Pезультаты исследования индекса интереса кинотеатральной аудитории к коммерческому и мейнстримовому кино демонстрируют — в плане артхауса Россия позади планеты всей. Зато голливудские блокбастеры в России смотрят даже более ударными темпами, чем на их родине — в США.

Президент "Кино без границ" Сэм Клебанов провел исследование, сравнивающее сборы фестивальных артхаусных хитов в России со странами Европы, Азии и Америки. В выборку вощли 12 фильмов, хитов мирового артхаусного проката — каннские победители и призеры последних лет, а также победившая в Берлине картина "Свадьба Туи", награжденный Гран-при Трайбеки  шведский фильм "Впусти меня" и наиболее заметные американские авторские картины 2009 года — "Сокровище" и "Серьезный человек". Были посчитаны общие сборы этих картин по семи странам Европы, четырем — Латинской Америки, а также Южной Кореи и США. Как и следовала ожидать, сборы по выборке фильмов практически везде оказались значительно выше, чем в России (в Норвегии — в 3,6 раза, в Мексике — в 3, а в США — в 38 раз).

Уступил России лишь Уругвай (с населением 3,5 млн/ чел). Далее сборы были пересчитаны на душу населения (после чего Норвегия обогнала Россию уже в 103 раза, а Уругвай — в 11 раз!) и скорректированы с учетом соотношения экономических показателей стран (ВВП на душу населения расчитанный по методу паритета покупательной способности).  При расчетах из выборки были исключены местные картины (например, не учитывались сборы "Гоморры" в Италии, "Сокровища" в США и "Белой ленты" в Германии) — так как предметом исследования было выяснение интереса именно к иностранным артхаусным картинам.

Читать далее

Вчера я была на журфаке МГУ, где проходила встреча с Кшиштофом Занусси. Попала туда случайно и в который раз убедилась, что самые удивительные встречи бывают тогда, когда их совсем не ожидаешь. Обычно я не горю желанием пойти на концерт группы или встречу с человеком, чье творчество я плохо знаю или - как в случае с Занусси - не знаю вообще, только из-за громкого имени. Но, я так много раз пропускала все самое важное (вроде встречи с Питером Гринуэйем в прошлом году, о котором тогда я практически ничего не знала, а сейчас он один из моих любимейших режиссеров), а подобравшаяся компания обещала быть приятной, решила пойти.

Начну с того, что для своих семидесяти лет Занусси слишком молод))) У него потрясающий тембр голоса, он чистый, как у юноши, а сам пан Кшиштоф выглядит лет на двадцать моложе своего возраста. До начала оживленной беседы, когда он молчал, то не вызывал никаких эмоций, не привлекал внимания, хотя часто яркие люди, даже когда молчат, притягивают взор - но в этом случае внешность была слишком обманчива. Все время встречи я сидела глупо улыбаясь и, словно маленький ребенок, раскрыв рот от восторга. Умен, но не зануден. Весьма оригинален. Речь звучит так и предложения построены так, как будто  декламируется литературный шедевр. Свободно говорит по-русски, выражаясь изысканнее, чем бОльшая часть нашего населения. За ним можно было записывать каждую фразу. Ощущение такое, как будто передо мной был человек эпохи Возрождения. Я видела и слышала многих умных и интересных людей, но в Кшиштофе Занусси сразу виден Художник. И мне было очень стыдно, что я до сих пор не видела ни одного его фильма. В скором времени я это исправлю)))

 

 "Наша история похожа на историю многих семей в эпоху сексуальной революции" - в каком ключе будет продолжаться фильм о Льве Ландау, уже с самого начала говорящий о сексуальной революции??? Вполне понятно, что главной темой будут нетрадиционные  взгляды физика на брак и отношения между мужчиной и женщиной. Но никак не ожидаемо, что это будет единственная тема. Я не против развенчания гениев. Но когда идет явное искажение и перекраивание их биографий для создания художественного произведения в угоду своим убеждениям, это не может нравиться. Сценаристу я бы с радостью присудила премию за худшую адаптацию оригинального произведения. Весь фильм снят как осуждение личной жизни Ландау - его выставили каким-то монстром, нравственным уродом, юродивым. Вся яркость личности, обоснованность его взглядов, его гениальность никак не показаны. При таком подходе можно было снимать фильм и не о нем, а о каком-нибудь рядовом гражданине. Опущено знакомство Ландау с Корой, его трогательные письма к ней, но зато очень ярко показано все негативное в их отношениях - остается непонятным, почему же эти два человека жили вместе всю свою жизнь, почему Кора говорила, что самое большое счастье в ее жизни, что она встретила Дау? В мемуарах Кора Дробанцева-Ландау писала о великой любви между двумя нестандартными личностями, а фильм сводится к сухому нравоучению. Игра актеров неплохая. Ужасно созданный образ Ландау - это скорее ошибка сценариста и режиссера. Что мне не нравится в актерах, так это внешность. Нет в лице выдуманного Дау того ума, который чувствуется в настоящем, когда смотришь на его фотографии. А что касается жены... Кора была редкой красавицей, я была поражена ее красотой, впервые увидев фотографию, а актриса, которая ее сыграла, выглядит слишком простецки и... не эстетично) Уж "красивист" Ландау на такую никогда бы не клюнул. Картинка просто отвратительная - невозможно отделаться от ощущения, что смотришь дешевую телевизионную передачу из разряда тех, где бесцеремонно копаются в чужом белье. Невообразимо скучный фильм. И ооочень, очень некрасивый - настолько, что назвать его художественым произведением никак нельзя, а как документальный он слишком односторонен. Кино, на которое не стоит тратить время.

