Ему было 32 года, ей 24. У него была семья, ее ждал жених, но они полюбили друг друга. Через 50 лет они снова встретились и поняли, что их любовь жива.

Счастливые супруги согласились рассказать историю своей удивительной любви, к которой они шли 50 долгих лет.

— Месье Легран, ваша музыка из фильма «Шербургские зонтики», написанная еще в 1964 году, до сих пор любима в России. Говорят, ее постоянно заказывают на свадьбах.

Маша Мериль: А вы знаете, когда мы были в Америке, супруг Барбры Стрейзанд сказал Мишелю по секрету: «Мы всегда ставим твои «Зонтики», когда начинаем заниматься любовью!» Так что Мишель сумел угодить влюбленным всего мира!

— Маша, Мишель, вы поженились в прошлом году, а встретились 50 лет назад. Ваша история похожа на сказку! Что в ней правда, что вымысел?

Мишель Легран: Я сейчас расскажу вам нашу историю, а вы уж сами решайте. Произошло это очень давно, еще в 1964 году. Я в те далекие времена был уже состоявшимся музыкантом, писал музыку к фильмам модного тогда течения Новой волны, ко мне присматривался Голливуд — иными словами, был вполне успешным молодым человеком. И вот в составе французской делегации я отправился в Бразилию, в Рио-де-Жанейро, на международный кинофестиваль. Тем временем молодая актриса Маша Мериль тоже собирала вещи, готовясь к путешествию в том же направлении, будучи в составе большой делегации парижских кинематографистов — от режиссера Жака Деми до юной Катрин Денев, которые должны были представлять на конкурсе свои новые картины. Маша, например, представляла фильм «Очаровательная лгунья».

И вот представьте себе. Копакабана — пляж и одноименный городской район в Рио-де-Жанейро, расположенный при входе в залив Гуанабара, к югу от центра города. Романтическое, райское место. Солнце. Изумрудная вода. Там я впервые увидел Машу и влюбился в нее с первого взгляда. В тот день мы оба оказались на пляже, и я, кстати, спас от гибели своего друга Жака Деми, которого накрыло волной, и он чуть было не захлебнулся.

Он представил меня Маше, мы разговорились. Договорились пойти послушать бразильскую музыку, я пообещал познакомить ее с моими друзьями-музыкантами. Это были годы, когда стала популярна босса-нова, повсюду звучали песни Ди Морайса, музыка Жуана Жилберту. Ночи напролет мы с Машей проводили в клубах города, увлеченные музыкой и нашим безумным чувством. Невозможно описать словами те дни! Поток сплошного счастья! Кажется, миновала вечность, а прошло всего-то несколько дней — потрясающих, ярких, сумасшедших, после которых как-то вдруг, внезапно и больно, пришло осознание: все, фестиваль закончился. Пора возвращаться обратно. Домой. Во Францию. И что делать?

Для нас это означало личную трагедию. Все то, о чем мы успели забыть, что гнали прочь, вернулось. Мучили черные мысли о невозможности быть вместе. Судите сами: мы встретились, будучи уже устроенными в жизни. У Маши была свадьба на носу с ее женихом-итальянцем — всего-то через неделю, я сам недавно женился, и у меня подрастали двое маленьких детей. Мы вдруг осознали всю сложность нашего положения, всю невозможность нашей любви. Мы честно сказали об этом друг другу: если дадим волю чувствам и останемся вместе, то разобьем сердца тех, кто был нам дорог. Наша любовь могла причинить боль очень многим людям, и мы понимали, что не имеем на это права. Не можем позволить себе любовь. Да, вот такая беда с нами приключилась.

Маша Мериль: И мы решили расстаться, договорились не созваниваться и не искать друг друга, как бы тяжело это ни было для обоих. Но я хотела бы особо подчеркнуть, что ничего «такого» между нами не было. Мы позволили себе только поцелуи, не больше. Дальше не пошли. Не стоит к тому же забывать, что времена и нравы такого не позволяли в принципе, люди были целомудреннее и вели себя сдержаннее, достойнее, нежели сейчас. Поэтому, будучи связанными обещаниями, положением, отношениями — даже потеряв головы от любви, мы старались держать себя в руках.

