаны.

В один злополучный год на каштановые деревья обрушились сразу две болезни, и Анри-Адриен Шанель, уроженец Савойи, покинул Понтей. Он перебивался случайными заработками, бродил по дорогам, пока вдруг не подвернулась работа на ферме по разведению шелковичных червей в Фурнье. От коконов на тутовых деревьях пахло чем-то новым и неизведанным... Бесприютный крестьянский парень не нашёл ничего лучшего, как соблазнить хозяйскую дочку, Виржини-Анжелину. Ей было шестнадцать лет. Он женился на ней.

Анри-Адриен, мужчина огромного роста и силы, похожий на героя германских сказаний, подружился с одним шёлковым фабрикантом из Лиона; тот предложил ему взять на продажу несколько рулонов шёлка с небольшим браком, и выяснилось, что Анри-Адриен замечательно умеет сбывать такой товар. Так начались его путешествия на юг Франции, где он торговал отрезами шёлка и лишал сна красавиц, которых будет обхаживать всю жизнь.

Виржини-Анжелина никогда не стригла и не подравнивала волосы: она заплетала их в косы и укладывала венцом вокруг головы. Коко унаследует от неё великолепную шевелюру и гордый, независимый нрав. «Бабушка всегда поступала по-своему». В ней было столько гордости, что она сумела наделить этим качеством всё своё многочисленное потомство. Ведь она родила могучему Анри-Адриену девятнадцать детей.

В городе Ниме, где в ту пору ещё было больше деревьев, чем домов, на улочке Ба-д'Аржан долгое время находился постоялый двор, служивший местом встреч барышников и торговцев скотом. Там ещё сохранялись конюшни и водопойные желоба. Впоследствии в доме открылась больница. Там Виржини-Анжелина родила сына Альбера. Анри-Адриена не было рядом: он срочно уехал на ярмарку... Мужчины из семьи Шанель не любили сидеть на месте.

Все дети Анри-Адриена, странствующего торговца, родились в пути. Сестра Альбера Луиза, единственная, кто согласится хотя бы на время принимать под свой кров осиротевших маленьких племянниц, увидела свет в Севеннах. Адриенна, младшая и самая любимая дочь неутомимого великана, была всего на два года старше Коко и впоследствии стала ближайшей подругой её юности.

В глазах Альбера Шанеля, любителя вина и женщин, горели страсть к свободе и вера в случай. Странствующий торговец выстраивает свою жизнь по календарю, ездит на религиозные праздники и сезонные ярмарки, где случай зачастую решает всё. Дочь унаследовала от него эту веру. В те вечера, когда Альбер возвращался к своей страстной супруге, Коко чуть больше обычного боялась темноты, она принималась дрожать, и отец брал её на руки. «Малышка Коко...» — первые слова любви, которые она слышала в своей жизни. Она прижималась головкой к его плечу и жаловалась: «У меня под кроватью сидит человек, он бросает в меня пшеницей!» — «Но ведь пшеница — это хорошо», — отвечал отец. Она запомнит это навсегда. «Кавалерия святого Георгия», так она будет называть пшеничные зёрна. И сделает пшеницу своим талисманом.

Дом, где пройдёт её раннее детство, окружают мастерские ремесленников: ткачей, воскобойников и канатчиков, горшечников и гвоздарей. Шанель всегда будет испытывать глубокое уважение к трудолюбивым и искусным мастерам, которыми издавна славилась французская провинция. И чувствовать себя в какой-то мере их продолжательницей. Это — единственная преемственность, единственный фактор влияния, который признавала Шанель, если не считать таинственного воздействия, связанного с землёй и сменой времён года...

Здоровье Жанны всё ухудшалось, ей пришлось вернуться в Курпьер. Отец наезжал лишь изредка. И целовал девочек в макушку. «Когда им мыли голову?» — спрашивал он. «Вчера, — отвечали ему, — марсельским мылом». Это мыло навсегда останется в обиходе Шанель. «Он терпеть не мог запах немытых волос. Детские впечатления не забываются...»