                                                                       

О ТЕЛЕ ЭЛЕКТРИЧЕСКОМ Я ПОЮ

1

О теле электрическом я пою;

Легионы любимых меня обнимают, и я обнимаю их;

            Они не отпустят меня, пока не уйду я с ними, им не отвечу,

Пока не очищу их, не заполню их полнотою души.

 

Иль те, кто сквернит свое тело, не скрывают себя?

Иль те, кто поносит живых, лучше тех, кто поносит мертвых?

Иль тело значит меньше души?

И если душа не тело, то что же душа?

2

Любовь к телу мужскому или женскому превосходна, ведь тело само превосходно,

Совершенно тело мужчины, и тело женщины совершенно.

Выраженье лица превосходно,

Но сложенный хорошо человек выражен не только в лице;

Он выражен в членах, суставах своих, изящно выражен в бедрах, запястьях,

В походке своей, в осанке, в гибкости стана, колен,— его не скрывает одежда,

Сила и ловкость его пробивается сквозь все ткани,

Он идет, восхищая вас, словно поэма, иль даже больше,

Помедлив, взгляните вы на спину его, на затылок, лопатки.

 

Раскинутость пухлого детского тельца, груди и лица встречных женщин, складки их платья, их облик от головы и до ног;

Пловец в бассейне, когда он плывет в прозрачном зеленом блеске или лежит, запрокинув голову, покачиваясь на воде;

Наклон вперед и назад гребцов на лодках и всадника в седле,

Девушки, матери, хозяйки за хлопотливой работой,

Кучка рабочих в полдень с обеденными котелками и жены их в ожиданье,

Кормящая грудью мать, дочка фермера в коровнике или в саду,

Парень с мотыгой в поле, кучер, что правит шестью лошадьми, запряженными в сани,

Борьба двух рабочих подростков, здоровых, веселых, задорных, на пустыре вечером после работы,

Сброшены кепки и пиджаки, им любо померяться силой,

Обхват головы и спины, космы волос, упавшие на глаза;

Проезд пожарных в блестящих касках, игра их сильных мускулов под поясами,

Неспешное возвращенье с пожара, потом передышка и снова сигнал тревоги,

Все слушают напряженно — наклон головы — расчет по секундам;

Вот это люблю я — и, дав себе волю, шагаю свободно, к материнской груди припадаю с ребенком,

Плыву с пловцами, борюсь с борцами, еду с пожарными, отдыхаю, прислушиваюсь, считаю секунды.

 

3

Я знал одного фермера, отца пятерых сыновей,—

Они были отцы сыновей — и те тоже отцы сыновей,—

Он был удивительно мощен, спокоен, прекрасен,

Его голова, желто-белые волосы, борода, глубокий взгляд его темных глаз, широта и щедрость его обращенья —

Все это меня привлекало, я его посещал,— он был также мудр;

Он был шести футов ростом, старше восьмидесяти лет,— его сыновья были рослые, крепкие, бородатые, загорелые красавцы;

Сыновья и дочери любили его — каждый, кто знал, любил его;

Любили не из почтенья, а искренне — каждый по-своему;

Он пил только воду,— кровь пробивалась румянцем сквозь темный загар его лица;

Он был заядлый охотник, рыбак,— сам правил лодкой, что ему подарил судовой плотник; у него были ружья, что ему любя подарили;

Когда он шел с пятью сыновьями и многими внуками на охоту иль рыбную ловлю, он казался среди них самым красивым и сильным;

Вы хотели бы долго, долго быть с ним, сидеть с ним рядом в лодке, к нему прикасаясь.

 

4

Я понял, что быть с теми, кто нравится мне,— довольство,

Что вечером посидеть и с другими людьми — довольство,

Что быть окруженным прекрасной, пытливой, смеющейся, дышащей плотью — довольство,

Побыть средь других, коснуться кого-нибудь, обвить рукой слегка его иль ее шею на миг — иль этого мало?

Мне большего наслажденья не надо — я плаваю в нем, как в море.

Есть что-то в общенье с людьми, в их виде, в касанье, в запахе их, что радует душу,—

Многое радует душу, но это — особенно сильно.

 

5

Вот женское тело;

Божественный нимб от него исходит с головы и до ног;

Оно влечет к себе яростно притяжением неодолимым!

Я дыханьем его увлечен, словно пар, и все исчезает, кроме меня и его:

Все книги, искусство, религия, время, земля ощутимо-твердая, награда небес, страх ада — все исчезает;

Его безумные токи играют неудержимо — и ответ им неудержим;

Волосы, грудь, бедра, изгибы ног, небрежно повисшие руки — ее и мои — растворились;

Отлив, порожденный приливом, прилив, порожденный отливом,— любовная плоть в томленье, в сладостной боли;

Безграничный, прозрачный фонтан любви знойной, огромной, дрожь исступленья, безответный яростный сок;

Новобрачная ночь любви переходит надежно и нежно в рассвет распростертый,

Перелившись в желанный, покорный день,

Потерявшись в объятьях сладостной плоти дневной.

Это зародыш — от женщины после родится дитя, человек родится;

Это купель рожденья — слиянье большого и малого, и снова исток.

 

Не стыдитесь, женщины,— преимущество ваше включает других и начало других;

Вы ворота тела, и вы ворота души.

 

В женщине качества все, она их смягчает,

Она на месте своем и движется в равновесии полном;

В пей все скрыто, как должно,— она и деятельна и спокойна;

Ей — зачинать дочерей, и ей — зачинать сыновей.

