11 декабря 1918 года, 100 лет назад,  родился Александр Исаевич СОЛЖЕНИЦЫН

Пикет против включения произведений Александра Солженицына в школьную программу более всего удивляет местом своего проведения. Севастополь. Именно в этом городе такого пикета, на мой взгляд, ожидать было нельзя.

Ведь Александр Солженицын был первым, кто забил тревогу по поводу отторжения Севастополя и Крыма от России. Ещё не затих скрежет гусениц и крики демонстрантов августовских потрясений 1991 года, едва успела Украинская ССР провозгласить свою «незалежность», как Солженицын отправляет Борису Ельцину письмо с призывом не допустить отторжения от России миллионов соотечественников: «Россия сохраняет право на пересмотр границ с некоторыми из отделяющихся республик. Это особенно остро – с границами Украины и Казахстана, которые произвольно нарезали большевики. Обширный Юг нынешней УССР (Новороссия) и многие места Левобережья никогда не относились к исторической Украине, уж не говоря о дикой прихоти Хрущёва с Крымом. И если во Львове и Киеве наконец валят памятники Ленину, то почему держатся как за священные – за ленинские фальшивые границы, прочерченные после гражданской войны из тактических соображений той минуты?
…Я с тем и спешу, чтобы просить Вас: защитить интересы тех многих миллионов, кто вовсе не желает от нас отделяться».

И в письме президенту, и в открытой печати Солженицын предлагал провести референдум о независимости Украины не «в целом», а по областям, чтобы каждый регион мог самостоятельно решить, быть ли ему с Россией или с Украиной.

К сожалению, тогда Солженицын не был услышан и не мог быть услышан, что вскоре и осознал, когда политическая физиономия лжецаря Бориса стала совершенно ясна. В своих воспоминаниях «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов» Александр Исаевич с горечью писал:
«Боже! какой сразу поднялся гневный шум о “русском империализме” – не только в заинтересованнейших Соединённых Штатах, но ещё больше – среди московских радикал-демократов сахаровской школы (Е. Боннэр, Л. Баткин и иже, и иже). И Ельцин сразу испугался, что он будет "империалист" и рвётся к диктатуре, – и взял назад... Слабы проявились русские нервы перед украинскими самостийщиками и азиатским настоянием. (И какой там Крым? – а ведь никогда украинским не был. Севастополь? А о Черноморском флоте и думать даже забыли…)

Я не предугадывал сочинского отдыха Ельцина, что он искал только двух-трёхнедельного пьяного торжества на берегу Чёрного моря – на малом клочке оставшегося российского побережья, а всё остальное море, за выход к которому Россия вела два века подряд восемь войн, да в придачу и с Азовским, – с лёгкостью подарил Украине, вместе с полудюжиной русских областей и 11–12 миллионами русских людей».

В то время как всевозможные нравственные и политические авторитеты либо молчали о Крыме и Севастополе «в тряпочку», либо отделывались ничего не значащей болтовнёй: «Нам не нужен Севастополь, нам нужно воссоединиться с Украиной до Львова», писатель продолжал говорить об этой проблеме:

«Крым и Севастополь: любой трезвый ум, с любой стороны, согласится, что крымский вопрос во всяком случае очень сложный, а для спора о Севастополе у Украины нет правовых аргументов. Но Госдепартамент Соединённых Штатов, решив не затруднять себя рассмотрением истории… утверждает, что и Крым и Севастополь – несомненная принадлежность Украины».

С учётом огромного политического и нравственного влияния идей Солженицына на современную российскую власть трудно сомневаться в том, что именно его авторитетный голос помог преодолеть навязываемую и извне, и изнутри фобию перед пересмотром постсоветских границ.

И вдруг за дискредитацию этого авторитета пытаются взяться именно в Севастополе. Глупость, как говорится, или измена? Обычный неосталинизм.

Составляя в 1990 году свой политический манифест «Как нам обустроить Россию», Солженицын также был обеспокоен прежде всего тем, как спасти единство русского мира и русского народа на распадающемся советском пространстве. Брошюра была опубликована летом 1990 года, когда уже шла война Армении и Азербайджана, когда «звиадисты» в Грузии уже начали этническую войну против осетин, абхазов, азербайджанцев, аварцев, когда Горбачёв уже ввёл экономическую блокаду сепаратистской Литовской СССР, когда русских уже начинали изгонять из Средней Азии.
Обречённость СССР при горбачёвском разложении коммунистического режима была очевидна каждому. Вопрос был в том, что возникнет на его месте – единое государство, охватывающее весь Русский мир и корректно разделившееся с чужеродными окраинами, или же русский народ будет расколот на части, растащен по разделившимся как попало республикам.

