Когда она проходила по улицам, казалось, что она несет свою красоту, как факел… Не было ни одного мужчины, который прошел бы мимо, не заметив ее...

У нее была внешность олимпийской богини. Или валькирии древнегерманских саг. А ее острый ироничный ум сочетался с мужеством и бесстрашием воина. Она обожала риск и упивалась опасностью. Ее захлестывала бешеная энергия и жажда деятельности на благо всего человечества. Она с головой окунулась в революцию и была единственной женщиной, воевавшей на флоте. Еще при жизни ее окружал ореол легенд и всевозможных слухов.

Говорили, что исторический выстрел «Авроры» свершился по ее команде; что в голодное революционное время она принимала ванны из шампанского… Всеволод Вишневский свою пьесу «Оптимистическая трагедия» написал о ней. О красавице, поэтессе, журналистке, красном комиссаре. О блистательной Ларисе Рейснер. 

Великая поэтесса Анна Ахматова говорила про Ларису: «Она увела у меня Гумилева». Рейснер стала музой и возлюбленной поэта, он посвятил ей немало стихов. И дело, наверное, не только в божественной красоте Ларисы, хотя от нее действительно захватывало дух. Огромные блестящие серо-зеленые глаза, правильные черты точеного лица, удивительно пропорциональная статная фигура, роскошные каштановые косы, уложенные короной вокруг головы.

«Когда она проходила по улицам, казалось, что она несет свою красоту, как факел… не было ни одного мужчины, который прошел бы мимо, не заметив ее, и каждый третий — статистика, точно мной установленная, — врывался в землю столбом и смотрел вслед. Однако на улице никто не осмеливался подойти к ней: гордость, сквозившая в каждом ее движении, в каждом повороте головы, защищала ее каменной, нерушимой стеной», — вспоминал сын писателя Леонида Андреева Вадим.

Гордость — фамильная черта Рейснеров. И отец Ларисы Михаил Андреевич, профессор права, ведущий свой род от рейнских баронов и преподававший в университетах Люблина (где 13 мая 1895 года родилась Лариса), Парижа, Томска и Петербурга, и мать Екатерина Александровна, урожденная Хитрово, потомственная дворянка, бывшая родственницей тогдашнего военного министра Сухомлинова, и младший брат Ларисы Игорь, ставший известным востоковедом, профессором, были гордыми людьми. По словам того же Вадима Андреева, «гордость шла Рейснерам, как мушкетерам Александра Дюма плащ и шпага».

И, наверное, гордость и роднила Ларису с поэтом Николаем Гумилевым. Гордость и бесстрашие. Неудержимая тяга к риску и опасности. Жгучее желание первенствовать во всем. «Рейснер, не высовайтесь!» — постоянно одергивал ее учитель в гимназии, если она слишком рьяно тянула руку, стремясь обогнать своих товарищей. А с Гумилевым в детстве случился нервный срыв, когда другой мальчик опередил его в беге.

Познакомились Лариса Рейснер, тогда студентка Психоневрологического института, и Николай Гумилев в 1915 году в фантастически расписанном подвале — знаменитом кабаре «Бродячая собака», куда каждый вечер после театров и гостей стекалась петроградская богема. Она вдохновенно читала свои стихи со сцены, а он, войдя неожиданно, стоя внимательно слушал молодую поэтессу в изысканном декадентском одеянии, с голубой помадой на губах.

Но не столько ее стихи (о них Зинаида Гиппиус оставила уничтожающий отзыв: «С претензиями; слабо»), сколько она сама представала, как неповторимое явление искусства. Как Прекрасная Дама. Как Женщина Судьбы — образ, столь волновавший воображение в те времена

И тонкая поэтическая душа Гумилева не могла этого не почувствовать. Он вызвался проводить Ларису. Они не взяли извозчика, не сели в трамвай, а пошли пешком по Петроградской стороне до самой улицы Большой Зеленина, где жила Лариса. Говорил в основном Гумилев — о красоте, о поэзии, и это было увлекательнее любой лекции в университете, которые Лариса посещала вольнослушательницей. Прощаясь, Гумилев приблизил свои татарские глаза к сиявшим в темноте глазам Ларисы. Она очень хотела, чтобы он ее поцеловал. Но поцелуя не последовало.

После этой встречи Гумилев исчез на год — ни письма, ни звонка. Муки ожидания терзали Ларису. Она давала себе слово не думать о Гумилеве, забыть ту лунную ночь, но разве ее можно было забыть… Ей снились такие волнующие сны, что когда она просыпалась, лицо ее пылало.

Ни издательские хлопоты (вместе с отцом Лариса издавала журнал «Рудин», призванный «клеймить бичом сатиры и памфлета все безобразие русской жизни, где бы оно ни находилось», и печаталась под псевдонимом Рикки-Тикки-Тави, явно навеянным Гумилевым), ни занятия литературой не могли отвлечь ее от мыслей о поэте. А потом Гумилев вернулся в Петроград с фронта, куда отправился добровольцем, для сдачи офицерских экзаменов, и роман разгорелся с невиданной силой.