«У меня и у сестры волосы были трёхцветные». Пряди золотистые, каштановые и тёмные, как ночь, напоминали розово-красно-чёрные ягоды ежевики на кустах, росших по обочинам ухабистых сельских дорог, по которым целыми днями гуляли девочки. Больная мать говорила Жюлиа: «Присмотри за малышкой», за калитку они выходили вдвоём, но затем сразу расходились. Коко направлялась на кладбище, любимое место её игр и прогулок. «Я была королевой этого тайного сада. Я обожала его подземных обитателей. Мёртвые не умерли, пока мы думаем о них, говорила я себе». Ей ещё некого было оплакивать, но она ходила в гости к обитателям кладбища, прихватив с собой тряпичных кукол, которых делала сама и которые нравились ей гораздо больше, чем какие-либо другие. В присутствии этих немых свидетелей она закапывала в землю всё, что могла раздобыть: чайную ложечку, пенал — его исчезновение вызвало в доме переполох. «Хотите узнать, куда она ходит, проследите за ней», — говорила Жюлиа. Такая же участь постигла и самое дорогое её сокровище, пишущую ручку, которую привёз ей в подарок отец: ручка была костяная, с глазком — если поглядеть в этот глазок с одной стороны, можно было увидеть собор Парижской Богоматери, если с другой — Эйфелеву башню.

Когда сёстры идут гулять, им дают корзинку с едой и бутылкой подслащённой воды с изюмом: Коко уверена, что это вино, то самое вино, о котором так часто говорит отец и которым он мечтает торговать. Жюлиа поёт, и девочки засыпают на лужайке. Иногда Коко берёт в рот целый персик: «Мне говорили, что я как персик, и я думала: вот я сейчас себя съем...»

Хрупкий, таинственный детский мирок давал ей убежище лишь на время. Кашель Жанны, кровь на платке вселяли тревогу. Как и разговоры о братике, умершем в младенчестве... Вскоре деревенской идиллии приходит конец. Жанна получает письмо от Альбера с сообщением, что он открыл своё дело в Брив-ла-Гайярд, и вместе с дочерьми едет к нему. В этом городке живёт сестра дедушки Анри-Адриена, вышедшая замуж за нотариуса. У неё нет детей.

В Брив Жанна умирает. Ей едва исполнилось тридцать три года. Маленькая Коко навсегда запомнит ужасные сцены агонии. Отец приедет слишком поздно, он не увидит слёз жены. Только безжизненное, восковое лицо на белой подушке. Появившись в комнате, полной плачущих женщин, он подошёл к Коко и обнял её. Свадебный венок под стеклянным колпаком засох.

Посадив Жюлиа, Коко и маленькую Антуанетту в двухколёсную повозку, Альбер едет к родителям. Но Анри-Адриен приходит в ярость: у него полно своих детей, зачем ему ещё? Да и в кубышку залезать не хочется. Его сестра, супруга нотариуса, была в близкой дружбе с аббатиссой Конгрегации Святого Сердца Марии и начальницей сиротского приюта, который находился в Обазине, городке в окрестностях Брив, в бывшем монастыре, строгом, мрачном здании романской архитектуры. Виржини-Анжелина все слёзы выплакала, но это не помогло... Сыновей Альбера Шанеля поместили в приют для мальчиков. Затем Альбер отвёз Коко с сёстрами в Обазин. За Коко захлопнулись чёрные двери сиротства. Никогда больше она не увидит горячо любимого отца.

Всю дальнейшую жизнь Коко будет стараться побороть свою душевную боль, горе брошенного ребёнка. Даже её неуёмное желание нравиться, пробуждать страсть, быть признанной всеми, стать примером для подражания не сможет ей помочь. Но ни разу, ни единого разу я не слышала, чтобы она упрекала за это отца, красавца Альбера. Виновницей своего несчастья Шанель считала филлоксеру, поразившую тогда виноградники. Она приукрашивала биографию отца, представляла его тем, кем он хотел стать, и часто повторяла: «Мой отец жил в Ниме, он был виноторговцем». На самом деле его единственным, бесценным виноградником была она. Он не промахнулся, лоза дала добрый урожай.