Солженицын горячо отстаивал идею единого государства Русского мира – союз славянских республик и Казахстана, цивилизованное разграничение с соседями, защита прав русского населения. Вот что он говорил в столь шокировавшей как «демократов», так и «коммунистов» речи в Государственной думе 28 октября 1994 г.:

«Признаем нашу всеобщую великую дремоту… в нашем чудовищном равнодушии к 25 миллионам отрезанных от нас соотечественников. Три года назад наше руководство с лёгкостью признало фальшивые административные границы, навязанные Лениным, его последователями; признало их государственными. И в 24 часа наши соотечественники оказались за границей (в кавычках) иностранцами (в кавычках), многие в тех местах, где жили отцы их и деды, – а теперь они притесняемые, а теперь они изгоняемые. А мы? Эта глухота национального сознания, которую я не могу назвать иначе как национальным безумием. Я… брал цифры и видел, как мало мы отпускаем на помощь нашим соотечественникам, какие жалкие пособия в размере минимальной зарплаты дают ограниченному числу категорий… Говорят, нет денег. Да, – у государства, допускающего разворовку национального имущества, не способного взять деньги с грабителей, нет денег».

При этом Солженицын раньше многих осознал и опасность неконтролируемой миграции на постсоветском пространстве:
«Есть ещё встречная волна так называемых мигрантов. Объявили себя республики суверенными государствами. Но почему-то их граждане приезжают к нам с большими деньгами и не идут в какую-нибудь федерально-эмиграционную службу, и не идут вообще ни к каким властям, – а просто сразу покупают дома, квартиры, земельные участки и место для своей работы. И мы ничего не можем сделать… Эта незаконная эмиграция ущемляет коренное население: в жилье, в коммунальных услугах, в транспорте, в медицине, в образовании, в имущественных объектах», – говорилось в том же выступлении.

Ещё одной тревогой Солженицына была угроза того, что Российская Федерация повторит судьбу СССР и её развалит «парад суверенитетов» нацреспублик. Он указывает на неприемлемость ленинского типа федерации, неравноправия русских, при том, что «во всех этих республиках, почти во всех, большинство населения составляли русские», и подчёркивает, что «каждая нация должна контролировать лишь такую территорию, где она составляет основательное, явное большинство».

Солженицын в 1990-е единственный, кто громко говорит о трагедии русского населения в дудаевском террористическом анклаве, а затем вполне определённо поддерживает контртеррористическую операцию 1999–2000: «С тех дней у России и не оставалось другого выхода, как принять военный вызов».

Вот что писал Александр Исаевич в «России в обвале»:
«По меньшей мере с XV века фундаментальная традиция российской государственности была – унитарность, единоуправляемость государства, в своих лучших периодах в сочетании с земством. В течение этих шести веков никогда не возникала ни потребность, ни даже мысль о федеративном устройстве России. Её принёс из своих теоретических схем Ленин – и внедрил мечом большевицкой диктатуры…

Исключительность большевицкой конструкции утяжеляется тем, что в автономиях (со своими президентами, конституциями, флагами, гимнами) – “титульные” народы почти всюду составляют меньшинство, иногда резкое меньшинство – между тем определяют собой аппарат и идеологию управления... Равенство грубо нарушено в наших автономиях – языковыми и служебными преимуществами “титульной” нации.

Всё это – кричаще несправедливо. И должно безотлагательно быть исправлено... В автономиях нельзя признать за "титульной нацией", даже если она не в меньшинстве, фактического права управлять всем населением территории от себя, а не в составе общегосударственного управления и по общегосударственным законам… Систему национального неравноправия надо кончить».

Политическое наследие Солженицына для России в XXI веке вполне определённо. Принцип сбережения народа. Отказ от растраты его сил в авантюрах и революционных экспериментах любого толка. Поддержка разумного авторитаризма наверху в сочетании с местной демократией внизу, вместо западнической партийно-политической чехарды. Установка на территориальную целостность и административную унитарность государства. Недопущение дискриминации русских. Цивилизационный суверенитет. Отказ от признания универсальности западнического исторического пути и вообще пост-ренессансной модели цивилизации, унижающей дух, веру (что для нас значит Православие) перед материей и рыночным экономическим расчётом. Неприемлемость циничной глобальной гегемонии США и продвижения НАТО на восток. Отказ от признания вечными жульнических «беловежских границ» и попыток украинского сепаратизма вовлечь в свою орбиту Крым и Новороссию.

Не трудно заметить, что идеология Солженицына является, по сути, идеологией большинства нашего общества сегодня.