Они встречались у решетки Летнего сада, гуляли по ночному городу, ездили на Острова, катались на санях, выезжали верхом. Гумилев научил Ларису стрелять — сам он был великолепным стрелком, охотился на диких животных в Африке, уезжал на несколько месяцев, и по возвращении «экзотический кабинет» в его царскосельском доме украшался новыми шкурами, картинами, вещами.

Если бы Гумилев знал, как пригодится ей это умение во время боевого похода революционной Волжской флотилии в 1918 году, и как не по-женски крепко ее изящная рука с длинными пальцами будет сжимать оружие — рука, которую он любил нежно целовать…

Писатель Лев Никулин, встречавшийся с Ларисой в революционные дни в Москве в гостинице «Красный флот», вспоминал, что в вестибюле он увидел пулемет «максим», на лестницах — вооруженных матросов, в комнате Ларисы — полевой телефон, телеграфный аппарат «прямого провода», на столе — черствый пайковый хлеб и браунинг.

Соседом по комнате был знаменитый матрос Железняков. Тот самый, который сказал: «Караул устал!» и разогнал Учредительное собрание. По словам Никулина, Лариса чеканила ему в разговоре:

— Мы расстреливаем и будем расстреливать контрреволюционеров! Будем! Британские подводные лодки атакуют наши эсминцы, на Волге начались военные действия…

Когда Гумилев вернулся в полк — героический и искренний патриот, он считал, что если родина в опасности, долг каждого благородного человека защищать ее — между влюбленными завязалась переписка со страстными признаниями в любви.

«Я целые дни валялся в снегу, смотрел на звезды и, мысленно проводя между ними линии, рисовал себе Ваше лицо, смотрящее на меня с небес», — писал поэт Ларисе. А в другом письме он сравнивал ее со знаменитыми героинями мифологии и литературы: «Я не очень верю в переселение душ, но мне кажется, что в прежних своих переживаниях Вы всегда были похищаемой Еленой Спартанской, Анжеликой из «Неистового Роланда» и т. д. Так мне хочется Вас увезти. Я написал Вам сумасшедшее письмо, это оттого, что я Вас люблю». Лариса трепетала и не спала ночей, перечитывая обращенные к ней стихи и письма Гумилева.

Она звала его Гафизом, именем персидского поэта ХIV века — он обожал восточную поэзию и черпал в ней вдохновение. А он ее — Лери, по имени героини своей пьесы «Гондла», в которой угадывается Лариса и которую поэт наделил душой одновременно и волчьей, и лебединой. А может, все так и было на самом деле, и в этом парадоксальном сочетании загадка очарования Ларисы Рейснер? Ведь поэты — с их интуицией и провидческим даром — редко ошибаются. Если вообще ошибаются…

Лариса говорила: «Я так его любила, что пошла бы куда угодно». И шла, переступив через свою гордость, в дешевые «нумера» на Гороховой улице, где происходили свидания. А вот замуж за него, когда он позвал, почему-то не пошла, хотя вначале очень хотела. То ли из-за преклонения перед Анной Ахматовой, формально продолжавшей оставаться женой Гумилева, и женской солидарности. То ли не сумев простить поэту, что одновременно с ней он встречался сначала с Маргаритой Тумповской, а потом с Анной Энгельгарт, на которой и женился в 1918 году.

Совершенно некрасивый — с вытянутым черепом, косящими глазами и шепелявой речью, казавшийся на первый взгляд холодным и надменным — Николай Гумилев тем не менее пользовался огромным успехом у женщин. Едва он начинал читать свои стихи, ни одна из девушек не могла устоять.

Гумилев захватывал своей гениальностью, романтическим порывом, обостренным чувством собственного достоинства, отчаянным гусарством. Он служил красоте, как рыцарь без страха и упрека. Все это безумно нравилось Ларисе.

И все же их пути разошлись. Он предупреждал ее: «Развлекайтесь, но не занимайтесь политикой». Но именно политикой она и занялась, найдя в революционной стихии выход своим кипевшим страстям. Повелевать, командовать, рисковать жизнью — все это будоражило ее кровь.

Отец Ларисы общался с Августом Бебелем и Карлом Либкнехтом, переписывался с Лениным. В их семье царил дух социал-демократии. Лариса была среди тех, кто в 1917 году выпускал на свободу узников Петропавловской крепости, кто встречал Ленина и с восторгом слушал его речи, и совершенно закономерно, что она вступила в ряды партии большевиков.

А Гумилев оставался убежденным монархистом. Менять свои взгляды даже в угоду любимому человеку никто из них не собирался. Их любовь с самого начала зародилась как единоборство, бескомпромиссный поединок двух сильных и свободных личностей. Недаром Гумилев называл Ларису в стихах «нежный друг мой, беспощадный враг». Надо ли говорить, что в таком случае чувство было обречено…

В одном из своих последних писем к Гумилеву Рейснер писала: «… В случае моей смерти все письма вернутся к Вам, и с ними то странное чувство, которое нас связывало и такое похожее на любовь…» И пожелания поэту: «Встречайте чудеса, творите их сами. Мой милый, мой возлюбленный… Ваша Лери». Но Гумилев погиб раньше Ларисы, и письма к нему не вернулись…

Теперь Лариса — комиссар, жена командующего Волжской флотилией Федора Раскольникова. С флотилией она прошла весь ее боевой путь, начавшийся в Казани в 1918 году, — по Волге, Каме и Белой. Поначалу матросы восприняли ее настороженно — невероятно красивая, она казалась неземным созданием, существом из другого мира, к тому же присутствие женщины на корабле всегда считалось плохой приметой.

