С некоторых пор ушел в ЖЖ, так что здесь, скорее всего, больше ничего не будет.

Середина жизни или что-то около того. Такая точка, когда не так уж важно — молод ты или не очень, просто о возрасте не думаешь, а делаешь то же, что и всегда. Ты уже не так чувствуешь весну, уже не чувствуешь лето, климат вообще перестает играть какую-то роль. По утрам подходишь к окну, смотришь на градусник, говоришь "ага..." и уходишь ставить чайник, забывая о том, что видел. А там, может быть, снег или вьюга. Или вот-вот зацветет сирень. Ты, конечно же, не знаешь давно уже, что значит мечтать, боже мой, какие глупостивсетакневажно. И тебя окружают вещи, не новые и не старые, просто те, которыми ты пользовался довольно долго, но они еще пока не так уж плохи, да и незачем думать о такой ерунде. Ты не называешь себя особыми именами и не так уж отчетливо понимаешь, кто перед тобой, когда смотришь в зеркало, просто это такое свойство всех середин — не давать объяснений. Поплутав по коридорам, ты вываливаешься на улицу, подставляешь лицо солнечному свету или раскрываешь зонт, а там, над головой, растекается день и течет неосязаемое время. Оно создано для чего-то другого. Ты попадаешь в место так и не заданных вопросов, когда все напоминает воды мутных рек, а твои мысли как не взлетевшие самолеты, зарывшиеся крыльями в ил. Ты больше хочешь видеть сны, чем явь, ты больше знаешь о людях, но ничем не можешь им помочь. Одинаково хорошо или одинаково плохо, жизнь полностью избавляется от подтекста. И в этом нет ничего особенного.

"Слава Роботам! Убить всех человеков!"

Бендер Бендинг Родригес

В упрощенном виде всем известно строение человеческого межушного нервного ганглия мозга. Основу его функционирования составляют примерно 100 миллиардов нейронов, объединенных аксо-дендритическими синапсами в нейронную сеть.

Смысл синаптического объединения — в передаче электрохимических сигналов от одной нервной клетки к другой. По хвосту нейрона идет электрический сигнал. Чтобы попасть в следующий нейрон, сигналу необходимо миновать синаптическую щель — место, объединяющее часть синапса одного нейрона с частью синапса другого.

Для преодоления этого места, сигнал из электрического кодируется в химический: вырабатываются дофаминовые, адреналиновые, серотониновые или иные нейромедиаторы, цель которых прослеживается в самом термине — быть посредниками в передаче сигнала, связываясь с особыми белками, которые и запускают цепь последующих реакций.

Мышление по аналогии порочно, но все же.

каждый день на закате в небо поднимались крылатые корабли. они парили в темнеющих облаках, расправив огромные паруса. город внизу зажигал огни, люди выходили на улицы, поднимали головы и видели зависшие в небе фрегаты и шхуны. мальчишки стайками бежали на набережную и, сгрудившись, замирая от восторга, смотрели как в небо медленно взмывает очередной парусник. его матросы скидывали на землю канаты, которые ловили портовые рабочие и привязывали к сваям. канаты натягивались, отдалявшееся от земли судно едва вздрагивало и замирало в воздухе, покачиваясь в легком бризе. люди в городе сидели под зонтиками открытых кафе; мужчины курили крепкие сигары, женщины обменивались сплетнями. воздух вокруг был наполнен обрывками фраз и смехом шумных компаний. постепенно солнечный свет угасал, вечер становился поздним. люди расходились по домам и улицы пустели. лишь где-то вверху, в наступавшей на город ночи, застывали корабли...

Заметил любопытный психологический феномен "негативного присвоения": человек использует отрицание/уничтожение своего желания чего-либо как эрзац присвоения объекта, желание которого отрицается (способ справиться с невозможностью что-то сделать со страхом перед действиями по достижению желаемого).

Широко распространённая фишка.

Чем больше антенн, тем больше пустоты.

Это черное небо, тучи заволокли горизонты, все четыре направления. Ветер сходит с ума, лавируя как подстреленная ворона между домов.

Никто не выходит на связь.

Вас затопил мутный зомби-апокалипсис непреходящей эпохи северных пустот. Слова лягут в провода и разобьются о стены, замерзнут на полпути, фонетические армии издохнут без донесения смысла. И ночь закроет глаза.