«Легенда живёт дольше, чем правдивая история; реальность жалка, и люди всегда будут предпочитать ей прекрасного паразита, имя которому — воображение». Она была уязвлена на всю жизнь, об этом говорили её глаза, с языка срывались мстительные слова: «Когда все вы вспоминаете детство, я покатываюсь со смеху... Вы не знаете, что это такое: жить с ощущением, что у тебя больше нет ничего своего и ты можешь рассчитывать только на чью-то жалость». Клеймо сиротства как смертный приговор, и она спасается любыми средствами, бунтует, выдумывает всевозможные небылицы... Габриэль Шанель будет гордо называть себя «Мадемуазель Шанель». Фамилия отца — это её достояние. Но любить её будет некому.

Шанель утверждала, что её отец уехал на заработки в Америку. «Он говорил по-английски, в провинции это казалось чем-то дьявольским». Она словно мстила ему, отправляя в немыслимую даль, чтобы он затерялся навсегда. Гордость не позволяла ей плакать. Было одно воспоминание, за которое она цеплялась с упорством отчаяния: её белое платье, платье первопричастницы. Сколько раз я слышала рассказ об этом платье, последнем подарке отца и последней весточке от него. В двенадцать лет, в мрачных монастырских стенах Обазина, на торжественной церемонии первого причастия она появилась в платье, выбранном отцом.

Коко снова и снова без устали описывала этот наряд из белоснежной органди, украшенный оборками и кружевами, жемчужные чётки в маленькой сумочке у пояса, шёлковые чулки и, наконец, самое прекрасное — венок из роз: всё, что отличало её от подружек, маленьких крестьянок в чепчиках. Уже тогда ей хотелось быть единственной в своём роде, особенной, неотразимой. На закате жизни она всё ещё говорила мне об этом платье, «чересчур броском, наверняка его выбирала какая-то шлюха». Шлюха, которая отобрала у неё отца, разрезав её сердце пополам. Она не смирится с этой кражей.

Мифическая Америка, где, по её словам, бесследно исчез отец, однажды станет для неё реальностью, страной, которую ей удалось завоевать. Но отца не вернуть. А нестерпимую мысль, что он её бросил, она загонит в подсознание, уже отягощённое страшными впечатлениями от смерти матери. И когда один за другим умрут её возлюбленные, она будет привычно повторять: «Он меня бросил». Она сама мне это сказала: «Когда человек, который любил меня, умирает, я всегда говорю: «Он меня бросил». Растравляя обиду, она будет заглушать горе, давнее и теперешнее.

В приюте Коко ни разу не назовёт монахиню «матушкой». Ни с кем не станет делиться своей болью, запрёт её на замок. «Гордость спасла меня», — она часто мне это говорила.

В Обазине она станет замкнутой. Эту строптивую девчонку переполняла нежность, но... «Я хотела быть уверенной в том, что меня любят, но я жила среди безжалостных людей...» Не хочет она довериться и служанкам, единственным мирским среди суровых монахинь. «Меня воспитывали одни женщины». В её голосе слышалось эхо давнего протеста. Впоследствии Коко будет уделять повышенное внимание представителям противоположного пола. Она станет неутомимой, дерзкой соблазнительницей.

В Обазине девочки носили форму. Но не у всех она была одинаковой. Девочки из состоятельных семей, за которых платили родители, носили форменные платьица, сшитые на заказ. Среди этих счастливиц была и Адриенна, дочь Анри-Адриена, тётка и почти ровесница Коко. Её старшая сестра Луиза, в замужестве Котье, также отдала свою дочь Марту в Обазин, вместе с Коко и её двумя сёстрами. Только вот за дочерей Альбера никто не платит, их взяли из милости, и они должны носить старую форму, с чужого плеча. Антуанетте и Жюлиа всё равно, а Коко бунтует.

