вылетевшее
в трубу
совсем недавнее.
жаль.

но.

я, пожалуй, прекращу париться, ладно
мне хочется, чтобы всё было хорошо
и не зависело только от одной
переменной.
так что ебать я вас всех хотел, ребятушки

вечер. развалины геометрии.
точка, оставшаяся от угла.
вообще: чем дальше, тем беспредметнее.
так раздеваются догола.

как войску, пригодному больше к булочным
очередям, чем кричать "ура",
настоящему, чтоб обернуться будущим,
требуется вчера.

***
нарисуй на бумаге простой кружок.
это буду я: ничего внутри.
посмотри на него, а потом сотри.

(И.Б.)

он стоит, трогательный, в окружении берёз и слушает,
как мы поём себе всякие песни.
а я собираю вокруг него бумажки и выкидываю их в мусорку.
мне сильно хочется записать Есенина в любимые книги.

я теперь прекрасно тебя понимаю.
ты вовсе не был подонком тогда, прошлым мартом.
***
всё будет хорошо, ты поверь. всё можно пережить. я знаю.

ты знаешь, я мог бы тебя спасти. (с)

но меня зачёркивают пером.
знаешь что, Джим. пора бы уже засунуть все свои запросы и недовольства в одно место.
они
никому
не нужны.

я хочу просыпаться утром, зная, что меня никуда не увезут
и оставят наедине с городом и с теми, кто в нём.
а ещё я хочу, чтобы мои хроники оставались такими же, как сейчас.
пастельными. тёплыми, родными.
но
чуть побольше
р.ш.
в действительности, пожалуйста.

туманы нежности обволакивали горы тоски. (с)

с крыши города было больше. хорошо, это вечером.
а ночью опять по новой, лицом в подушку и стеши в заметках.
это даже заходит за границы "как обычно" и, сворачиваясь клубочком,
спит рядом за мной. а я не прогоню, потому_что. потому что моё.
can you feel

да пошло всё к чёртовой матери, а.

знаете, ребята, это уже просто ни в какие ворота не лезет.
здравствуй ещё раз, дорогой Бэзил Холлуорд. а я-то думал, мы больше не встретимся.
наружу рвётся что-то рваное и говорить хочется исключительно цитатами.
и ещё совсем не хочется поднимать голову от подушки. можно было бы обращаться к ней на Вы и говорить:
позвольте мне ещё чуточку побредить и побродить мыслью.

это похоже на блах-блах-блах.

я потихоньку схожу с ума.
от того, что небо опять заставляет распластываться и тупо смотреть в потолок,
считая минуты. раз. два. три. двадцать девять.
на улице дождь, мимолётный такой. лёгкий, а всё равно смывает, сцуко, весь мел.
и надо бы рисовать заново.
я сделал себе зелёную лампу и теперь буду ставить её на подоконник каждый день,
и она будет стоять там с 5 до 12 вечера.
а ещё я замечаю за собой всякие милые случайности.

вот например. утром я никогда не допиваю кофе.
я прихожу на кухню вечером и допиваю его, когда он уже остыл.
(я говорю это просто так, кстати.)
а у моего виноградного чая, который я оставил остывать на целых 2 дня, теперь металлический привкус.

это не дерьмо дерьмистое. это у меня всё как обычно и даже немного лучше.
ну, то есть, здравствуй-здравствуй, блокнотик из Питера и "всё хорошо, но".

а они и не зелёные никакие.
серые, серые. и я так тебя люблю.

я просто пускаю выщелком разноцветные блошки счастливых мыслей в соответствующую чашечку. (с)

всё так хорошо, всё так потрясающе.
венчики моих встречных ромашек, эпизоды с р.ш.
и так эфемерно.
счастье проснулось и требует варенья.
я хочу читать стихи наизусть, стоя на лавочке, и светиться, чтобы звучало
"судьба к нему оказалась щедрой". я хочу много читать и возвращаться к старому.
да. я хочу возвращаться к старому. как к музыке, так и к эпизодам.
я хочу мелом по асфальту и счастьем в душу.
я целиком и полностью в нём, в счастье.
неужели, всё хорошо?
чёрт возьми. всё прекрасно!

о выпускном.
господибожемой.
слов нет, просто_нет_слов.
все были потрясающе красивыми и замечательными.
я с удовольствием смотрел на всё-всё, что там происходило,
но под конец мне стало как-то грустно.
каждому мог бы сейчас написать хоть кратенькое послание, каждому мог бы сказать, как он мне дорог.
но, простите, мне слишком "очень" для слов.
нам хотелось пойти домой пешком, но обувь натирала ноги.
поэтому мы быстренько её сняли и пошли по асфальту прямо в носках/колготках.
далее о будничном.
я спорю с отцом о поэзии и говорю ему, что он ничего в ней не понимает, раз говорит,
что главная задача поэта - уметь как следует рифмовать. я говорю ему, что Блок - гавно и недопушкин,
а он говорит, что раз Бродский не умеет писать в рифму, то нехрен называть себя поэтом. шёл бы лучше писать прозу.
но это всё фигня, фигня.
я пишу в своих бумажных дневниках обо всём-обо всём, какой я умница.
подробно описываю курортный роман, то, как все посходили с ума и о то,
как ты
теперь
далеко-
далеко
от меня.

что, в общем, в заключение я хочу сказать? спасибо. спасибо. люблю.