Ты — не свое время и не свои мысли. Мир искусственных значений проложил трассу в синапсах твоего головного мозга. Степень депрессии прямо пропорциональна количеству прошлого и будущего в нем.

Что ты есть без своих проводов? Голое тело на асфальте под проливным дождем. Но этим ты платишь за знание врага в лицо.

Есть сны, похожие на время и время, похожее на сны. Не так-то просто отличить одно от другого. Есть люди, похожие на воспоминания, есть промежутки в закоулках пространства, ведущие в никуда. "Никуда" физически ничем не отличается от "где-то". Все дело в значениях. Значения зависят от людей, люди зависят от воспоминаний. Последние зависят от тени и сумрака. Степень присутствия и глубина вовлечения зависят от метеоусловий. Если завтра пойдет дождь, тебя смоет как акварель с каменных площадей последней эпохи. Твоя кровь потемнеет, потом станет прозрачной. Тело утратит связь, его частицы провалятся в море отрицательности и космос забудет о тебе. Отсутствие твоих следов теперь можно будет назвать тобой. Страницы, на которых ты не писал, это ты. Дороги, по которым ты не прошел, это ты. Ты будешь тем, чего не успел увидеть, и всеми местами, где не успел побывать.

А потом ты проснешься. И дождь будет просто стучать в окно. Часы будут тикать на стене, показывая время. Ты посмотришь на отрывной календарь, на нем будет какая-то дата середины прошедшего века. И ты будешь лежать и думать о том, кто и зачем повесил на стенку бумажный календарь со старой датой. Ведь это же неправда, все далеко не так. Настоящее — оно где-то совсем впереди, неподвластное тому, что напечатано на этом клочке бумаги. Ты протянешь руку, чтобы сорвать его. И поймешь, что можешь видеть сквозь нее.

Декадентство нынче в моде. Уже лет десять. Впрочем, нахуй декадентство. Это будет поиска идентичности псто. Пока ехал домой, в голове блуждала давняя тащем-то мысль, что счастье это, помимо всего прочего, умение отождествляться.

— Знаешь, что общего между валентинками и смайликами?
— Нет.
— И те, и другие — это симулякры эмоционального статуса. А знаешь, чем они отличаются?
— Чем?
— Первые монетизированы, а вторые нет.

Герои — это дети контекста.

ты бежишь по заснеженному полю, под звездным небом, вдыхая морозный воздух. пар вырывается изо рта, застывая льдинками в пространстве. все мои несказанные слова превращаются в воспоминания, умирающие до весны. так было и будет — с тех пор, как мир очнулся от сна, а время сделало свои первые шаги. зимняя ночь необъятна, она с поклоном преподносит своим гостям одиночество и гибель, два зелья в одном кубке. поэтому не останавливайся до весны, той очередной и, как всегда, вечной, когда каждое мгновение способно проникнуть в тебя и стать твоей новой, чувствующей прикосновения кожей.

21.12.2009

Осень нахлынула неожиданно, скомкав высохший под мутным солнцем август. Город, спавший жаркими, душными снами конца лета, очнулся, окнами своих домов наблюдая как в воздухе появляются новые ветра. Запах моря теперь отчетливо слышался по утрам и, казалось, мир размыкается вновь и открывает глаза.

Я возвращался домой, чувствуя затаившуюся в глубине переулков темноту, сыростью и теплом стлавшуюся под ногами. Вечер второй недели сентября, пронизанный насквозь предвестниками надвигавшихся циклонов. Закат прятался в подступающих с востока облаках. Я пробирался сквозь тени деревьев, по вытоптанным за лето тропинкам, думая о том, что скоро затяжные дожди смоют следы хрупких летних вселенных, созданных из выцветших конфетных оберток и рисунков мелками на асфальте.

Осенью город стирает память о лете и то, что оно было, все труднее становится доказать. Я вдохнул меняющийся воздух. Но я же чувствую, что живу.

Поднявшись на последний этаж, я вошел в залитую синими сумерками квартиру. Вместе с тонувшими в подступающей вечерней мгле домами из ее окон можно было увидеть дорогу. Она тонкой линией светлела далеко впереди, с запада на восток пересекая город. Всякий раз, глядя на эту линию, я вспоминал о том другом, когда-то случившимся лете, в котором пыль и белый от жары воздух слились воедино и навсегда приковали меня к лежащим за ней расстояниям.