И Александр Исаевич, конечно, не только отражал общее настроение, но и активно формировал его, повлияв, в частности, на самосознание президента Путина, являющегося большим поклонником творчества и идей Солженицына и сделавшего некоторые из них – в частности, сбережение народа – краеугольным камнем современной государственной политики и идеологии. Именно этот принцип и разделяет Солженицына и нападчиков-неосталинистов.

Для последних русский народ представляется расходным материалом, который можно стирать в лагерную пыль, бросать в вечную мерзлоту спецпоселений, закапывать во рвы гражданской войны и могильники поволжского голода, взрывать вместе с церквями и монастырями, оставлять без помощи в котлах окружений. Мол, важно «величие» (пусть дутое, когда в достижения советской власти записывались царские планы электрификации и начатая Витте и Столыпиным индустриализация), а цена неважна. Этот «принцип» и лежит в основе неосталинизма.

Персонажи, которые рассуждают о том, что «вот сейчас коррупция и начальники воры, а при Сталине был порядок и кто вякнет – расстреливали», на самом деле и составляют прочный фундамент коррупции, воровства и разгильдяйства, поскольку поддерживают главный для коррупционной системы тезис: народ для начальства, а не начальство для народа, а кто будет вякать – снесём голову.

Пронизанное неприятием этой чудовищной философии власти творчество Солженицына – это продолжение подлинной традиции христианского гуманизма, унаследованной от Достоевского. И потому настолько невыносим был для партии и госбезопасности этот писатель, что он наглядно показывал как античеловеческую сущность системы, несовместимую с человеческим достоинством, так и то, что она построена на костях разрушенной и оболганной исторической России (особенно наглядно это в главах «Архипелага», посвящённых Соловецкому лагерю, созданному на месте славного монастыря).

При этом Солженицын звал не на Запад, как академик Сахаров, провозгласивший главным из прав человека право на эмиграцию. Нет, Солженицын боролся за восстановление поражённого в правах русского народа на своей собственной территории. За возвращение суверенитета в России русскому национальному началу.
Сбережение русского народа и его суверенное право на Россию – вот основная тема Солженицына.

И этого, конечно, совершенно советские в своей русофобии антисоветчики вынести не могли. Запущенный советской пропагандой и либеральной образованщиной сдвоенный маховик лжи, клеветы и оскорблений никак не может остановиться.

Люди, никогда Солженицына не читавшие, тем не менее то и дело вываливают в интернете на других таких же митрофанушек потоки вычитанных в интернете мифов.
То нам рассказывают, что «Солженицын» от слова «ложь». На самом деле «Соложаницын» (такой была фамилия предка писателя, жившего на Дону в Бобровской слободе на реке Битюг в эпоху Петра I) – это от корня «солод», так же как Солодовы, Солодовниковы, Солодкины и другие.

То объявляют Солженицына «дезертиром» и «власовцем»… Боевого офицера, командира взвода артиллерийской разведки, находившегося под постоянным артогнём и бомбёжками, удостоенного орденов «Отечественной войны», «Красной Звезды» и медали «За взятие Кёнигсберга». Свой фронтовой опыт Солженицын описал в рассказе «Желябугские выселки» о битве за Орёл и повести «Адлиг Швенкиттен» о сражении за Восточную Пруссию.

То нам рассказывают о том, что «Солженицын в лагере был стукачом и из-за его доноса погибли люди», хотя давно уже опубликованы документы сотрудничества КГБ и гэдээровской «Штази» о том, как они пропихивали сфабрикованную фальшивку с «доносом» через подкупленных немецких и швейцарских «независимых журналистов».

Писатель давно обрушил всю эту конструкцию как карточный домик, объяснив, почему изготовители фальшивки ошиблись, не зная точной хронологии его лагерных перемещений. Даже минимальный графологический анализ показывает, что перед нами старательная (как-никак серьёзная организация старалась), но очевидная подделка под почерк Солженицына.

Ещё один нелепый миф о Солженицыне, что якобы он призывал США нанести ядерный удар по СССР. Когда очередного зомби, повторяющего эту ценную информацию как мантру, просишь привести цитату из первоисточника, он обычно впадает в ступор. 

Подлинное отношение Солженицына к угрозе войны США и России ясно из следующих фактов. В 1982 году он демонстративно отказался от встречи с президентом Рейганом, указав в своём письме на то, что «некоторые американские генералы предлагают уничтожать атомным ударом – избирательно русское население. Странно: сегодня в мире русское национальное самосознание внушает наибольший страх: правителям СССР – и Вашему окружению. Здесь проявляется то враждебное отношение к России как таковой, стране и народу, вне государственных форм, которое характерно для значительной части американского образованного общества, американских финансовых кругов и, увы, даже Ваших советников».