Тогда её бунт завершился неизбежным поражением: ей всё же пришлось надеть эту форму, унылую и обезличивающую. Но впоследствии Коко всё-таки одержит победу над школьной формой. Как? Да очень просто: переделает её по-своему. Взяв за основу повседневный наряд школьницы-подростка, девочки из хорошей семьи, Шанель добавит к нему индивидуальность, «изюминку», выбьет из него пыль сословных предрассудков и приблизит к жизни. Этот наряд станет её повседневной одеждой, её фирменным знаком, её талисманом. Никто не сможет носить его так, как она, выглядеть в нём так эффектно и так оригинально. Эта пансионерка всегда будет выделяться из толпы. И каждый мужчина будет мечтать пройтись с ней об руку. Ни напускной, интригующей скромности, ни развязности, но перед этой женщиной невозможно устоять. Чёрный шёлковый галстук, белый воротничок и манжеты, тёмная юбка: в своём блистательном будущем она станет похожа на юную девушку, полную надежд, какой могла бы быть, но, увы, не была в прошлом. Костюм «от Шанель» станет её двойником, её неразлучным другом.

Как же надо было любить отца, чтобы превратить его фамилию в свою фирменную марку, воспроизводимую бесконечное множество раз! Фамилия — это единственное наследство, которое досталось от отца гордой и упрямой девочке из Обазина, её единственное приданое. Спустя много лет это запоздалое приданое начнёт приносить огромный доход: две переплетённые буквы «С» украсят не только платья и костюмы, но также шёлковые и муслиновые платки и шарфы, пуговицы из кости и сумочки из лайки, подкладку пальто, пряжки поясов, этикетки на флаконах с духами, обёртки мыла. Но это не поможет ей забыть прошлое.

«Счастливая пора детства». Люди часто сочетают эти три слова. А я вздрагиваю, когда их произносят при мне. Вряд ли кто-то был менее счастлив в детстве, чем я». От отца нет вестей, его отсутствие, его молчание становятся всё более тревожными и необъяснимыми. Вернётся ли он? Ей остаётся только мечтать об этом. Иногда она видит его во сне, он насвистывает, поёт. Тогда она встаёт, проходит между кроватями спящих подруг. Тёмные волосы рассыпаются по жёсткой, негнущейся ночной рубашке. Коко идёт на встречу с отцом: девочка страдает сомнамбулизмом. Очнувшись, она не видит ничего, кроме темноты, которой всегда боялась. Отца нет рядом, некому поцеловать её.

Коко вычеркнет из памяти монахинь, свидетельниц её горя и унижения. Она станет тщательно скрывать от журналистов и биографов своё сиротство, причину будущего одиночества. Коко выдумает себе других воспитательниц: двух чопорных старых дев, кузин покойной матери, которые якобы взяли её к себе. Эти две тётушки владели фермами и пастбищами. У них в кухне над очагом висело множество окороков и копчёностей, буфеты ломились от солёного масла, а шкафы — от великолепных простынь иссуарского полотна...

«Ах, эти шкафы! Служанки вытаскивали оттуда простыни. Они их почти не гладили, только верхнюю, под одеяло, и ажурную кайму на всех». Постельное бельё, которым так гордились хозяйки в провинции, запах утюга и крахмала, гофрированные чепцы служанок — Шанель без конца говорила об этом. А ещё об отсутствии мужчин. «Это из-за войны. И потом, если бы они вышли замуж, пришлось бы делить землю». Казалось, Шанель хотела опровергнуть миф о том, что она недоедала в детстве. Любовь — вот единственное, в чём она нуждалась тогда. «Мои тётки? Я даже не могу сказать, был ли у них нос на лице, они меня не интересовали». Она не воспринимала их по отдельности. Они, как говорят в Оверни, остались на своей грядке. А Коко шагнула далеко вперёд.