Случилось так, что дорога шла вдоль океана, и человек в ту минуту оказался там. Время близилось к вечеру; солнце весь день пряталось за облаками, но теперь показалось у края неба. В миг, когда это произошло, человек, до того смотревший только прямо перед собой, случайно повернул голову и увидел, как ему показалось, самое прекрасное на земле. И хотя закат был вполне обычным, человек замер на месте. Всё его тело, привыкшее к постоянному движению, не было к этому готово. Возникло ощущение, будто оно продолжило движение, а он остался на месте.

Спустившись по насыпи к дикому пляжу, человек скинул рюкзак на землю и уселся сверху. Достал небольшую чёрную трубку и, набив её остатками табака, закурил. Дым пах сухими листьями, но он никак не мог уловить этот запах отчётливо. Ветер, порывисто набегавший со стороны океана, рассеивал сизые кольца и задувал в трубку. Изредка на дороге за спиной мелькал автомобиль. Человек подумал о том, что, наверное, какое-то мгновение люди в машинах могут видеть его.

Солнце падало к горизонту и становилось прохладней. Осень, в последние дни подбиравшаяся к океану незаметно, теперь уже ступала у самого края воды. Волны, с шипением прокатываясь по серому песку, остывали и возвращались на глубину. Выбив пепел, человек достал помятую тетрадь и написал: «Сентябрь 15-го года. Я почти забыл запахи. Сегодня меня разделили на две части. Я остановился. Как только это произошло, одна часть смогла исчезнуть, и я понял, что не хочу её возвращать. Другая не смогла остаться, и мне пришлось признать, что нити, связывающие меня с тобой, здесь не ведут никуда».

Закрыв тетрадь, он положил её на землю и придавил камнем обложку. Потом сидел и смотрел как ветер чуть шевелит приоткрывшиеся страницы. Откуда-то из-за спины медленно наползали плотные облака. Под утро пошёл дождь, который не прекращался весь следующий день и всю неделю после. Камень на тетради влажно блестел, листы постепенно пропитывались сыростью и тяжелели. Их края становились тёмно-синими от размытых чернил. Потом, во время шторма, они попали в океан.

Каждый вечер - это волны неустойчивости. Открытые окна, ветер с улицы шевелит занавески.
Если бы пришлось говорить слова прощания - что я бы сказал? Помахал бы рукой.
Города - существующие там, за пределами моих воспоминаний - их тени наваливаются и не дают покоя.
Остаётся рвать с места, раздирая тело в местах соприкосновения с землёй. Исходящее время накрывает ледяной волной. Исходящее время. Крошево секунд на плёнке остывшего чая. Часы тикают в тишине. Неподвижность предметов вызывает тоску и злобу. Неподвижность это неправда, самая большая ложь на свете, потому что существовать, дышать, любить, обнимать можно только двигаясь.
Но кажется, я знаю ответ.

У них, у всех, совершенно какой-то другой мир, завершённый, устоявшийся, со своими правилами и системами. Они, все, подостигавшие мёртвых точек, теперь как налёт засохшей краски на внутренностях, сплошь и рядом, предсказуемые, чужие, не способные понять, их речь - другой язык, от которого только привкус усталости на языке, привкус перегоревшей золы.

На самом деле нет никаких возвращений. Каждое утро ты не идешь по своей улице, каждый вечер ты не приходишь к себе домой. Каждый раз это уже не та улица и не тот дом. Вся жизнь со всеми её одними и теми же местами - всегда линия, а не круг. Ты идёшь, идёшь, переставляешь ноги, но ты никогда не идёшь на север или на юг. По правде сказать, сторон света не существует. Поэтому ты не идёшь куда-то. Ты просто идёшь. Дорога никогда не повторяет себя. И ты никогда не вернёшься на то место, из которого ушёл.

Каждый новый вечер ты останавливаешься на ночлег в совершенно новом доме, который только схож с твоим вчерашним местом для сна. И каждый этот твой дом по-настоящему не твой, ведь ты в нём впервые. Память подсказывает тебе расположение комнат и предметов. Ты всего лишь привык предполагать похожесть внутренних устройств встречаемых вещей на теряющемся во тьме отрезке. Так удобнее. Если не приравнивать вчерашнее к сегодняшнему, то можно растеряться. Потому, что никто знает - встретишь ли ты завтра места, хотя бы отдалённо напоминающие то, где приходилось останавливаться всю жизнь до этого. Или мир вдруг станет полностью незнакомым.