 

Когда я вижу душу мою отраженной в Природе,

Когда я вижу сквозь мглу кого-то в совершенстве невыразимом,

Вижу склоненную голову и руки, скрещенные на груди — я Женщину вижу.

 

6

Мужчина тоже душа, и он на своем месте;

В нем тоже все качества — он действие, сила;

Изобилие познанной вселенной в нем;

Ему подобают презренье, влеченье и вызов,

И бурные страсти, безмерная радость, безмерное горе, и гордость ему подобают;

Ведь душу умиротворяет достойная гордость мужчины;

И знанье ему подобает, он любит всегда все исследовать сам;

Какое б ни было море и плаванье, он лотом глубь измеряет.

(И где ж ему лот свой бросать, как не там?)

 

Священно тело мужское и женское тело;

Чье б ни было — тело священно;

И тело раба. И тело сошедшего на берег забитого иммигранта.

Любой нужен здесь или там, как и тот, кто в достатке живет, как и вы;

И каждому в шествии место дано.

 

(Ведь все это — шествие,

Вселенная—шествие с размеренным стройным движеньем.)

 

Иль сами вы сведущи так, что зовете раба иль забитого иммигранта невеждой?

Иль мните, что вы имеете право здраво судить, а он иль она не имеет?

Иль думаете, что материя из текучей рассеянности отвердела, и почва лежит, вода течет, зелень растет

Только для вас, а не для него и не для нее?

 

7

С молотка продается тело мужское

(Я часто ходил до войны на невольничий рынок, смотрел, как торгуют рабами);

Помогу продавцу,— растяпа, он плохо знает свое дело.

Джентльмены, взгляните на это чудо!

Какую б цену ни дал покупатель — все будет мало;

Для него земля готовилась квинтильоны лет, без живых существ, без растений;

Для него непрерывно и точно вращались миры.

 

В голове его — всеобъемлющий мозг;

В ней и под ней — создаются герои;

Взгляните на руки и ноги, красные, черные, белые,— у них такие умелые сухожилья и нервы;

Их нужно все обнажить, чтоб вы могли их увидеть.

 

Отличные чувства, зажженные жизнью глаза, отвага и воля,

Слои грудных мускулов, позвоночник гибкий и шея, упругое мясо, крепкое телосложенье,

А там, внутри, еще чудеса.

 

Там, внутри, течет кровь,

Та же самая древняя кровь! Та же самая алая кровь!

Там бьется толчками сердце,— там все страсти, желанья, стремленья, порывы.

(Иль, по-вашему, там их нет, раз не выражены они в аудиториях и гостиных?)

 

То не один человек — то отец тех, что тоже станут отцами;

В нем — исток государств многолюдных, республик богатых;

В нем — несчетные вечные жизни, несчетные их воплощенья и радости.

 

Разве знаете вы, кто родится от потомка его потомка в столетьях?

(Разве можете вы узнать, углубившись в столетья,— от кого вы сами произошли?)

 

8

С молотка продается женское тело! И она не одна — в ней плодовитая мать матерей;

Она породит сыновей, которые, вырастя, станут мужьями других матерей.

Любили ль вы женское тело?

Любили ль вы тело мужское?

Разве не знаете вы, что это так у всех людей, у всех народов, во все времена, на всей земле?

Если что-нибудь священно, то тело людей священно,

Слава и сладость мужчины — признак мужественности здоровой;

У мужчины, у женщины чистое, сильное, крепкое тело красивей красивейшего лица.

 

Видели ль вы безумцев, сквернящих живое тело свое?

Они не скроют себя и не могут скрыть.

 

9

О тело мое! Я не покину подобье твое в других людях иль подобья твоих частей;

Я верю — подобья твои возникают, проходят с подобьем души (что они — душа),

Я верю — подобья твои возникают, проходят с моими стихами, что они — поэмы,

Поэмы мужчины, женщины, ребенка, отрока, мужа, жены, отца, матери, юноши, девушки;

Голова, шея, волосы, уши, барабанные перепонки;

Глаза, ресницы, радужная оболочка, брови, пробужденье и дрема век;

Губы, рот, язык, зубы, челюсти с их скрепленьем,

Нос, переносица, ноздри,

Щеки, виски, лоб, подбородок, горло, затылок;

Сильные плечи, мужественная борода, лопатки, широкий обхват груди,

Руки, подмышки, локоть, кости и мускулы рук.

Запястье, суставы запястья, ладонь, пальцы — большой, указательный, ногти;

Широкая грудь, курчавость волос на ней, грудная клетка,

Ребра, живот, позвоночник и позвонки,

Бедра, округлости бедер и корень мужской,

Крепления сильных мышц, хорошо несущих туловище,

Колени, коленная чашечка, голень, ступни,

Лодыжки, подъем, подошва, пальцы ноги, пятка;

Все очертанья, сложенье, все част: моего, иль вашего, иль иного мужского иль женского тела,

Легкие, желудок, кишки сладкие, чистые,

Мозг с извилинами внутри черепной коробки,

Клапаны сердца, сочувствие, влеченье полов, материнство,

Женственность и все женское — и деторожденье,

Чрево, грудные сосцы, молоко, слезы, смех, плач, взгляды любви и ее треволненья,

Голос, жесты, язык, шепот и восклицанья,

Пища, питье, пульс, пищеварение, пот, сон, ходьба, плаванье,

Устойчивость ног, прыжок, наклон, обхват и сжиманье,

Изменчивость очертаний губ и около глаз,

Кожа, загар, волоски, веснушки,

Влеченье странное при касанье рукой нагого тела,

Реки артерий, дыханье, вдох и выдох.