Девочка покидала монастырские стены только во время каникул, которые, как правило, проводила в одном и том же месте: в Варенне, у тёти Луизы, сестры отца. Луиза забирала из школы свою дочь Марту, а заодно приглашала и трёх сироток. «Она присылала нам билеты на поезд, но только потому, что у неё муж служил на железной дороге и она получала билеты со скидкой...» — жёстко говорила Коко. Ей не хотелось принимать милостыню от родных, быть для них обузой. И тётя Луиза не вызывала у неё добрых чувств. Таков сиротский удел: о настоящей привязанности, душевном тепле можно только мечтать. Когда она слышит властный голос тёти Луизы и пронзительный свисток поезда на маленькой станции, ей хочется удрать подальше. Где её прежняя жизнь? Любящая мать? Где отец, который входил в комнату, весело насвистывая, а она прижималась кудрявой головкой к его плечу? Здесь она чувствует себя лишней, чужой. Она сидит и вышивает крестиком, в модном русском стиле, свои ночные рубашки, но подшивка и шов через край у неё никак не получаются. Все усилия тёти Луизы напрасны: Коко терпеть не может шитья. Её убежище — чердак: там лежат собранные за много лет газеты, вырезанные и сшитые вместе «романы с продолжением», перевязанные бечёвкой выпуски «Иллюстрасьон». Коко открывает для себя бульварные романы и жадно набрасывается на них. По ним она изучает жизнь, а ещё — по сборникам «Вечера у камелька». «У меня был воспитатель — Пьер Декурсель, автор слащавых сентиментальных романов». Всю жизнь она будет благодарна ему за его романтических героинь, в которых когда-то увидела своих двойников, узнала себя. Девочка с упоением читала о том, как летом, на скачках, дама в белом снимает плащ, потому что ей жарко, и оказывается в очаровательной, изысканной блузке; а в зимнюю стужу надевает каракулевый жакет и маленькую круглую шапочку, украшенную пармскими фиалками. Это будут первые настоящие подруги Коко: там, в тени раскидистой липы, в Варенне-сюр-Алье, они уведут её за собой, в мечту...

Она открыла для себя новый мир. Её неистово бьющееся сердце подсказывает ей, что разбойники совсем не злые, а наоборот, великодушные и благородные, и учит её ненавидеть добропорядочных буржуа. Уже тогда в одном из уголков своего одиночества она создаёт себе тайное, неприступное укрытие и замыкается там. Нечто похожее было в детстве у другой провинциалки, Колет: «Я оказалась одна в библиотеке, где мне хотелось читать всё, и где не было ничего подходящего ни для моих тогдашних шести лет, ни для двенадцати, ни даже для четырнадцати... Книги запрещённые, книги слишком серьёзные либо, напротив, слишком легкомысленные, скучные книги, ослепительные книги, которые вдруг озаряются волшебным светом и распахивают перед ребёнком двери святилища... В бессистемном чтении есть своя ценность. Каждая книга, даже если поначалу её плохо усваиваешь, в итоге обогащает тебя. В какой-то момент непроходимые джунгли идей и слов кончаются и перед тобой открывается спокойный, приветливый пейзаж».

Джунгли Коко — это романтическое чтиво. Однако, в отличие от Колетт, рядом с ней нет мудрой, чуткой матушки Сидо, которая отвлекла бы её, предложив посмотреть на цветущий розовый кактус или показав полки с настоящими книгами. «У нас в семье, — говорила мне Шанель, — книг никогда не покупали». Ей пришлось обзаводиться ими самой, и они на долгие годы стали её верными друзьями. Но её знакомство с литературой началось с романтического чтива. Это был волшебный корабль, который уносил её в страну мечты. «Вы не представляете, как могут отравить воображение романы, валяющиеся на чердаках в провинции...» Коко твёрдо решила: она должна пережить наяву всё то, о чём прочла в романах.

Даже сердитый окрик могучего деда не сможет прекратить это бегство от действительности. Летом Коко иногда приезжает к нему в Виши, к нему и к Виржини-Анжелине, которую он по-прежнему отчаянно ревнует ко всем вокруг. Когда этот великан проголодается, его надо кормить немедленно, иначе он устраивает скандал, и даже привычная рюмка горькой настойки неспособна его утихомирить. «Моя бабушка всё делала по-своему, но говорила о себе: «Я — мадам три Д: дорогой супруг, дом, детишки». Домашнее ярмо тяготит её. Однажды Анри-Адриен замечает, как Виржини-Анжелина сушит свои роскошные волосы на солнце, и устраивает жене сцену: зачем она показывает эту красоту посторонним? Крошка-бабушка запирается у себя в спальне, а выйдя, очень спокойным движением протягивает мужу длинную, толстую косу: она отрезала волосы!