Он познавал себя из собственных отражений в глазах тех, кого обнимал. Сближаясь как следует только с теми, кто его ненавидел, он задумчиво разглядывал себя в упор в их блестящих зрачках. Ему казалось, что там он гораздо более реален, чем здесь и возможность отражаться вот так была сравнима с дыханием. А потом все это падало куда-то вниз, на остывшую землю.

Падал снег. Пришел по мою душу. Пришел за мной. Смысловые центры вселенной сегодня расположились по берегам тепла, у порогов квартир. Электрический прибой мерно шумит в глубине комнат. Дом - это долгое время, проведенное в одном месте. Вечером на ужин - несколько сентенций. Довольно правдивых, что придает им своеобразный привкус. Такой же, какой появляется во рту, когда трескаются губы. От ветра ли, холода ли, недостатка витаминов или непомерно широкого оскала. Но правда сброшена со счетов. Что такое нам - правда. Что такое нам - честность. Прошли. Были. Остались в виде царапин на горле. Которые даже не болят.

Определяться - значит наносить пометки на карту, выяснять направления и чертить территорию на отрезки. Здесь - моя жизнь, а там - нет. А где-то - жизнь, но не моя. Чужая, посторонняя измеримость. Есть вещи, о которых никто не должен заботиться, кроме носителя этих вещей. Это его личные вопросы и его личные ответы.

Можно ли падать с этой высоты. Хороший вопрос.
Он смеётся. Безупречный, холодный смех. Пронизывающий до костей.
- Я умею летать, - говорит он, отдышавшись. - Это знание растворят мое настоящее и делает меня недоступным для него.
Просто как поднятие рук. Опускаешь пальцы в небо. Оно неприветливо и сковано прогнозами долгой зимы. Немного щуришься, потому что глаза слезятся.
А он, который другой, говорит: - Я умею ходить. Это знание делает меня счастливым, по-настоящему счастливым.
Третий молчит и смотрит куда-то в сторону.
В стороне спрятано его огромное всё. А здесь всё - равно. А там - скорее всего нет. Он не знает точно, но надеется. Эта надежда позволяет справляться. С тем, что явилось в своё время разного рода бесконечностями, которые вдруг пришли из пустоты и налипли на серый январофевраль. И стало бесконечное - лёд, лужи и лимон в чашке. Хотя это, разумеется, глупости. Он это осознавал. И шел по бесконечной дороге к бесконечному метро. И смотрел вверх.

Последние три дня. Второй раз отстирывать кимоно от кровавых пятен. Сэнсей второй раз напоминает, разбивая мне губу, чтобы я не совался к рукопашникам, так как эти сцволочи не прощают ошибок. Я тоже. Скачу на одной ноге и пытаюсь пнуть его в бедро. Мне бесплатно вправляют носовую перегородку. Я злобно поливаю его рукав кровью. Пусть тоже стирает. Люди, говорит голос в голове, слишком медленные. Они могут уставать, жалеть себя, вязнуть в своих правилах, цепляться за свои представления. Это, чёрт возьми, всё портит. Замедленность процессов порождает отсталые формы кретинизма. Боль заставляет двигаться. Сбалансированность ограничений развивает только промежуточные этапы. После - когда настанет время отбросить веру в элементы нормальности - останется только то, что было всегда. До этих мест твоего всегда - расстояния сопредельного космоса, когда значения оборачиваются часами и столетиями пути. Игра заключается в том, насколько сильно поверишь в то, что тебя окружает. А вопрос цены - в том, на какую сторону ставить жизнь. Разрушения или того, что нужно разрушить.

Те, кого мы когда-либо безответно любили, дарили нам нас самих, наливая в наши стаканы нужное количество пустоты. Она плескалась в них, когда мы пили её, чёрную как ночь, и это были мы сами, и это были мы.

Говорить, записывать слова и тратить время. Неоднозначность обволакивает хмурое сегодняшнее, мир подрагивает - теряет чёткость и чёткость восстанавливает. Падает снег. На самом деле он застыл, не долетев до земли, и небо скручено в обездвиженный вихрь. Грязно-мутная воронка над головой - в этом отражается город, протянувшийся на столько-то километров вокруг. Раньше было неизвестно, а теперь выяснено. С возрастом нам приходиться жить во всё более выясненном мире. Выясненность - не раскрытие тайн, это состояние, в котором тайны потеряны. И ты стоишь под замершим небом, под протянувшимися проводами, взлетевшими птицами, ты замираешь в этой мутной луже из облаков, врастаешь в землю, чтобы больше никуда не идти, перемещаешься от корня к корню, от мысли к мысли, и твоё настоящее - осведомлённость о периферийности и закрывающие свет руки.