Мишель Легран: С момента нашей первой встречи прошли долгие годы. Мы с Машей разбежались в разные стороны, занялись своими карьерами, жизнями. Закрутились. Через 10 лет после совместных прогулок по бразильскому пляжу, заставивших трепетать наши сердца, я уехал в Голливуд, где прожил 15 лет, получил три «Оскара», написал много музыки для фильмов. О приключениях Джеймса Бонда, например. Поработал с такими режиссерами, как Ричард Брукс, Норман Джуисон, Сидни Поллак. Сочинял музыку для фильмов со Стивом МакКуином — «Афера Томаса Крауна», «Ле-Ман». Дружил с Барброй Стрейзанд и Фей Данауэй. Играл в гольф с Джином Келли. Жил в Калифорнии. И однажды просто сломался, понял, что с меня довольно.

Лос-Анджелес — страна вечного лета и застывшего времени. Никакой смены сезонов, ни тучки, ни дождика — ни-че-го! Наступает момент, когда постоянное присутствие солнца начинает просто взрывать тебе мозг. Помню, Эдит Пиаф как-то сказала мне: «Если случится тебе оказаться в Америке, никогда не бросай там якорь. В Америке надо быть только проездом. Иначе просто иссякнешь как творческая личность. Там нет никакой эмоциональной подпитки». Она была права: если надолго задержался в Америке — то все, в Америке и закончишься, начнешь медленно угасать, чахнуть. У меня развилась серьезная депрессия, такая тяжелая, что я решил вернуться домой.

Да и писать музыку к кино мне надоело, захотелось попробовать что-то новое. Не сказать, что я разочаровался в музыке вообще, просто как-то застопорился в своей работе. Очень завидовал артистам — им все время предлагают новые роли, они ищут, меняются, примеряют на себя необычные характеры. А музыкант? Ему как бы надлежит быть узнаваемым, держать достигнутый уровень, фактически — заниматься самокопированием.

Его и зовут-то везде, ожидая услышать «фирменное» звучание. Так что моим коллегам, композиторам кино, развиваться сложно. Их задача — быть одинаковыми, сохранять свой стиль.

Ну дурацкая же ситуация — вас все хотят, всюду приглашают, требуют: «Ой, сочините нам что-нибудь — так, как вы умеете», а вам это уже неинтересно. И я решил отказаться от всего этого. Можно сказать, ушел в зените славы. Мне кажется, в творческой профессии всегда надо ощущать себя новичком. Дебютантом. Новичок всегда нервничает, всегда не уверен в себе, изводит себя вечными вопросами — и у него все получается. А убежденный профи похож на саркофаг, внутрь которого уже не проникают живые звуки. Так что уехал я из Америки, подлечил депрессию, стал работать во Франции. И все еще без Маши…

Шли годы. Долгие-долгие годы…

Маша Мериль: И вот однажды…

Мишель Легран: Ну дай же мне рассказать! Потом добавишь, если что! В конце 2013 года Маша играла в театре «Буфф-Паризьен» в пьесе, написанной моим другом Дидье ван Ковелером «Близкие отношения». Я пришел на премьеру. Оделся с иголочки, взял свою самую красивую машину — будто предчувствовал что-то. Хотя, честно говоря, даже и не представлял себе, что меня ждет.

Маша Мериль: Я к тому времени уже два года как была совсем одна и даже находила в этом радость. Говорила себе: может, уже и не найду никого, ну и что? Одиночество — не такая уж и плохая штука. А Мишель к тому времени, оказывается, тоже давно жил один. Успел развестись со своей женой.

Мишель Легран: Мы посмотрели друг на друга. И… я сразу понял, что Маша свободна. Что между нами больше нет никаких преград. Никого и ничего. А она, посмотрев на меня, тоже это почувствовала… И мы заговорили с ней совсем иначе, как друзья, которые вдруг встретились после долгой разлуки, но при этом чувствуют, что разлуки этой никогда не было, что они никогда не расставались.