Лишённый советского гражданства и насильственно высланный из СССР Солженицын отказался принять гражданство США, поскольку оно требовало принесения присяги, обязывающей гражданина воевать против любой другой страны, что включало бы и Россию.

В 1990 году советское гражданство писателю было возвращено, и он был гражданином России, жёстко критикуя правление Ельцина и поддерживая президента Путина, в том числе и в военной сфере (включая наведение порядка в Чечне), обличая США за продвижение НАТО на Восток и бомбёжки Югославии.

Безусловно, Солженицына как историка есть в чём упрекнуть. Например, он был излиха несправедлив к императору Николаю II, повторял мифы о его «слабости», преувеличивал его разногласия со Столыпиным. Но, с другой стороны, именно он вернул нашему обществу интерес к фигуре великого государственного деятеля – П.А. Столыпина, привлёк внимание к зловещей фигуре кукловода революции – Парвуса, призвал к уврачеванию ран, нанесённых Православию жестокими репрессиями против старообрядцев.

Совсем уж смехотворны заявления, что произведения Солженицына малохудожественны и трудны для школьника. В исключительном масштабе литературного дарования сомнений нет, и каждый русский школьник, уверен, должен прочесть «Один день Ивана Денисовича», «Матрёнин двор», «Случай на станции Кочетовка», хотя бы первый том «Архипелага» и великолепный «Август четырнадцатого» – один из лучших военных романов в истории мировой литературы с упоительными картинами довоенного русского быта и динамичными, прямо-таки кинематографическими картинами боевых действий.

По «Марту семнадцатого» можно изучать технологию революций, мятежей и майданов, к которым нас сегодня подстрекают так же, как и сто лет назад.  Совершенно не понято у нас ещё позднее творчество писателя – великолепные «двухчастные рассказы» и его военная повесть о боях в Восточной Пруссии, стоящая в числе лучших образцов нашей военной прозы.

И это я не говорю о публицистике, в которой Солженицын выступил консервативным мыслителем как русского, так и мирового значения: «Образованщина», «Письмо вождям», Гарвардская речь, «Наши плюралисты», цикл опубликованных в США статей с полемикой против русофобов Пайпса и Такера, «Как нам обустроить Россию» и политическое завещание – «Россия в обвале».

Вспомним о том, как в эпоху, когда глобалисты впервые провозгласили отмену наций, именно Солженицын заговорил о необходимости хранения и защиты национального начала – в частности, национальной идентичности русского народа.

«За последнее время модно говорить о нивелировке наций, об исчезновении народов в котле современной цивилизации. Я не согласен с тем… Исчезновение наций обеднило бы нас не меньше, чем если бы все люди уподобились в один характер, в одно лицо. Нации – это богатство человечества, это обобщённые личности его; самая малая из них несёт свои особые краски, таит в себе особую грань Божьего замысла», – напоминал писатель в Нобелевской лекции.

А в Гарвардской речи напоминал о том, что не может быть Запад «председателем земного шара», что это только один из многих исторических миров: «Всякая древняя устоявшаяся самостоятельная культура, да ещё широкая по земной поверхности, уже составляет самостоятельный мир, полный загадок и неожиданностей для западного мышления. Таковы по меньшему счёту Китай, Индия, мусульманский мир и Африка, если два последние можно с приближением рассматривать собранно. Такова была тысячу лет Россия, – хотя западное мышление с систематической ошибкой отказывало ей в самостоятельности и потому никогда не понимало, как не понимает и сегодня…»

Он упрекал Запад в непонимании и нежелании понимать настоящую историческую Россию, о которой пишет с небывалой любовью. Именно эти упрёки быстро сделали его для либеральных русофобских элит Запада персоной нон грата.

Мнение о том, что Солженицын настоян на ненависти, пусть и к большевизму, – ложное. Он настоян на любви к нормальной русской России, а ненавидит коммунизм за её уродование и уничтожение людей, а Запад не приемлет за клевету и неприятие этой России:

«Искажение русской исторической ретроспективы, непонимание России Западом выстроилось в устойчивое тенденциозное обобщение – об “извечном русском рабстве”, чуть ли не в крови, об “азиатской традиции”, – и это обобщение опасно заблуживает сегодняшних западных исследователей… искусственно упущены вековые периоды, широкие пространства и многие формы яркой общественной самодеятельности нашего народа – Киевская Русь, суздальское Православие, напряжённая религиозная жизнь в лесном океане, века кипучего новгородского и псковского народоправства, стихийная народная инициатива и устояние в начале XVII века, рассудительные Земские Соборы, вольное крестьянство обширного Севера, вольное казачество на десятке южных и сибирских рек, поразительное по самостоятельности старообрядчество, наконец, крестьянская община… И всё это искусственно заслонили двумя веками крепостничества в центральных областях и петербургской бюрократией».