С тех пор она станет носить кружевной чепец. Коко в ужасе, она навсегда запомнит этот день. Но бабушка утешает её: «Раз он ревнует меня, значит, всё ещё любит, а за это не жалко и косу отдать...» Виржини-Анжелина не могла и предположить, что однажды её внучка, её копия — они были похожи как две капли воды — освободит женщин от длинных волос, чтобы голове было легче. Всякий раз, видя узел волос у меня на затылке, Шанель говорила: «Только это я и видела кругом: распущенные длинные волосы поверх ночной рубашки... Докуда доходят твои, когда ты их распускаешь? Знаешь, это так старомодно...» Для себя Коко выберет короткую стрижку, с пикантной чёлкой, которая смягчает блеск её чёрных глаз.

Коко — миловидная девочка, и дед, когда возвращается домой из деловых поездок, охотно любуется ею в перерыве между двумя партиями в экарте либо в пикет или за плотным обедом. Коко поёт, растроганный дед называет её Фифи и беседует с ней. «Видишь ли, Фифи, в делах должен быть порядок, надо думать о будущем...» — говорит он и показывает внучке записные книжки и конверты в дорожной сумке, которую он запирает на ключ. А ключ всегда носит с собой. Карманные деньги маленькая Коко получала от деда. «Каждый год он давал мне пятифранковую монету. В удачные годы у меня в копилке бывало и по десять франков. Но мне приказывали отдать их в пользу детей Китая...»

Монетки, которые выдаёт ей дед, берутся из свободных денег, оставшихся после продажи тканей. На сэкономленные деньги можно позволить себе разные удовольствия, шалости... «Вот это пойдёт в кубышку, а это — на покупку ценных бумаг, но только не русских облигаций! Я не доверяю людям, которые погубили моего императора».

Анри-Адриен благоговейно почитал Наполеона. Коко заводила фонограф с трубой, откуда раздавались гнусавые, скрипучие звуки «Марсельезы», и вместе с бабушкой убегала на кухню, где они обе хохотали как сумасшедшие, а в это время в гостиной разгорался ожесточённый спор между главой клана и его сыном Анри, который остался роялистом.

Долгие годы спустя у неё в ушах ещё звучали меткие словечки деда: «Ну и вид у тебя! Какая-то форель в манжетах!» А о своём предке Пьере Шанеле, священнике-миссионере, принявшем мученическую смерть на островке Океании, Анри-Адриен говорил: «Никто не приглашал его туда...»

Сидя за столом в накрахмаленном воскресном воротничке, Коко смотрит, как дед поглощает бульон и наслаждается любимым блюдом, жареной бараньей ногой; но еда не может его утихомирить, и однажды, разозлившись на какого-то капитана Дрейфуса, он швыряет кость в сад, через голову девочки. Баранья нога с приглушённым стуком шлёпается на газон, «и ещё много лет спустя, — говорила Коко, — когда на охоте в Шотландии на землю падал фазан, я вспоминала этот звук...»

Неизгладимые впечатления детства: в пору, когда образы закрепляются в мозгу, Коко жадно впитывает в себя всё увиденное и услышанное. Семейный деспот Анри-Адриен оделил свою подданную не только карманными деньгами.

В Виши она впервые получает возможность заглянуть в другую жизнь. В этот курортный городок приезжают англичане, чтобы пополоскать горло целебной минеральной водой. «Всегда буду помнить: англичанки в то время одевались в клетчатое». Тогда эти платья смотрелись странно, но Коко разглядывает их с интересом. Впоследствии клетка будет регулярно появляться в её коллекциях. «В Виши можно было наглядеться досыта. Я находилась в самой цитадели экстравагантности. Увидеть космополитическое общество — всё равно что объехать вокруг света, не трогаясь с места. Виши стал моим первым путешествием. Всё приводило меня в восторг, даже гравированные стаканы для минеральной воды. Повсюду говорили «по-иностранному», а иностранные языки завораживали меня: казалось, я слышу пароли какого-то огромного тайного общества». Во время курортного сезона в Виши все сходят с ума по оперетте; примадонны и восходящие звёзды, русские вельможи и индийские махараджи толпятся вокруг открытых площадок, где играют оркестры. Сиротка всем сердцем рвётся на свободу, а бабушка рассказывает ей историю жизни своей подруги, мадам Бусико, чей муж основал знаменитый «Бон Марше», с которого началась эра универсальных магазинов. Золя описал «Бон Марше» под названием «Дамское Счастье». Виржини-Анжелина уйдёт из жизни, так и не увидев чудес этого магазина, зато её внучка...