Маша Мериль: В Бразилии, как я уже говорила, мы очень много целовались, но дальше поцелуев не пошли. Поэтому в нашей памяти остались только поцелуи. Но лично я помню еще одно очень важное ощущение. Ощущение того, как Мишель тогда в Бразилии впервые взял меня за руку. Я навсегда запомнила это прикосновение, это ощущение руки Мишеля в моей руке. Его трудно описать словами. И вот спустя 50 лет, когда мы увиделись в том театре после спектакля, он подошел ко мне и взял меня за руку, как бы «второй раз в жизни». Я ощутила те же волнение, дрожь и беспокойство, что и тогда, в первый раз, в Копакабане на пляже.

Мишель Легран: Невероятно! Но после этого вечера я стал каждый день ходить на ее спектакль в театр «Буфф-Паризьен» и говорить ей: «Я хочу на тебе жениться! И на этот раз, поверь, у нас все получится. Время пришло, и к черту наш возраст!»

Ради Маши Легран не решился бросить жену Кристи и двоих детей, Эрве и Бенжамена

Если вспомнить то время, когда мы встретились, Маше было 24 года, мне — 32, мы были молоды. Но не понимали этого, не ощущали нашу молодость. Не понимали, что мы проходим мимо главной Любви. Ничего не понимали! И вот минули годы, и лишь по их прошествии, увидев Машу, я вдруг отчетливо понял, что все эти 50 лет мы оба провели, готовясь к новой встрече друг с другом. Все эти 50 лет мы шли друг к другу. Мы продолжали любить друг друга. И кто-то сверху нам это отчетливо дал понять, указал путь, свел нас в тот вечер в театре, заставил меня сказать: «Маша, станьте моей женой!» И что вы думаете? Она мне отказала!

Маша Мериль: Я не отказывала! Я призывала Мишеля к разумности, говорила: давай не будем торопиться! После окончания моего театрального сезона мы уехали «совещаться» на 8 дней в загородный замок Мишеля, где провели вдвоем незабываемое и счастливое время. Впервые мы никого и ничего не боялись. Хотя нет, я, конечно, жутко трусила. Тряслась, стеснялась, как молоденькая девушка, которая готовится к первому свиданию. Немела от страха так, будто мне опять 20 и я еще ничего не знаю, не имею опыта. В одно мгновение время словно повернулось вспять.

— Неужели так сильно переживали?

Маша Мериль: Дело не в переживаниях. Дело в возрасте. Знаете, говорят много глупостей по поводу возраста — что это некий итог, конец жизни, обретение мудрости и прочее. Тогда как возраст — это все строго наоборот. Это прежде всего обретение полной свободы. Причем свободы хулиганской, отчаянной, задорной. С возрастом мы освобождаемся от всех комплексов, страхов и условностей, мы становимся по-хорошему бесстрашными, как бывает, наверное, в ранней юности. Мишель к моменту нашей второй встречи успел расстаться с тремя своими женами, да и у меня были мужья. Мы воспитали наших детей, они выросли, ушли и зажили самостоятельно. Мы оба похоронили родителей, многих друзей.

У нас никого и ничего не осталось, кроме нас самих. И планов на будущее. И надежды. И потребности радоваться. Мы были готовы все начать с нуля, заново. Энергию ощущали огромную. А новая любовь дала нам импульс. И мы стали строить планы. Причем самые амбициозные, какие только можно себе представить. Любовь дала нам силу. И дикую самоуверенность. Теперь мы готовы были пойти на любой риск, бесстрашный поступок.

— Маша, но 50 лет — огромный срок. Как же вам удалось сохранить это чувство?

Маша Мериль: Мишель говорит, что все эти 50 лет думал обо мне, не забывал. А я… Женщины — существа более прагматичные. Тогда, в Бразилии, я сказала себе: поставлю крест на этой любви, нет, так нет. Мы, женщины, не хотим, не любим страдать. Мы созидательны по природе своей. И если невозможно быть вместе, то зачем портить жизнь? Отравлять ее себе и близким? Переверну страницу, попробую найти свой путь, без него.