Красота стана и бедер сверху до самых колен,

Алый сок внутри вас иль меня, кости и костный мозг,

Чудесное выраженье здоровья;

Я говорю, что все это поэмы и части не только тела, но и души,

О, все это — сама душа!

 

"Кино - это образ жизни" ©

мне вдруг захотелось написать рассказ. или повесть. я знаю, о чем писать, какова идея и смысл повествования, и хоть нет четкого сюжета, но он выкристаллизовывается, принимает определенную форму, по мере обдумывания. перечитала какие-то пошлые антилитературные зарисовки, которые стряпала раньше - так банально, так по-детски. небо, ветер, девушка, несчастная любовь и все остальное bla-bla-bla. ужасно. совершенно ужасно. так и вижу глупенькую девочку-подростка, которая от нечего делать все это писала. а вот сейчас... мне не то, чтобы нечего делать - нет, у меня столько одновременно мелких и важных целей и дел, что я просто даже не знаю, как отдать свою жизнь и здоровье им на растерзание, но чувствую, что мне надо написать, что я по-другому не могу.  хотя это и будет меня отвлекать от привычного жизнетечения. я кое-что написала, всего несколько абзацев и что мне понравилось, так это собственное ощущение : "да, вот это удачный момент, это находка" или "нет, вот эта часть никуда не годится". всего по нескольким абзацам я поняла, что у меня может получаться хорошо, а что нет, где слова сами складываются в картины, а где их надо подгонять друг под друга долго и мучительно. ясное и четкое осознание, что именно я написала плохо, а что именно - хорошо. странное немного ощущение.

Сегодня я была на лекциях в ИЖЛТ. Слушала Арсения Дежурова - Историю Античной Литературы и Историю Мировых Культур. Меня всегда поражают такие люди. Харизматичный, умный, чрезвычайно эрудированный, толерантный, с красивым римским профилем и высоким лбом. Радиоведущий, участник археологических экспедиций, человек, получивший три высших образования и читающий лекции в разных институтах - по филологии, театру, искусству вообще. Филолог-германист. Писатель. Скульптор. 

Я вообще, надо признаться, имею слабость - склонность к восхищению (к счастью, никогда не доходящему до фанатизма) умными и образованными людьми, особенно если они любят иронизировать и в них есть какие-нибудь простительные, скорее даже придающие им шарм "странности". Я словно ищу как можно большее количество таких людей, чтобы было на кого равняться - общение с ними, даже в пределах студенческой аудитории, очень вдохновляет. Некоторых так и представляешь героями какой-нибудь книги или кинокартины, они словно просятся с их фразами и ужимками на лист бумаги или на пленку. И еще почему-то они всегда кажутся мне в чем-то даже родными - со стороны мамы мои родственники именно такими и являются. Как мне кажется))).

Раньше я мысленно коллекционировала только лица людей, их жесты, улыбки, смех, все приглядные и неприглядные странности, всплескивания руками, чесание в затылке, теперь я как будто коллекционирую образы, как будто мне это когда-нибудь пригодится.

только что узнала, что по-французски "художественная литература" будет "les belles lettres", что дословно можно перевести как "прекрасные буквы". не знаю, почему, но меня это позабавило. сколько тайн хранят в себе языки мира...)))

что-то меня на всякие списки потянуло, хотя я их всегда считаю спорными, сомнительными и односторонними... но вот посмотреть интересно)

Один раз в десять лет Британский институт кинематографии проводит опрос среди 250 ведущих режиссеров и кинокритиков мира. Задается только один вопрос, - какой из фильмов созданных за всю историю кинематографа они считают самым лучшим. Результаты последнего голосования (в 2002 году) вы видите ниже.

1 Гражданин Кейн Орсон Уэллес 1941 США
2 Крестный отец Фрэнсис Форд Коппола 1972 США
3 8 1/2 Федерико Феллини 1963 Италия
4 Лоуренс Аравийский Дэвид Лин 1962 Великобритания
5 Доктор Стрейнджлав или Как я перестал бояться и полюбил атомную бомбу Стэнли Кубрик 1964 Великобритания
6 Похитители велосипедов Витторио Де Сика 1948 Италия
7 Бешеный бык Мартин Скорсезе 1980 США
8 Головокружение Альфред Хичкок 1958 США
9 Правила игры Жан Ренуар 1939 Франция
10 Расемон Акира Куросава 1950 Япония
11 Семь самураев Акира Куросава 1954 Япония
12 Космическая одиссея 2001 года Стэнли Кубрик 1968 Великобритания
13 Sunset Blvd. Билли Уайлдер
14 The Apartment Билли Уайлдер
15 La Dolce vita Федерико Феллини

  СПИСОК ФИЛЬМОВ ПО КУРСУ «ИСТОРИЯ КИНО» №1.

преподаватель: Филиппов Сергей, Кафедра Лит.-худ критики.

  

Данный список не претендует на полноту, являясь своего рода джентльменс­ким набором кино­картин, нужных для общего образования в области кинематографа. Фильмы отобраны по трём критериям: a) фильмы, имеющие большое значение в развитии кинематографа; b) фильмы, являющиеся наиболее характерными примерами явлений, имеющих большое значение в истории кино; c) наиболее характерные или наиболее удачные фильмы режиссёров, имеющих большое значение в киноистории. Соответственно, фильмы в списке не вполне равноценны — если одни из них не могут быть заменены ничем иным (такие, например, как “Дорога” или “Седьмая печать”, а тем более подчёркнутые фильмы — те, которые явились разного рода революциями в кинематографе), то другие выбраны достаточно произвольно, и иногда даже субъек­тивно (поскольку не прин­ципиально, какой именно выбрать фильм Пазолини или Форда, притом, что эти режиссёры несомненно должны быть представлены в списке). В последнем случае иногда после знака ‘»’ при­во­дятся более или менее равноценные замены — фильмы, успешно репре­зен­ту­ю­щие того же режиссёра.