И совсем для него невыносимы либеральные русофобствующие потатчики Западу из числа образованщины. Очень рано в нём созревает убеждение, что они угроза России не меньшая, а, может быть, в чём-то и более актуальная, чем коммунистический режим. И он не медлит, не прекращая одной борьбы, развернуть вторую, на два фронта.

«Зубы русоненавистников уже сейчас рвут русское имя. А что же будет потом, когда в слабости и немощи мы будем вылезать из-под развалин осатанелой большевицкой империи? Ведь нам не дадут и приподняться...

Постепенно с годами выяснился истинный смысл моего нового положения и моя новая задача. Эта задача: отстояние неискажённой русской истории и путей русского будущего. К извечным врагам большевикам прибавляется теперь и враж-дебная восточная и западная образованщина, да кажется – и круги помогущественней... Распалил я бой на главном фронте – а за спиной открылся какой-то Новый? Сумасшедшая трудность позиции: нельзя стать союзником коммунистов, палачей нашей страны, но и нельзя стать союзником врагов нашей страны. И всё время без опоры на свою территорию. Свет велик, а деться некуда. Два жорна». Однако «опора на свою территорию» у русских постепенно появляется, в том числе и благодаря Солженицыну.

Сегодняшняя Россия – уже не зависшая в безвременье страна-однодневка, а прямое продолжение великой исторической России, всегдашней духовной родины Солженицына. И вытеснить с этой территории того, кто более многих заботился о её появлении, – попытка чрезвычайно циничная.

На мой взгляд, это попытка украсть у нас родину вновь, чтобы наши дети повторяли утопическое «наша Родина – СССР» вместо завещанного прадедами: «Роза – цветок. Воробей – птица. Россия – наше Отечество».

Егор Станиславович ХОЛМОГОРОВ

http://www.russdom.ru/node/10915

Федор Достоевский очень неоднозначный писатель, его либо любят, либо ненавидят, но невозможно не согласиться, что у него есть настолько гениальные высказывания, что они до сих пор актуальны.

Родился Федор Михайлович в Москве, он был родом из дворянской семьи, поэтому никогда не бедствовал. Мать Достоевского долгое время болела туберкулезом и умерла, когда мальчику было шестнадцать лет.

От большого горя, Достоевский решил сменить место жительства, отправился в Санкт-Петербург, где поступил в военно-инженерное училище. Через два года, его отец погиб от рук собственных крепостных, они не выдержали постоянного унижения и избиения.

1.

Убитый без суда верховный правитель — это не только яркий герой нашей истории, но и символ российской государственности.

Имя и память выдающегося полярного исследователя, флотоводца и верховного правителя России в 1918–1920 годах попали в ту же ловушку, что и память царственных мучеников, злодейски убитых в Екатеринбурге. Колчак никогда не был осуждён — ни легитимным судом России, ни даже советским судом. Решение предать его смерти принял «Иркутский военно-революционный комитет», то есть группа самозванцев, не имевшая никакого юридического статуса даже в рамках конституции РСФСР, принятой большевиками в 1918 году. Не было комедии суда, наподобие той, какую разыграли полуторами годами позднее в отношении барона Унгерна, Колчаку не был зачитан приговор, которого и не было. Его вместе с премьером В. Н. Пепеляевым просто убили на берегу Ангары и сбросили тела под лёд.

Колчак, строго говоря, и не мог быть расстрелян официально, по советскому закону, так как на тот момент в Советской республике была отменена смертная казнь. По этой причине Ленин отдал приказ Склянскому об убийстве Колчака, которое надлежало свалить на никому не подчиняющиеся местные власти.

«Пошлите Смирнову (РВС-5) шифровку: (шифром). Не распространяйте никаких вестей о Колчаке, не печатайте ровно ничего, а после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснениями, что местные власти до нашего прихода поступили так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске. Ленин. Подпись тоже шифром. Берётесь ли сделать архинадёжно?»

Иными словами, Ленин предпочёл свалить убийство официального главы Российского государства, признанного де-юре Королевством сербов, хорватов и словенцев и де-факто всеми бывшими союзниками России в Первой мировой войне и рядом других стран, на криминальную группу самозванцев, именуемую «Иркутским ВРК». Лишь бы у этой расправы не было никаких юридических концов, и всё вышло «архинадёжно».