Каждое движение заставляет не повторяться. Чёрный хвост времени смазывает горизонты, перенаправляет заблудших, указывает пути и сбрасывает непрочных вниз. В следующий раз, прежде чем слушать то, что тебе говорят, вспомни это время, - моменты, когда тишина становилась осязаемой, а дыхание сливалось с шумом из-за облаков.

Нет никакой разницы, обо что обрывать когти - техногенность давно вывернула твоё сознание наизнанку, выпотрошила жилы и расплескала остатки воспоминаний. Сумрачные мысли пробивают выстроенные преграды - системы защиты первого, второго, третьего уровней, прорываются сквозь протоки нервных волокон, разрешаясь в подёргивании пальцев. Учащённая судорожность, когда всякий раз останавливаешь самого себя. Злоба, ненависть, ярость. Как до ужаса просто, как элементарно - расчищать себе дорогу, быть проклятьем для встречных и неуравновешенной темнотой для кого-то ещё - но только так можно чувствовать чуть более жизни, чем есть.

Иногда стихи пишут потому, что больше нечего писать. Или потому, что всё другое просто бессмысленно. И вообще по тысячам разных причин. Так уж сложилось, что я перфекционист. И практически ничто из написанного здесь не вызывает во мне особых восторгов. Хотя, есть то, что пока нравится. Если нравится кому-то ещё - тогда всё вообще чудесно.

У странных людей есть свои истории. У меня своей истории нет. Есть только рассказы. Преимущественно ни о чём. Один из них начинается завтра, но рассказан он будет исключительно про себя. Ветру - ветер, как говорится. А странные люди пусть идут своей дорогой - несовпадения всё-таки делают безответственным.

Ты бы стал отражением отражений,
Зябким холодом вдоль предплечий,
Безбоязненностью движений,
Вероятностью не получить увечий.

Ты бы стал снова сумраком, снова тенью,
От себя и других скрытыми письменами,
Самозванной для всех пистолетов мишенью,
Завершением всех бесцельных восстаний.

Меня восхищают некоторые вещи в мире. Но иногда мне кажется, что я полностью утратил способность впечатляться.

Современность начинается где-то на уровне биографии - человек рождается, постит разную фигню в блог и умирает.

Непредсказуемость мест, где прольётся ливень, делает город похожим на сталкерскую зону.

Повторение многих сценариев. Плохая раскадровка. Ощущение глобального "не то" срывает занавес происходящего. Обнажает кости.

Дождь, выгибающий хребет над вереницами тёмных домов. Мне не нужна моя предопределённость, вызывающая только ненависть и злобу.

Ни одного существа на моей стороне нет. Всё будет сделано мною самим.

Может быть, здесь ещё не всё,
Не до самого края.
Ты смеёшься и ставишь точки,
По утрам их уже забывая.
Всё что можно - навылет
Все, кто был - без конца и края.
Ты сжимаешь кулак, он - крылья
Налегке за спиной расправляет.
Ты остался как был -
Бесприютен за временем изменений
(Чёткий шаг наступающих поколений
И чуть больше привычного свежих могил).

Прилив набирает высоту. Выше и выше. Вода хлынет через подоконник в окно.

Всё изменяется так или иначе. Каждый день делает меня старше.
Хочется только, чтобы всё лето как сегодняшний день. Дождь, несоизмеримый ни с чем.

всем, чей образ во мне стал очерчен болью,
говорю без подтекста невечное из прощаний.
не нарушив системы оставленных обещаний
я по горло пресытился мне отведённой ролью.

для усталости быть - значит призрачным ветром
разрывать сухожилия снов на минуты покоя.
небо кутает плечи в закат дорогого покроя,
умножая от я до тебя нескончаемые километры.

в шагах по не-направлению нет ничего сложного - главное вовремя поставить барьер. я не хочу излишних контактов. мне малоинтересна реальность и почти всё, что с ней связано. но это сводимо до уровня достаточно простых взаимодействий. глубину своей ненависти лучше приберечь на потом. я люблю то, что люблю. без особых оснований.

Поток людей на улице, идущей вдоль горла, сдавливает шею. На собак в городе расставлены капканы. По ночам слышен вой тех, на чьих лапах замкнулась их сталь. Под утро кто-то усердно оттирает бурые следы, и солнечные пятна ложатся на чистый асфальт.