 

 

 

"Фред Отт чихает” — Томас Эдисон и Уильям Диксон, 1891 (» “Поцелуй”, 1896 и др.)
“Прибытие поезда” — Братья Люмьер, 1895
“Политый поливальщик” — Братья Люмьер, 1895
“Бабушкина лупа” — Джордж Смит, 1900
“Путешествие на Луну” — Жорж Мельес, 1902
“Большое ограбление поезда” — Эдвин Портер, 1903 (» “Жизнь американского пожарного”, 1903)
“Много лет спустя” (“Энох Арден”) — Девид Гриффит, 1908 (» “Энох Арден”, 1911)
“Рождение нации” — Девид Гриффит, 1915
“Нетерпимость” — Девид Гриффит, 1916
“Сломанные побеги” — Девид Гриффит, 1919
“Кабинет доктора Калигари” — Роберт Вине, 1919
“Усталая смерть” — Фриц Ланг, 1921
“Носферату — симфония ужаса” (“Вампир Носферату”) — Фридрих Мурнау, 1922
“Нанук с севера” — Роберт Флаэрти, 1922 (» “Человек из Арана”, 1934)
“Колесо” — Абель Ганс, 1923
“Механический балет” — Фернан Леже, 1924
“Антракт” — Рене Клер, 1924
“Алчность” — Эрих фон Штрогейм, 1924
“Золотая лихорадка” — Чарльз Чаплин, 1925
“Броненосец «Потёмкин»” — Сергей Эйзенштейн, 1925
“Последний человек” — Фридрих Мурнау, 1925
“Метрополис” — Фриц Ланг, 1926
“Мать” — Всеволод Пудовкин, 1926
“Шинель” — Григорий Козинцев, Леонид Трауберг, 1926
“Страсти Жанны д’Арк” — Карл Дрейер, 1927
“Наполеон” — Абель Ганс, 1927
“Берлин — симфония большого города” — Вальтер Рутман, 1927
“Октябрь” — Сергей Эйзенштейн, 1927
“Андалузский пёс” — Луис Бунюэль, 1928
“Кинооператор” — Бастер Китон (реж. Э. Седвик), 1928 (» “Генерал”, 1927; “Три эпохи”, 1923; “Шерлок младший”, 1924)
“Человек с киноаппаратом” — Дзига Вертов, 1929
“Дождь” — Йорис Ивенс, 1929 (» “Мост”, 1928)
“Земля” — Александр Довженко, 1930
“Счастье” — Александр Медведкин, 1935
“Пляска скелетов” — Уолт Дисней, 1929 (» “Параходик Вилли”, 1927 и др.)
“Под крышами Парижа” — Рене Клер, 1930
“М” (“Убийца”) — Фриц Ланг, 1931
“Огни большого города” — Чарльз Чаплин, 1931
“Утиный суп” — братья Маркс (реж. Лео Мак-Кери), 1933
“Окраина” — Борис Барнет, 1933
“Аталанта” — Жан Виго, 1934
“Триумф воли” — Лени Рифеншталь, 1935
“Новые времена” — Чарльз Чаплин, 1936 (» “Великий диктатор”, 1940)
“Александр Невский” — Сергей Эйзенштейн, 1938
“Правила игры” — Жан Ренуар, 1939
“Дилижанс” — Джон Форд, 1939
“Фантазия” — Уолт Дисней, 1940
“Гражданин Кейн” — Орсон Уэллс, 1941
“День гнева” — Карл Дрейер, 1943 (» “Слово”, 1955)
“Ворон” — Анри Клузо, 1943
“Дети райка” — Марсель Карне, 1944
“Иван Грозный” (вторая серия) — Сергей Эйзенштейн, 1945 (прокат 1958)
“Рим, открытый город” — Роберто Росселлини, 1945
“Пайза” — Роберто Росселлини, 1946
“Похитители велосипедов” — Витторио де Сика, 1948
“Верёвка” — Альфред Хичкок, 1948
“Дневник сельского священника” — Робер Брессон, 1950
“Расёмон” — Акира Куросава, 1950
“Угэцу монагатари” (“Луна в тумане”) — Кэндзи Мидзогути, 1953
“Токийская повесть” — Ясудзиро Одзу, 1953
“Семь самураев” — Акира Куросава, 1954
“Дорога” — Федерико Феллини, 1954
“Песнь дороги” — Сатьяджит Рей, 1955 (» “Мир Апу”, 1959)
“Приговорённый к смерти бежал” — Робер Брессон, 1956
“Седьмая печать” — Ингмар Бергман, 1956
“Земляничная поляна” — Ингмар Бергман, 1957
“Летят журавли” — Михаил Калатозов, оп. Сергей Урусевский, 1957
“Пепел и алмаз” — Анджей Вайда, 1958
“Головокружение” — Альфред Хичкок, 1958
“Назарин” — Луис Бунюэль, 1958
“400 ударов” — Франсуа Трюффо, 1959
“Хиросима, моя любовь” — Ален Рене, 1959
“Сладкая жизнь” — Федерико Феллини, 1959
“Приключение” — Микеланджело Антониони, 1960 (» “Ночь”, 1961; “Затмение”, 1962)
“На последнем дыхании” — Жан-Люк Годар, 1960
“Рокко и его братья” — Лукино Висконти, 1960
“Психо-” (“Психоз”) — Альфред Хичкок, 1960
“Тени” — Джон Кассаветес, 1960
“В прошлом году в Мариенбаде” — Ален Рене, 1961
“Жюль и Джим” — Франсуа Трюффо, 1962
“Иваново детство” — Андрей Тарковский, 1962
“Молчание” — Ингмар Бергман, 1963
“8 1/2” — Федерико Феллини, 1963
“Красная пустыня” — Микеланджело Антониони, 1964
“Я — Куба” — Михаил Калатозов, оп. Сергей Урусевский, 1964
“Без надежды” — Миклош Янчо, 1965 (» “Звёзды и солдаты”, 1967;“Тишина и крик”, 1968)
“Тени забытых предков” — Сергей Параджанов, 1965
“Персона” — Ингмар Бергман, 1966
“Фотоувеличение” (“Блоу-ап”) — Микеланджело Антониони, 1966
“Андрей Рублёв” (“Страсти по Андрею”) — Андрей Тарковский, 1966
“Импровизация на тему рассказа Сарояна «В го рах моё сердце»” — Рустам Хамдамов, 1967
“2001: Космическая одиссея” — Стенли Кубрик, 1968
“Млечный путь” — Луис Бунюэль, 1969
“Гибель богов” — Лукино Висконти, 1969
“Цвет граната” (“Саят-Нова”) — Сергей Параджанов, 1969
“Декамерон” — Пьер Пазолини, 1970 (» “Цветок тысячи и одной ночи”, 1973)
“Заводной апельсин” — Стенли Кубрик, 1971
“Жил певчий дрозд” — Отар Иоселиани, 1971
“Последнее танго в Париже” — Бернардо Бертолуччи, 1972
“Крёстный отец” — Френсис Коппола, 1972
“Кабаре” — Боб Фосс, 1972
“Шё поты и крики” — Ингмар Бергман, 1972
“Скромное обаяние буржуазии” — Луис Бунюэль, 1972 (» “Дневная красавица”, 1966)
“Амаркорд” — Федерико Феллини, 1973
“Большая жратва” — Марко Феррери, 1973
“Профессия: репортёр” — Микеланджело Антониони, 1974
“Зеркало” — Андрей Тарковский, 1974
“Призрак свободы” — Луис Бунюэль, 1974
“Полёт над гнездом кукушки” — Милош Форман, 1974
“Любовь моя, Электра” — Миклош Янчо, 1975
“XX век” — Бернардо Бертолуччи, 1977
“Апокалипсис сегодня” — Френсис Коппола, 1978
“Замужество Марии Браун” — Райнер Фассбиндер, 1978
“Сталкер” — Андрей Тарковский, 1979
“Сказка сказок” — Юрий Норштейн, 1979 (» “Ёжик в тумане”, 1975)
“Манхэттен” — Вуди Аллен, 1979
“Человек-слон” — Девид Линч, 1980 (» “Голова-ластик”, 1976)
“Стена” — Элан Паркер, 1982
“Наш век” — Артавазд (Артур) Пелешян, 1982
“Бал” — Этторе Скола, 1983
“Фавориты Луны” — Отар Иоселиани, 1984 (» “Прощай, дом родной!” (“In vino veritas”), 1999)
“Зет и два нуля” (“Зоопарк”) — Питер Гринуэй, 1985 (» ”Отсчёт утопленников”, 1988; “Повар, вор, его жена и её любовник”, 1989)
“Небо над Берлином” (“Крылья желания”) — Вим Вендерс, 1987
“Красный гаолян” — Чжан Имоу, 1987
“Время цыган” (“Дом для повешения”) — Эмир Кустурица, 1988
“Женщины на грани нервного срыва” — Педро Альмодовар, 1988 (» “Матадор”, 1986)
“Бульварное чтиво” — Квентин Тарантино, 1994
“Мертвец” — Джим Джармуш, 1995
“Рассекая волны” — Ларс фон Триер, 1996
“Вкус черешни” — Аббас Киаростами, 1998
“Юха” — Аки Каурисмяки, 1998
“Хрусталёв, машину!” — Алексей Герман, 1998 (» “Мой друг Иван Лапшин”, 1984)
“Беги, Лола, беги” — Том Тыквер, 1998