мне определённо нравится этот конец мая.
я вот уже 2 дня подряд питаюсь почти что исключительно мороженым
и всё так замечательно-замечательно-замечательно.
Бродский, Маяковский, завязывание узлов на шнурках,
мороженка, раздевание в кустах, чистые пруды.
да и по одному новому стешку в день.

     Ну что же, что же. Здравствуй, Жюльен.
     Как у тебя дела? Ах, говоришь, тяжело тебе там в семинарии? Да, я понимаю, мне тоже тяжёло. Навалилось, понимаешь, всякое разное.  Эта учёба под конец года..
     Впрочем, всё это немое кино по сравнению с тем, что будет совсем скоро. Что? Ах да, прости. Я забыл, что ты не знаешь, что такое "кино". Ну да ладно, это неважно. Иногда мне кажется, Жюльен, что мы с тобой говорим на разных языках. Ты на своей священной латыни, а я на своём дурацком языке ни жестов, ни слов.  Наверное, так надо.
     Я выдумываю себе образы и пишу им письма. Я пытаюсь писать песни. Я учу стихи. А ты дурак, что пошёл в свою семинарию. Ты вообще глупый.
     А у меня, видишь ли, какое дерьмо. Скоро зачёты и последнее школьное у всяких там любимых и нужных. Мэ.
     Ну да ничего. Я же знаю, что справлюсь со всем. Я знаю, что они со всем справятся. Потому что так надо, потому что так_будет_правильно.
     Я хотел бы быть художником и рисовать что-то карандашными линиями, но я не художник. Жаль.
     Сплин вот уже пятый день подряд.
     Но всё будет хорошо, Жюльен. Веришь мне?
 

 

                                                                                                                        Искренне Ваш, 20.05.09  

мне перестали сниться нужные сны
май в дождях и асфальт в опавших цветочках клёна
душно. много дел. на стихи, правда, ещё есть время
и вроде бы ничего,
но я устал. я устал любить огромным небом и что-то там ещё такое
мне бы тёплые плечи и капельку варенья.

унылый май меня ничему не учит.
ни_че_му.
у меня "бесконечность"
и душа нараспашку.

Дорогой Гидравлический Пресс!
Хочу сказать тебе "здравствуй". Здравствуй. И спросить "а можно я пожалуюсь на жизнь?". Но это чуть позже, а сейчас я расскажу тебе про чудесное 26 апреля. Слушай меня внимательно и не перебивай.
Так вот. Мы ездили на ВДНХ. Нас было много-много, и мы все рисовали мелками. Ты представляешь, даже Борякин, который "ну, вообще я хреновый художник, поэтому рисовать особо не буду".
Было очень солнечно, у меня был яркий-яркий рюкзак, он очень понравился девочкам из 10ого, а Кот сказал, что у него такой был в 4 года, и старые-старые кеды, которые я нашёл где-то в коридоре. Я долго думал, что на них написать и решил всё-таки "ня". Так здорово. Люблю это "ня". Потому что оно всё же моё и нехорошо было бы совсем его забывать, меняя на "мэ". Вот.
Мы встретились в метро, а потом пошли на улицу. Там я увидел крутую проститутку и мне очень захотелось такую себе домой. Я пообещал купить Борякину колготки.
Потом мы пошли, наконец, к нашему месту и приступили к выполнению задуманного. Мы рисовали очень много всего. Мы цитировали строчки из песен, мы писали признания в любви, мы рисовали свои маленькие мечты, просвещали народ, поклонялись ПЦ и всё такое.
Когда кончились силы и асфальт, я, Борякин, Алёна, Настя и Маша сели в кружок и начали есть мармелад. Он был вкусный и цветной.
А потом мы улеглись на этот разрисованный асфальт и долго-долго так лежали. Несколько раз мы слышали, как все остальные радостно визжали, когда приходил кто-то ещё. Мы были в нирване и нам было хорошо. Асфальт был тёплый.
Потом у нас затекли конечности, и мы решили встать. Я и Борякин уселись на забор и стали петь песни. Потом пришёл Ларч и сказал, что мы чудесные. А потом мы с Борякиным провожали его до метро. Ларч пообещал за это сделать мне домашнее задание по физике.
Когда мы возвращались, Борякин тащил меня на спине.
А потом был ужас. Я всё видел своими серо-зелёными глазами и о чём-то ревно-нервно думал, ни во что, вообще-то, не посвящённый. Мне было очень грустно. Я не понимал, что происходит, и решил продолжить рисовать на асфальте.
Далее мы пошли к метро. Я встретил ещё одну проститутку, она была ужасна и совсем мне не понравилась.
Потом мы, наконец, поехали домой, но это неинтересно. Разве что Кот выскочил на Тургеневской, и мы ждали, пока он приедет к нам на Китай-город.
Говорить снова, что мне было ужасно, я не буду.
Потом Борякин провожал меня домой. По дороге мы пели Флёр.
Дома я был сам не свой и не знал, куда себя деть. Я спел себе "Бесконечность", "Хочешь", "Монсегюрский романс" и "Воин Вереска", и мне чуть-чуть полегчало. Лёг спать я в 22:33 и почти сразу заснул. Мне снились Женя и Женя.
Ну, кажется, всё. Такое вот 26 апреля.
А знаешь, милый Пресс, я, пожалуй, не буду тебе жаловаться. У меня ведь всё хорошо. Всё. Правда.
Так чего ж мне болеть такому? (с)

боже
нет слов просто.)