То есть со стороны самого большевистского руководства дело выступало именно в качестве «архинадёжного» убийства руками третьих лиц, без всяких признаков законности. Председатель совнаркома относился к вопросу вполне цинично.

Это означает, что по закону Российской Федерации Колчак должен числиться убитым. В отношении его смерти, так же как и в отношении смерти царской семьи и убитых с нею лиц, должно быть начато расследование об убийстве, установлена группа лиц, к нему причастных, и вынесена правовая оценка. Собственно, это единственный законный способ исследования данного вопроса.

Однако вместо этого российское правосудие пошло по другому пути. Под давлением лоббистских групп коммунистических активистов оно начало «отказывать в реабилитации» А. В. Колчаку, который в ней с юридической стороны не нуждается. Мало того, российские по форме и коммунистические по содержанию суды начали выносить антиправовые решения о мнимой виновности Колчака в репрессиях. А потому другие суды, как Смоленский суд в Санкт-Петербурге, начали выносить другие антиправовые решения, постановляя убрать мемориальную доску в честь выдающегося полярника именно на основании его «нереабилитированности». И на том же основании дело об убийстве Колчака попало в категорию дел «нереабилитированных жертв политических репрессий», доступ к которым исследователям закрыт.

Эта абсурдная и антиправовая коллизия может быть устранена только одним способом. Необходимо, чтобы Следственный комитет возбудил дело об убийстве А. В. Колчака, установил обстоятельства и круг причастных к преступлению и закрыл на этом вопрос, поскольку привлечь виновных к уголовной ответственности, увы, невозможно. Но возможно дать убийству надлежащую правовую оценку: Колчак не был убит в ходе боевых действий, не был репрессирован даже по советскому закону. Единственный вопрос, который следовало бы выяснить, — идёт речь просто об убийстве, совершённом группой лиц по предварительному сговору, или же об убийстве военнопленного (то есть довольно тяжёлом военном преступлении).

При этом никакие политические оценки Колчака ни за, ни против в контексте данной процедуры привлекаться или выноситься не должны. Их следует оставить общественному мнению и свободной дискуссии в СМИ, общественных движениях, на законодательных собраниях и т. д. Навязывание наследниками Ленина всему российскому обществу негативной оценки Колчака только потому, что эта оценка была прописана в учебниках, по которым училось старшее поколение, совершенно недопустимо.

Особенно цинично в данном контексте звучат попытки необольшевиков указывать на «белый террор», в котором якобы был виновен Колчак, как на причину его посмертной политической диффамации. Даже некоторые российские суды в этом контексте постановляли, что памятники могут сооружаться только людям с «безупречной репутацией», к каковым Колчак (в отличие, к примеру, от Дзержинского, не говоря уж о Ленине и Сталине) не относится.

Прежде всего, понятие «белого террора» является пропагандистской фикцией. Этим термином большевистская печать начала называть любые действия любых противников большевизма, будь то индивидуальные убийства, совершённые эсерами, массовые восстания против красной власти, репрессии в белом тылу и т. д. Эти действия не объединяет в «белый террор» ни субъект, ни объект, ни общая идеология. В то время как красный террор был вполне ясной и открыто провозглашаемой большевиками политикой, суть которой состояла в уничтожении «классового врага», тем или иным путём сопротивляющегося или могущего сопротивляться большевизму.

Красный террор, проводившийся первые месяцы большевизма на деле (вспомним цареубийство, расправу над ярославским восстанием и т. д.), был провозглашён большевиками в официальных документах. 2 сентября 1918 года Яковом Свердловым было подписано обращение ВЦИК: «Рабочие и крестьяне ответят массовым красным террором против буржуазии и её агентов». Это решение было закреплено постановлением СНК от 5 сентября 1918 года, подписанным наркомюстом Курским, наркомвнудел Петровским и управделами СНК Бонч-Бруевичем. Постановление так и называлось «О красном терроре» и содержало декларацию: «Обеспечение тыла путём террора является прямой необходимостью».

Иными словами, красный террор существовал как провозглашённый факт, а вот «белый террор» был вычитан из советских газет.

При этом существенно разнилась не только форма, но и суть репрессивной политики, проводившейся красными и белыми. Репрессии белых были направлены на конкретных лиц, которые рассматривались как красные активисты или сочувствующие. Несомненно, среди этих репрессий были и выходившие за строгие правовые рамки, и, возможно, несправедливые по сути. Но белая репрессивная политика, в том числе проводившаяся правительством Колчака, была направлена против конкретных лиц, групп лиц, в крайнем случае, малых групп (если верить распространяемым советской печатью утверждениям о том, как белые «сплошь перепороли» ту или иную деревню, а каждое такое утверждение нуждается в проверке).