Все эти годы я конечно же не упускала Мишеля из виду, следила за его успехами в прессе, очень гордилась, когда он получал очередной «Оскар». Да и сама развивалась, играла в кино. Но что кончено, то кончено. Такова, видно, наша с ним судьба. И когда он зашел в тот вечер в мою гримерку, я… тоже, как и Мишель, подумала: это высшая сила соединила нас. Поэтому те восемь дней в замке были лишь формальностью, и он, и я, мы знали, что уже никогда не расстанемся. Пожениться решили незамедлительно.

Это радостное событие произошло под сводами русской церкви, в Александро-Невском соборе в Париже, на улице Дарю. Незадолго до торжественной церемонии я пошла наводить справки у епископа Телмисского Иова. Меня интересовал такой момент: благодаря своим корням (Маша происходит из семьи представителей белой эмиграции, ее отец — князь Владимир Гагарин. — Прим. авт.) я — православная, Мишель — католик. Он был женат и разведен в традициях своего вероисповедания, я разведена по своим законам. Как нам соединится, таким разным?

Епископ ответил: «Да, я могу вас поженить. Но при одном условии: Мишель должен сменить веру. Это возможно?» Я передала вопрос Мишелю. Он сразу же сказал: «Да, сделаю это незамедлительно». Мы мечтали о свадьбе в русском стиле, хотели, чтобы была русская музыка. Пел хор. Мы с Мишелем всегда чувствительно относились к великим русским композиторам — Чайковскому, Мусоргскому. Так что и эта наша мечта сбылась. Мы разослали приглашения всем нашим родственникам. Это был красивый и счастливый день, нас окружали родные лица, друзья.

— Смотрю на ваше свадебное приглашение и обращаю внимание на созвучие ваших имен: «Маша—Миша».

Маша Мериль: Конечно, я тоже это заметила! Возвращаясь к острой теме возраста, хочу заявить: свадьбы должны играться поздно! Потому как только сейчас у нас наступают лучшие годы жизни. Мы уже способны оценить свое счастье, способны вкусить радость, осознать ее в полной мере. Потому как у нас нет преступной юношеской легкости, безответственности, глупости и наивности. Нет, мы не безумцы, мы понимаем, что годы идут, неумолимо идут, сокращая наше время на земле, но мы знаем, что пройдет оно насыщенно и ярко, мы не потеряем ни одного мгновения! И будем работать вместе, сочинять, творить, и даю вам слово — вы о нас теперь будете постоянно слышать!

— 50 лет не потеряны?

Маша Мериль: Нет, мы жили, мы строили себя. Развивались. Если бы я была неудачницей, серостью, вряд ли Мишель ко мне вернулся бы и продолжил любить. Я преуспела, реализовала себя, сложилась как личность. Написала книжки, снялась в кино, поработала на телевидении, в театре. И Мишель тоже жил. Мы жили параллельными жизнями, сражались с трудностями, побеждали, противостояли. Но мы верили, что счастье придет, жили в его ожидании. Были любознательными, занимались своим здоровьем, готовились встретить Чудо во всеоружии. И Чудо пришло. Знаете, мы сейчас живем в Монако, а там много игорных домов.

Легран дома, с сыновьями Эрве и Бенжамином, сестрой и братом

Так вот, местные профессиональные игроки всегда говорят одно и то же: «Надо верить в удачу, и удача придет». Вот и мы жили по этому принципу.

— В чем секрет таких гармоничных отношений, как ваши?