Важнейшие режиссёры (рекомендуется смотреть и все остальные их фильмы):
Микеланджело Антониони, Ингмар Бергман, Робер Брессон, Луис Бунюэль, Девид Гриффит, Акира Куросава, Фриц Ланг, Роберто Росселлини, Андрей Тарковский, Ларс фон Триер, Орсон Уэллс, Федерико Феллини, Сергей Эйзенштейн

 

                               
 

this charming man

не припомню - какой "дцатый" по счету день я слушаю исключительно Моррисии. я не была никогда поклонницей его сольного творчества, оно мне нравилось, не более того, я любила его за Smiths, за то, что он был их голосом, поэтом. Мне нравилась его "невключаемость" и "невписаемость" в существующие стили музыки, его женственность, постоянные цитаты и отсылки к кино и литературе, яркость. но после концерта, я полюбила его и зауважала еще больше - как самостоятельную, интересную творческую единицу, уже не связывая с обожаемыми мною smiths. это не тот концерт, который изменил мою жизнь, но я его буду помнить и дорожить этими воспоминаниями . по крайней мере то, что я чуть не прослезилась на Life is a Pigsty уже о чем-то говорит. единственное, что мне не понравилось - так это звучание песен smiths - в исполнении музыкантов, выступавших с Мозом, они потеряли свой особенный, узнаваемый саунд. но все остальное было потрясающе. особенно Моз. он прекрасен) и полнота его не портит, кто бы что ни говорил))))))))))))))))))))))))))))

надо найти работу.