Возраст определяется количеством принятых для себя решений.
Опыт - количеством потерянных людей.
Усталость - количеством слов, сказанных впустую.
Скорость - количеством оставленного позади.
Всего становится больше. Времени - меньше.
Сознание рыщет по закоулкам.
В области параллельных откликов я не напрасен.
В конце концов, сегодня было нужное мне.

вопрос о смысле жизни - это одна большая хуйня. страшная хуйня, разъевшая остатки мозга большому количеству нравственно озабоченных задротов до состояния внутричерепной жидкости. о смысле нельзя спрашивать.

за вопрос о смысле следует сразу жестоко пиздить с ноги и отсылать на каторжные работы. потому, что если ты задаёшь такой вопрос, ты a priori попадаешь в категорию тех ужасных, чудовищных долбоёбов, которые не понимают, что смыслы не ищутся, а создаются. у всего.

Возвращается. Ты возвращаешься. Это не круги, это тот единственный поворот. Вечер обнимает меня, и я задыхаюсь в его объятиях. Наступающее время - почти совсем другое. Его пальцы скользят вдоль моей рубашки, лёгким движением расстёгивая пуговицы, одну за одной - открыть пространство, достаточное, чтобы провести рукой по телу. Ветер после дождя холодит кожу, и я прижимаюсь к нему, чувствуя, как он дышит мне в шею. Потом дрожь уходит. В конце аллеи - огни проезжей части, гул автомобилей. Над нами - тёплое иссиня-серое небо, тёмные контуры мокрых листьев и замершее, наступившее, другое время.

В комнате пахнет дождём и бензином.
Он, ты, я. Каждый исчезнет по-своему.

Один сотрётся на перекрёстках.
Другой заснёт в метро.
Третий пропадёт в скоплении лет.

Чёрное время ночи. Мои дни - это очень интересная последовательность. В них наступает лето. Меня почти не бывает дома, меня вообще почти нигде и ни с кем не бывает. Старое теряется и отмирает.
Части души.
Все люди делятся на тех, кто живёт, и тех, кто.

Зима не была холодной, но лето всё никак не выберется из судорог и оцепенения. Теплу трудно сбрасывать старую кожу.

Было время, когда один мир заканчивался, уступая место другому. Время, когда умирали те, кто должен был, и кто не смог ничего изменить.

Твои глаза закроются осенью, где-то в ноябре. Ты будешь лежать на одной из безлюдных троп, у опушки леса, как будто нарисованного чёрной акварелью. Лежать на земле, с пальцами, вмёрзшими в мокрый лёд. На левом боку, под косыми линиями дождя. Чувствуя, как лицо сливается с прибывающей прозрачной водой.

За деревьями, в глубине серых сумерек - город, который ты прошёл насквозь. В котором ты оставил, наверное, всё. Это будут долгие, наконец закончившиеся годы. Но ты никогда не жалел о том, что делал и что говорил.

Когда он услышал про неё, он положил левую руку на стол и пробил ладонь ножом. Кровь растекалась, капала на пол. Свободной рукой он достал сигарету и стал курить. Сидел и смотрел, как ветер колышет листву. Как солнце просвечивает её насквозь. В городе пахло летом. Грозовые тучи, глухо ворча, ползли у самого горизонта.

Вообще, мне очень нравится быть связанным цепью. Быть на поводке. Я настолько свободен, что могу себе позволить принадлежать кому-либо. Независимо ни от чего.

Слова. Иногда они дают повод надеяться. Иногда его отбирают. Никогда не имел ничего против слов. Хотя порой они приносили не слишком радостные вести. Со временем ожидание может стать жизнью. Но тогда уже нечего ждать и незачем жить.

Только бы помнить
о времени,
нужном
для расщепления
памятных дат
на единицы прощальных писем,
строчками вымерших,
в плен взятых
солдат,
растрёпанных
воробьёв на крышах.

Если бы только мог изъять
тебя
из своего
тела,
чтобы достаточно было слова,
чтобы не так
болело.
Выскрести, вытащить,
удалить
хоть как-то, хоть по кускам,
пальцы всадив в грудную
клетку,
выскулить имя,
имя твоё
не произносить
или шептать редко.

Славная в этом году весна всё же. Жаль, я почти пропустил апрель. Май это уже не совсем то. Но он тоже будет.