Красный террор с самого начала лежал вне контекста индивидуальной или даже групповой вины. В его основе лежал концепт классовой борьбы. Репрессиям — расстрелу, взятию в заложники, принудительному труду — должны были быть подвергнуты все представители «эксплуататорских классов», независимо не только от своих конкретных контрреволюционных действий, но даже и от отношения к советской власти. Ни нейтралитет, ни даже лояльность «классового врага» от расправы не спасали. Белым, разумеется, не могло бы прийти в голову взять в заложники всех рабочих какого-то города. Красные применяли этот приём сплошь и рядом. Именно из-за классовой природы красного террора соотношение жертв двух репрессивных политик, красной и белой, по подсчётам современных демографов, оказалось 4:1. То есть на одного убитого не на поле боя белыми приходятся четверо убитых не на поле боя красными.

Именно поэтому сравнение провозглашённой политики красного террора, направленного против классов, и сочинённого советскими газетами «белого террора» против конкретных лиц попросту аморально. Это всё равно что сравнивать пустившего в дело нож в ходе уличной драки с серийным маньяком-убийцей.

Ну и, разумеется, совершенно абсурдны указания на «белый террор» со стороны политической силы, которая никогда так и не осудила красного террора. Если коммунисты на самом деле осуждают любойтеррор, то они сами же и должны возглавить ленинопад, первыми потребовать вынести мумию своего лидера из Мавзолея, переименовать многочисленные улицы в честь знаменитых инициаторов и участников этого террора — Ленина, Свердлова, Дзержинского, — не проводить никаких постыдных акций вроде «двух гвоздик товарищу Сталину» и т. д. Но нет, террор они считают политически оправданным интересами «самозащиты» народной власти.

Тем самым из лицемерной постановки необольшевиками вопроса о «терроре», за который якобы ответственен Колчак (но получаются не ответственны ни Ленин, ни Свердлов), мы приходим к подлинному вопросу — о политической оценке той или другой стороны в Гражданской войне.

Все притязания необольшевиков на принятие обществом их точки зрения строятся прежде всего на предположении, что раз они выиграли Гражданскую войну, то все государственные учреждения современной России числятся восходящими к большевистским. Доходит до смешного: не так давно ухитрились отметить «Столетие российской археологии», разом перечеркнув все потрясающие достижения русских археологов в XVIII, XIX и начале ХХ столетий (так же как были перечёркнуты и забыты достижения Колчака-полярника).

Однако, институциональная зависимость современной России от советов — это болезнь, которую нужно вылечить, восстановив тысячелетнюю традицию русской государственности, а не гордиться ею. И в этом смысле Александр Васильевич Колчак, международно признанный верховный правитель России, остаётся, конечно, крайне неудобной для красного мифа фигурой.

Российское государство, возглавлявшееся Колчаком, было признано де-юре Королевством сербов, хорватов и словенцев и де-факто — странами Антанты. Для сравнения, советская власть впервые была юридически признана Латвией (ранее признававшей де-факто Колчака) 11 августа 1920 года. В советский период факт признания Латвией, вошедшей позднее в состав СССР, по понятным причинам был не слишком удобен, поэтому цепочка признаний начиналась с Афганистана, сделавшего это в 1921 году (будучи, однако, по сути, непризнанным государством).

Иными словами, причина «особой» ненависти необольшевиков именно к адмиралу Колчаку, выделяющая его даже сравнительно с другими вождями белых, состоит в том, что он был правителем максимально легитимного в возможных тогда условиях государственного образования на территории разрушенной революцией и изменой Российской империи. Если Л. Г. Корнилов, А. И. Деникин (так и не вступивший официально в должность верховного правителя), Н. Н. Юденич, П. Н. Врангель были лидерами движения сопротивления большевизму, то А. В. Колчак был именно официальным главой Российского государства.

Приняв власть лишь после убийства законного государя, Колчак не был ни узурпатором, ни самозванцем, но хранителем государственного суверенитета России и был достаточно деятелен в этом качестве, последовательно отстаивая принцип единой и неделимой России, уважения её прав в качестве правопреемницы Российской империи и в роли страны-победительницы в Первой мировой войне. Именно это создавало то неудобство в его отношениях с внешними силами, которое и привело к предательской выдаче его красным в январе 1920 года. Слишком многие силы в мире были заинтересованы в том, чтобы Российское государство вовсе прекратило своё существование.