«За каждым значительным произведением искусства, созданным во Франции, скрываются дом, лампа, суп на столе, огонь в камине, вино и курительные трубки», — писал Жан Кокто в «Петухе и Арлекине». Шанель невозможно было бы понять без дорожной сумки её деда, без его «Марсельезы» и рассола, в котором замачивали окорока у него на кухне. Шанель невозможно отделить от её корней. Правда провинциальной жизни, правда предков, как мощная плотина, будет сдерживать её дерзновенные мечты, её наивное стремление к счастью. Горе, которое она испытала, когда её заперли в серых стенах Обазина, тоже останется с ней до конца.

Воспоминания спрятаны в сердце Коко так же глубоко и надёжно, как детские сокровища, когда-то зарытые ею в кладбищенскую землю. Нашу, французскую землю: Шанель никогда не забудет ни её сорняков, ни её плодов. Не забудет и одеяние из земли, одеяние смерти, под которым навеки скрылась любимая мать.

Она всегда будет чувствовать тайную связь с этой тёмной стороной жизни.

Супруга нотариуса, дальновидная сестрица Анри-Адриена, быстро подыскала Адриенне мужа, и прелестная Адриенна, тётка и почти ровесница, можно сказать, сестра Коко, скрепя сердце соглашается. Что ещё делать бесприданнице? А потом настанет время подумать и о мечтательнице Габриэль, которая скоро из подростка превратится в девушку. Но всё оказалось не так просто. Адриенна вдруг осознает, что должна любой ценой избежать нежеланного брака. Она замышляет побег. Коко из солидарности решает присоединиться к ней. И они вдвоём убегают из Обазина.

Куда теперь? В Виши нельзя: гнев Анри-Адриена будет ужасен. В конце концов они приезжают в Варенн, перепугав и озадачив тётю Луизу. Коко и её сёстры не вернутся в Обазин: монахини больше не хотят держать у себя эту непочтительную, строптивую девчонку, которая склоняет воспитанниц к бунту. Коко и Адриенну поместят в монастырский пансион в Мулене, недалеко от Варенна. По окончании учёбы монахини собираются устроить их на работу. Здесь Коко вновь столкнётся с несправедливостью, от которой она уже так настрадалась.

В муленском пансионе «барышни из хороших семей» носят блузки с широкими рукавами и маленькие шапочки, на редкие воскресные прогулки выходят в кашемировых пелеринах гранатового цвета и новеньких кожаных ботиночках — а Коко обута в старые, потрескавшиеся и потёртые ботинки, пожертвованные приходом. Адриенна и Коко глядят в глаза друг другу, они сблизились ещё больше, их обеих волнует то, чем живёт этот город. В Мулене расквартирован Десятый конно-стрелковый полк. Монсиньор де Дрё-Брезе служит мессу под открытым небом, перед коленопреклонёнными семьями офицеров, свечи вставлены в дула винтовок и револьверов, аромат цветущих лип заглушает запах ладана. В воздухе разлито любовное томление. Отделанные позументами мундиры с золотыми пуговицами, небесно-голубые, отороченные мехом плащи красавцев-всадников, их взгляды, полные огня, — всё это волнует девичью душу. Тысяча девятисотый год. Год восемнадцатилетия Коко. Время, которое назовут «Прекрасной эпохой» и которое она возненавидит навсегда. Прекрасная эпоха? Для кого? Её сердце сжимается.

Скоро она окажется у порога, за которым её ждёт новая жизнь. Коко не будет колебаться, она смело шагнёт навстречу своей судьбе. На сцене появляется другой пол.

Частный корреспондент

Зарабатываю на smmka.ru


tatasoz-