Вокруг сада шла живая изгородь из орешника, за нею начинались поля и луга, где паслись коровы и овцы. Посреди сада цвел розовый куст, под ним сидела улитка. Она была богата внутренним содержанием — она содержала самое себя.

      — Постойте, придет и мое время! — сказала она. — Я дам миру кое-что поважнее этих роз, орехов или молока, что дают коровы и овцы!

      — Я многого ожидаю от вас! — сказал розовый куст. — Позвольте же узнать, когда это будет?

      — Время терпит! Это вы вот все торопитесь! А торопливость ослабляет впечатление!

      На другой год улитка лежала чуть ли не на том же месте, на солнышке, под розовым кустом, снова покрытым бутонами. Бутоны распускались, розы цвели, отцветали, а куст выпускал все новые и новые.

      Улитка наполовину выползла из раковины, вытянула рожки и опять подобрала их.

      — Все то же да то же! Ни шагу вперед! Розовый куст остается при своих розах, ни на волос не подвинулся вперед!

      Лето прошло, настала осень, розовый куст цвел и благоухал, пока не выпал снег. Стало сыро, холодно, розовый куст пригнулся к земле, улитка уползла в землю.

      Опять настала весна, снова зацвели розы, выползла и улитка.

      — Теперь вы уж стары! — сказала она розовому кусту. — Пора бы вам и честь знать! Вы дали миру все, что могли дать; много ли — это вопрос, которым мне некогда заниматься. А что вы ровно ничего не сделали для своего внутреннего развития — это ясно! Иначе из вас вышло бы кое-что другое. Что вы скажете в свое оправдание? Вы скоро ведь обратитесь в сухой хворост! Понимаете вы, что я говорю?

      — Вы меня пугаете! — сказал розовый куст. — Я никогда об этом не думал!

      — Да, да, вы, кажется, мало затрудняли себя думаньем! А вы пробовали когда-нибудь заняться этим вопросом, дать себе отчет: почему, собственно, вы цветете и как это происходит, почему так, а не иначе?

      — Нет! — сказал розовый куст. — Я радовался жизни и цвел — не мог иначе! Солнце так грело, воздух так освежал меня, я пил живую росу и обильный дождь, я дышал, я жил! Силы поднимались в меня из земли, вливались из воздуха, я жил полною жизнью, счастье охватывало меня, и я цвел, — в этом была моя жизнь, мое счастье, я не мог иначе!

      — Да, вы таки жили не тужили, нечего сказать!

      — Да! Мне было дано так много! — сказал розовый куст. — Но вам дано еще больше! Вы одна из глубокомыслящих высокоодаренных натур!.. Вы должны удивить мир!

      — Была охота! — сказала улитка. — Я знать не знаю вашего мира! Какое мне до него дело? Мне довольно самой себя!

      — Да, но мне кажется, что все мы обязаны делиться с миром лучшим, что есть в нас!.. Я мог дать миру только розы!.. Но вы? Вам дано так много! А что вы дали миру? Что вы дадите ему?

      — Что я дала? Что дам? Плюю я на него. Никуда он не годится! И дела мне нет до него! Снабжайте его розами — вам только на это и хватит! Пусть себе орешник дает ему орехи, коровы и овцы — молоко, у них своя публика! Моя же — во мне самой! Я замкнусь в себе самой и — баста! Мне нет дела до мира!

      И улитка заползла в свою раковину и закрылась там.

      — Как это грустно! — сказал розовый куст. — А я так вот и хотел бы, да не могу замкнуться в самом себе; у меня все просится наружу, я должен цвести! Розы мои опадают и разносятся по ветру, но я видел, как одну из них положила в молитвенник мать семейства, другую приютила у себя на груди прелестная молодая девушка, третью целовали улыбающиеся губки ребенка!.. И я был так счастлив! Вот мои воспоминания, в них — моя жизнь!

      И розовый куст цвел и благоухал, полный невинной радости и счастия, а улитка тупо дремала в своей раковине — ей не было дела до мира.

      Годы шли за годами.

      Улитка стала землей в земле, розовый куст стал землей в земле, роза воспоминания истлела в молитвеннике... Но в саду цвели новые розовые кусты, под ними ползали новые улитки; они заползали в свои домики и плевались — им не было дела до мира!

      Не рассказать ли эту историю сначала? Она не меняется!

 

 

Комментарий:

Еще в молодости, когда писатель часто подвергался несправедливым нападкам критики, он сочинил следующее стихотворение:

В саду улитка черная сидела, На розу злясь: «Как хвалят все ее! Как хороша! А мне какое дело? Я вот взяла и плюнула в нее!»

 

      Эта мысль ощутима и в сатирической сказке «Улитка и розовый куст», о которой Андерсен писал, что она возникла из пережитого. Сказка — ответ писателя недоброжелательным критикам. Его друг биолог Йонас Коллин-младший пролил свет на историю создания этой сказки. Однажды во время путешествия он поссорился с Андерсеном и наговорил ему много лишнего. «Андерсен расплакался и ушел в свою комнату. Спустя несколько часов он вышел ко мне веселый и спокойный, — вспоминал Й. Коллин-младший, — и сказал: „Хочешь послушать сказку? „ И он прочел мне сказку «Улитка и розовый куст» , которую написал за этот промежуток времени. Я помню, что сказал ему в ответ на его вопрос, как мне нравится сказка: „Прелесть что такое! Вы — розовый куст, это ясно, и незачем нам спорить о том, кто улитка”».