Именно из этого предательства очевидна ложь красной пропаганды, пытавшейся представить адмирала в качестве «ставленника интервентов». Та напористость, с которой большевизм внедрял в сознание последующих поколений частушки про «правителя Омского» в «мундире английском», связана была с необходимостью тотальной фальсификации общей картины хода Гражданской войны в России. Эта фальсификация, признаем честно, удалась — до сих пор слишком многие наши современники искренне уверены в том, что Гражданская война в России была обороной большевиками суверенитета молодой советской республики от натиска интервентов — «комбинированных походов Антанты».

В реальности большевики пришли в качестве ставленников военного противника России в Первой мировой войне — Германии, — подписали позорный Брестский мир, переуступая врагу едва ли не треть европейской России, и до самого поражения немцев в ноябре 1918 года выступали в роли их фактических союзников. Ленин (сын немки, напомним) был чрезвычайно лоялен к Германии и аккуратен в исполнении обязательств вопреки даже недовольству проамериканской группы большевиков и эсеров, пытавшихся свергнуть его 6 июля 1918 года. Именно немцы и были действительными интервентами в ходе Гражданской войны, действовавшими в согласии с большевиками.

Так называемая «интервенция» стран Антанты была точечным вмешательством союзников России в Первой мировой войне с целью недопущения захвата немцами и пронемецкими силами стратегических материалов в российских портах. Всерьёз заниматься свержением большевизма страны Антанты не были намерены, и их помощь белым, особенно после ноября 1918 года, была крайне ограниченной. Напротив, в 1919 году они пытались усадить Колчака за стол переговоров с большевиками на Принцевых островах.

Соответственно, никакими защитниками суверенитета России большевики не были, они были сателлитами Германии, сумевшими удержаться и после её падения (представим для сравнения, что режиму Виши во Франции удалось удержаться после падения гитлеровской Германии). И Колчак не был никаким пособником интервентов, напротив, он был защитником суверенитета и целостности Российского государства как члена международной антигерманской коалиции. Защитником, увы, проданным и преданным, принявшим мученическую смерть за единую и неделимую национальную Россию.

Адмирал Колчак заслуживает от нас, потомков, самой доброй памяти.

Это был мужественный защитник идеи русской государственности, в дни революционного распада призывавший к восстановлению дисциплины (именно за это ставший неугодным временному правительству), и во время Гражданской войны, когда он предпринял попытку восстановления русской государственности. О том, что эта попытка была во многом успешной, говорил сам Ленин, когда он выступал «без пропаганды»:

«Довольно неумно порицать Колчака только за то, что он насильничал над рабочими и даже порол учительниц за то, что они сочувствовали большевикам. Это вульгарная защита демократии, это глупые обвинения Колчака. Колчак действует теми способами, которые он находит… Колчак держится тем, что, взявши богатую хлебом местность, — называется ли он Колчак или Деникин, мундиры разные, сущность одна, — он там разрешает свободу торговли хлебом и свободу восстановления капитализма,»

— говорил вождь большевиков в мае 1919 года.

Иными словами, Колчак был занят восстановлением законности, нормальной экономики и государственности.

К сожалению, несмотря на крупные успехи, одержать победу Колчаку не удалось. Слишком сильны были центростремительные силы (например, прорыв колчаковского фронта большевиками предопределил мятеж Украинского куреня им. Тараса Шевченко), слишком слаба была дисциплина. При этом Колчаку приходилось опираться на менее населённые и транспортно менее связанные регионы Сибири, Урала и Заволжья, причём население вело себя как пассивный потребитель колчаковской нормализации, не стремясь жертвовать собой ради Отечества. Были, конечно, и исключения — достаточно вспомнить рабочие Ижевскую и Воткинскую дивизии или корпус Каппеля. Противостояли же Колчаку большевики, железом и кровью сковавшие перенаселённую центральную Россию. Однако даже в этих условиях воины Колчака совершили немало славных подвигов и несли знамя белого движения с той же честью, что и Добровольческая армия (вспомним Великий Сибирский Ледяной поход).

Предательство и убийство адмирала Колчака были не просто предательством и убийством частного лица или вождя одной из групп в Гражданской войне. Это было именно осознанным уничтожением символа российской государственности, попыткой уничтожить суверенитет исторической России. И потому память о Колчаке — это не только память об учёном, воине, герое, но и вопрос государственного значения. И памятники ему должны стоять не только как борцу и жертве, но и как символу борьбы за единую и неделимую Россию, если мы и в самом деле хотим, чтобы она осталась единой и неделимой.

Егор Холмогоров

https://tsargrad.tv/articles/kto-boitsja-admirala-kolchaka_190343