Маша Мериль: Еще до встречи с Мишелем я вывела для себя формулу идеальных отношений — надо быть очень похожими. Иметь один мир, один градус накала страстей, ощущений. Это когда один начинает фразу, а второй ее заканчивает. Неправду говорят, что противоположности притягиваются. Такое «уравнение» является выдумкой тех пар, которые не понимают, по какой причине они, такие разные, вместе. Только единое эмоциональное поле, единый мир чувств, культуры, знаний и градус темперамента создают настоящее счастье. Иначе никак…

Мы с Мишелем не сожалеем о прошлом, о прошедших годах, не смотрим назад. Даже наши свадебные фото еще не вклеили в альбом! Когда мы идем с Мишелем по улице, к нам часто подходят совсем незнакомые люди, протягивают руки. Они говорят, что наше счастье дало им надежду. Теперь и они верят, что встретят свою любовь. Так что мы вроде как талисманы для влюбленных.

Мишель Легран: Каждую ночь, засыпая рядом с Машей, я думаю о том, что с нами будет завтра. Какие приключения нас ждут? Какие планы, какой поворот судьбы? И этот интерес друг к другу держит обоих в тонусе. Мы не только радуемся каждому новому дню, мы еще и работаем вместе. Вот написали вдвоем оперу. Да-да.

Я называю ее «внутренней оперой». Это когда артисты на сцене разыгрывают повседневные банальные сценки, а тем временем где-то над ними звучат их мысли и мечты в форме песен. Их скрытые мысли. Идею подобного спектакля я вынашивал очень и очень давно — и вот с Машей ее осуществил. Она написала текст, я — музыку.

Маша Мериль: Мишель одно время думал снять на эту тему фильм. Но я предложила осуществить идею в театре. Представьте, артисты на сцене играют одну историю, а их мысли «выдают» совсем другую. Их озвученные мысли и есть «внутренняя опера». Мишель в этой работе напомнил мне Курта Вайля и Равеля в одном лице, он превзошел себя, в очередной раз доказав, что умеет быть новым, неожиданным, нестандартным и молодым. Это настоящий эксперимент. Зрители-слушатели будут наблюдать одновременно за двумя историями: бытовой, реальной — и историей душевной, внутренней.

А еще Мишеля ждут концерты, поездки и турне по Дании и Финляндии. Он будет дирижировать симфоническим оркестром, аккомпанировать оперной диве Натали Дессей. Мишель продолжает писать музыку для фильмов. Как же без этого? Одна студия предложила ему записать песни, которые он сочинил с 1964 года. (Всего у него 500 песен!) На диске их споют самые любимые французами певцы — от Шарля Азнавура до Франсиса Кабреля. Я тоже от него не отстаю. Снимаюсь, только что написала новый роман. Все это творчество — форма нашей любви. Точнее, в нашем творчестве «повинна» наша любовь.

Мишель Легран: Да и по сей день, когда я прохожу мимо Маши по комнате, она вдруг восклицает: «Нет, ну ты представляешь, мы женаты!»

— Мишель, поскольку главную историю вы мне уже рассказали, поделитесь, пожалуйста, своими воспоминаниями о прошлом. Расскажите о детстве, родителях…

Мишель Легран: Мои предки, коренные армяне, покинули родину, как только начались погромы. Они пешком дошли до Франции. Дедушке моему, Саркису Тер-Микаеляну, в ту пору было всего 9 лет. Он вырос, женился на француженке Анриетте Рюзэ и произвел на свет четверых детей — троих мальчиков — Жоржа, Жака и Пьера, и одну девочку, Марсель. Вот она-то и стала моей мамой. Когда выросла, вышла замуж за музыканта Раймона Леграна. Я родился во Франции в 1932 году. Если бы вы попросили меня подобрать цвет к воспоминаниям о моем детстве, я выбрал бы серый. А если надо было подыскать ощущение, я бы сказал — одиночество.

Не люблю свое детство, так уж сложилось. Мой отец был авантюристом во всех смыслах этого слова, он быстро оставил нашу семью. Маме пришлось осваивать роль «главы семейства» — у нее даже голос изменился, стал звучать как-то мужественно. Она походила на маленького хрупкого генерала. Все время в действии, в напряжении, все время в работе, на страже. Она требовала от нас жесткого повиновения, не позволяла сюсюкать, не признавала поцелуйчиков и ласк, просила называть себя «их мать». Да, вот такое странное обращение, смысла которого я ни тогда, ни сейчас понять не могу. Так что когда мы, дети, приезжали-уезжали-просыпались, всегда именно так ей и говорили: «Доброе утро, их мать». Или «До свидания, их мать».