Но после боевого крещения, когда, оказавшись на катере под шквальным огнем, она не только не попросила повернуть, но призывала идти вперед, иначе чем с восхищением и преклонением относиться к ней не могли. Более того — все матросы поголовно в нее влюбились.

Смелость Ларисы была поразительной. Ее, что называется, и пуля боялась, и штык не брал. Она не пригибалась под обстрелом, как и Гумилев, награжденный за храбрость двумя «Георгиями», ходила в разведку, совершала дерзкие вылазки, попадала в плен, была на краю гибели, и всякий раз оказывалась победительницей. И при этом оставалась женщиной, красуясь перед матросами в нарядах, найденных в покинутых имениях.

Гости, приходившие к Ларисе Рейснер в квартиру бывшего морского министра Григоровича, которую она занимала вместе с Раскольниковым, к тому времени командующим Балтийским флотом, бывали поражены обилием предметов и утвари — ковров, картин, экзотических тканей, бронзовых будд, майоликовых блюд, английских книг, флакончиков с французскими духами…

И сама хозяйка была облачена в роскошный халат, прошитый тяжелыми золотыми нитками. «Мы строим новое государство. Мы нужны людям. Наша деятельность созидательная, а потому было бы лицемерием отказывать себе в том, что всегда достается людям, стоящим у власти», — ничуть не смущаясь, говорила она.

Лариса пользовалась всеми благами, которые предоставила ей власть — устраивала пышные приемы, каталась с поэтом Александром Блоком на лошадях, специально доставленных ей с фронта, разъезжала по городу на автомобиле, элегантно одетая, в очень идущей ей морской шинели с иголочки, благоухающая духами. Но вспомним, что совсем недавно на фронте она страдала от голода и холода, от вшей и приступов лихорадки, и каждый день рисковала жизнью.

Известие о гибели Гумилева — его расстреляли в августе 1921 года, по обвинению в участии в контрреволюционном заговоре — застала Ларису в Афганистане, куда чрезвычайным и полномочным послом молодой советской республики был направлен Федор Раскольников. Ее не покидала странная уверенность — будь она тогда в Петрограде, ей удалось бы каким-то чудом спасти Николая, любовь к которому продолжала жить в ее сердце.

Она скажет: «Гибель Гумилева — единственное пятно на ризе революции». А в письме матери напишет: «Если бы перед смертью его видела, все ему простила бы, сказала бы, что никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта Гафиза, урода и мерзавца».

Размеренная и спокойная жизнь на Востоке, где время течет неспешно и никто никуда не торопится, быстро наскучила Ларисе. Она сбежала в Россию, для того чтобы «выцарапать из песков» Раскольникова, но постепенно тон ее писем к нему становился все холоднее, и наконец, она и вовсе попросила его о разводе. Стало ясно: у нее появился кто-то другой.

Им оказался Карл Радек, журналист и оратор, человек редкостного интеллекта и таланта, но отнюдь не красавец: с лысиной, в очках, на голову ниже Ларисы. К тому же он беспрестанно дымил, как паровоз.

Вновь повторилась история о красавице и чудовище, и опять для Ларисы внешняя привлекательность ее друга ничего не значила. Еще в юности, пережив увлечение красавцем писателем Леонидом Андреевым и разочаровавшись в нем из-за его пристрастия к алкоголю, она поклялась не любить красивых мужчин.

Под влиянием Радека отточился ее журналистский стиль. Она выдавала блестящие публикации одну за другой. С Радеком Рейснер отправилась в охваченную революцией Германию. Оттуда она привезла книгу очерков «Гамбург на баррикадах», из поездки по Уралу и Донбассу — «Железо, уголь и живые люди». Используя время лечения в Висбадене, написала книгу о положении немецкого рабочего класса «В стране Гинденбурга».

Ее захватывал публицистический пыл, в голове зрели планы создать серию очерков о декабристах… Но стоило ей остаться наедине с собой, в ее душе оживали вдохновенные строки самого любимого ее человека…

Она мечтала умереть под пулями, на полях сражений, а умерла на больничной койке, от глотка сырого молока, заразившись брюшным тифом. Ей было всего тридцать лет. В смерть Ларисы поначалу многие не верили — настолько она была неожиданной и нелепой.

«Зачем было умирать Ларисе, великолепному, редкому, отборному человеческому экземпляру?» — вопрошал известный журналист Михаил Кольцов. Наверное, именно затем, что она была слишком яркой для земной жизни. Таких — звезд первой величины — земля долго не носит, не в силах терпеть их ослепительного блеска…

 Елена Ерофеева-Литвинская