Я воспитывался в женском окружении, без отца, без деда. Мой горизонт состоял из трех женщин — сестры, бабушки и матери, и я считал это нормальным. Денег лишних в доме никогда не было, так что моим детским мечтам не суждено было сбыться никогда. Например, я мечтал о велосипеде. Очень сильно мечтал. Для меня велосипед был символом настоящей свободы. Да и по сей день не могу просто так пройти мимо велосипеда на улице, сердце тотчас же включает внутри себя ту тоскливую ноющую боль, которую испытывал в детстве.

В детстве я жил… в ожидании своей скорой смерти. Мама как-то повела меня на консультацию к специалистам, и те обнаружили у меня редкое заболевание — надлом грудной кости, проще говоря, дырку в груди. Своими ушами слышал приговор: «Бедная мадам, ваш малыш долго не проживет!» Но мама руки не опустила, отыскала специалистов где-то на севере французского региона Нор-Па-де-Кале, в Берке, которые занимались лечением подобных патологий при помощи ледяного воздуха. И стала меня туда возить на целое лето.

Что еще вспомнить? В школе я боялся соучеников и учителей, постоянно жил в ожидании пинка, оплеухи, обидного замечания. Убежищем моим было чтение приключенческих романов и прослушивание радио. О, как же я любил отстукивать пальцами по столу и шкафам в такт звучащих мелодий!

Я разбирал звуки в своем воображении, пытался точно восстановить их звучание практически одними пальцами и голосом… Это делало меня счастливым, помогало мне убегать далеко-далеко от серой реальности, спасало. Очень точно сказал как-то мой друг Жан-Клод Бриали: «Самые лучшие путешествия нашей жизни случаются, когда мы смотрим в окно».

Мне было восемь, когда началась война, которую я воспринял по-детски, будто смотрю киновестерн наяву. Потом была учеба в консерватории. В 20 лет я еще не знал, чем конкретно буду заниматься. Концертировать, играя классическую музыку, которую до меня исполняли сотни и сотни других музыкантов, было скучно. Может, самому сочинять симфонические произведения? Или писать музыку к фильмам? Меня ничего по-настоящему не устраивало. И я принял решение не принимать никакого решения. Просто ждать своего часа. А пока работал на подхвате — играл перед киносеансами в пригородных кинотеатрах, получая по 5 франков за сеанс.

Конечно, в то далекое время даже в самых дерзких своих мечтах я и предположить не мог, что настанет час, когда я окажусь в Америке, в Нью-Йорке, на легендарной студии Columbia и буду записывать свой диск Legrand Jazz. Мало того, наберусь смелости позвать в свой оркестр самого Майлза Дэвиса! Коллеги меня предупреждали: «Он, может, и придет к тебе знакомиться. Но все произойдет примерно по такой схеме. Ты будешь ждать его в репетиционном зале, играть. Он специально чуть запоздает и встанет за дверью, чтобы внимательно слушать, как ты работаешь. Если твоя музыка ему понравится, он войдет, достанет свой инструмент и присоединится к тебе без лишних слов. Если же нет — развернется и уйдет, и ты никогда о нем не услышишь».

Ничего себе, подумал я, вот попал! Но что делать? Назначил репетицию, позвал его. И дальше все было, как и предупреждали друзья. Он запоздал, долго стоял за дверью, пока я играл с другими музыкантами. Я видел Майлза издалека, но не мог рассмотреть его лица и выражения глаз. Через какое-то время Дэвис все же переступил порог, достал свою трубу и влился в общую работу. После первой паузы он спросил: «Ты мной доволен? Я все сделал как надо?» Я был ошарашен: «Боже, Майлз, не мне давать тебе указания». — «Почему бы и нет? Мне нравится, что ты делаешь». Его ответ и его отношение меня потрясли. Признание величайшего музыканта!

— Неизбежный вопрос: как сочинили «Шербургские зонтики»?

Мишель Легран: С режиссером Жаком Деми мы подружились случайно. Он снял фильм «Лола» и пригласил великого музыканта Куинси Джонса написать к нему саундтрек, а тот из-за личных проблем неожиданно выбыл из проекта. Жак срочно стал искать ему замену и нашел меня. Мы начали вместе работать, крепко подружились, я сочинил музыку к его первому фильму «Лола», потом ко второму. А в один прекрасный день он принес мне сценарий мелодрамы под вычурным названием «Неверность, или Шербургские зонтики». И пояснил: «Хочу снять простенькое черно-белое кино». Историю о предательстве, о том, как девушка не дождалась своего возлюбленного».

Я перечитал сценарий несколько раз и сразу же позвонил Жаку: «Думаю, ты написал мюзикл». «Как?» — удивился Жак. «Да, именно. И ты должен его снимать как мюзикл. Твои актеры будут не говорить, а петь. Но петь так, будто они просто говорят друг с другом!» Идея Жаку понравилась. Мы на 15 дней закрылись от всех и стали писать тексты и музыку.

Но дальше нас ждали одни неприятности. Потому как никто не хотел финансировать столь новаторский проект. Мы всюду получали отказы: «Вы, конечно, славные молодые люди, талантливые, но публика никогда не пойдет смотреть ваше странное кино». А мы не сдавались, понимая, что создали совершенно уникальное, оригинальное произведение, к которому ни у кого не было определенного отношения, его боялись, не понимали и не хотели рисковать. Не буду вдаваться в подробности.

Финансирование мы все же нашли с грехом пополам. Свой проект осуществили, фильм вышел на экраны в 1964 году. Остальное уже принадлежит истории. «Золотая пальмовая ветвь» в Каннах, номинации на «Оскар»... Главным героям, Женевьеве и Ги, сопереживал весь мир. А мы с Жаком осознали простую истину — все великие дела никогда легко не делаются, а только вопреки.
Статьи по теме

Тамара Гвердцители: «Мне посчастливилось стать избранницей Мишеля Леграна»
Гвердцители рассказала о своих отношениях с Леграном

Но все это было так давно! Сегодня меня радует тот факт, что я продолжаю интересовать молодежь. Например, когда популярный писатель Фредерик Бегбедер задумал экранизировать свой роман «Любовь живет три года», он позвал меня. Не-е-т, не в качестве композитора. А как... актера, чтобы я сыграл самого себя. Ведь его герой в романе говорит такие слова: «Если в жизни наступает черная полоса, музыка Леграна ее высветляет». Это, как потом признался Фредерик, было его собственным суждением. Поэтому он и придумал показать меня в самом конце своего фильма, в счастливый кульминационный момент свадебной церемонии, которая происходит на пляже в Биарице. Я сижу за пианино, ножки которого утопают в песке. Играю, а люди смеются.

— Опять пляж? Счастливое и роковое для вас место! Месье Легран, Маша, 50 лет — огромный срок. Вы сами сказали о том, что понимаете стремительность и неумолимость бегущего времени. Обрести любовь в финале — огромное счастье. Но ведь и потерять ее после стольких лет ожидания — тяжкое горе.

Мишель Легран: Я понимаю, о чем вы. И отвечу так. Был я дружен с Луи Арагоном. Когда его жена Эльза Триоле, которую он страстно любил, умерла, он похоронил ее в парке у их дома, приготовив рядом место и для себя. Помню, навещал его как-то холодной промозглой зимой, Эльзы к тому времени уже два года как не стало. Он вышел ко мне на порог без шарфа, совсем раздетый. Я заволновался, сделал ему замечание: «Немедленно накинь что-нибудь! Ты с ума сошел? Еще заболеешь, не дай бог!» Он ничего не ответил, но посмотрел на меня так, что этот взгляд был красноречивее всех слов. Я понял, что именно этого он и хочет. Что он очень устал без своей Эльзы.

Вот вам и ответ на вопрос, что бывает «если» и «потом»…