      «„Улитка и розовый куст” стоит наравне с наилучшим из всего, что Вы создали», — писал Андерсену в 1862 году норвежский писатель Бьёрнстьерне Бьёрнсон, высоко оценивший эту сказку.

      Основной смысл сказки так понял датский писатель Карстен Хаух: «Сказку „Улитка и розовый куст” можно было бы также назвать „Критик и поэт”. Эта сказка, как она ни мала, является картиной мира, как и многие Ваши сказки, заключенные в столь же тесные рамки».

   Когда 16 ноября 1861 года Андерсен читал эту сказку в «Рабочем союзе» Дании, к нему подошел какой-то человек и сказал: «Я знаю многих таких улиток». А потом добавил: «Спасибо за розы, которые Вы нам подарили!»

надо обладать истинным талантом, чтобы умудриться за один день обидеть чуть ли не всех, кого любишь и ценишь. легко и непринужденно. так выглядит - а на самом деле все очень серьезно.

я влюблена в кафедру зарубежной литературы мпгу - окончательно и бесповоротно.

Немодные истины Михаила Куфаева
В 1888 г. знаменитый своей замечательной хваткой в книжном деле, удачливый и напористый предприниматель А.В.Суворин задумал переиздать самую крамольную по тем временам русскую книгу - "Путешествие из Петербурга в Москву" Радищева, которая после первого выхода в свет в 1790 г. ни разу не переиздавалась. Лондонское издание, предпринятое Герценом, до России практически не дошло, так что российский читатель сочинения Радищева не читал, хотя и слышал о нем.

Главная трудность состояла в том, что от почти полностью уничтоженного первого тиража сохранилось всего несколько экземпляров, да и те основательно поврежденные, а Суворину, который замахнулся на роскошное факсимильное издание, нужен был идеальный образец. И такой образец нашелся. Крупный московский букинист А.Астапов сообщил Суворину, что экземпляр "Путешествия" исключительной сохранности имеется в коллекции известного книжника П.Щапова, который над ним чахнет, как Кощей над златом, и немудрено, ибо даже приблизительную стоимость этого уникального экземпляра определить крайне сложно. И все же Щапова удалось уговорить: дрожащими руками он передал Суворину драгоценную книгу через Астапова. На два месяца, под его личную ответственность и гарантии.

Прошло два месяца. О щаповском экземпляре из столицы ни слуху ни духу. Встревоженный Астапов отправляется в Петербург к Суворину, и тут выясняется, что случилось несчастье. Несколько наборщиков, работавших над новым изданием, разобрали образец по листам, чтобы ускорить процесс. Естественно, листы оказались загрязненными, порванными, а какие-то просто исчезли. Книга погибла.

В ужасе Суворин дал объявления в газеты по всей России о том, что готов приобрести неповрежденный экземпляр "Путешествия" за любые деньги, а Астапов вернулся в первопрестольную и заплетающимся языком сообщил Щапову, что случилось. Об ответе коллекционера можно только догадываться.

Как ни странно, Суворину удалось за очень большие деньги найти еще один хороший экземпляр "Путешествия" и вернуть его коллекционеру. Но было поздно - далеко еще не старый Щапов слег и умер. Потрясение оказалось слишком сильным. Со смертью книги завершился жизненный путь книжника П.Щапова.

С точки зрения выдающегося теоретика книговедения и историка книги М. Н. Куфаева (1888-1948), история Щапова убедительно подтверждает существование у человека некоего психофизиологического механизма, объясняющего феномен библиофильства.

Его знаменитая книга так и называется "Библиофилия и библиомания (Психофизиология библиофильства)". Это исследование увидело свет в 1927 г. в количестве 500 экз., "из которых 25 экз. именных на особой бумаге", и сразу же стало редкостью. Поэтому осуществленное в 1980 г. репродукционное издание книги Куфаева тиражом всего-навсего 5 тыс. экз. в полном смысле слова ознаменовало ее второе рождение. С тех пор труд Куфаева не переиздавался.

Свою главную задачу автор видит в том, чтобы дать "определенную общую характеристику и научное объяснение того любопытного явления, которое называется библиофильством, равно как удовлетворительное выяснение происхождения типов книголюбов и книжных собирателей".

Искушенный знаток и ценитель книги, с одной стороны, и глубокий педантичный исследователь - с другой, Куфаев приводит в своей книге множество поразительных историй о драматических переплетениях людских биографий и книжных судеб.

Его сочинение пронизано стремлением понять, что сделало книгу столь важным, фундаментальным элементом человеческого бытия, культуры, самой истории человечества.

"Она вызывает большую привязанность, чем сама любовь; она обманчивее мечты и блистательнее зари", - поражается арабский мыслитель 14-го в. "Любовь к книгам делает жизнь сносною для некоторого числа порядочных людей", - это Анатоль Франс. Еще один арабский автор 19-го в.: "Я стал одинок, но со мной говорят умершие, и книги рассказывают мне про их мудрость, скрытую от меня раньше". "На книге каждое пятно - немой свидетель о заслуге", - восклицает Некрасов. "Все, кроме книги", - гласила лаконичная надпись на стене в кабинете Лескова, который приходил в ярость, когда у него просили что-то почитать.

На протяжении веков люди собирали личные библиотеки. Одни ценили первые или прижизненные издания, других привлекали роскошный переплет, специальная бумага, искусные иллюстрации, третьи теряли самообладание, когда речь заходила о раритетах. Чтобы заполучить желанный экземпляр, библиофилы нередко шли на преступления, вплоть до воровства, подлогов и даже убийства.

Куфаев приводит яркие примеры. Так, в погоне за конкретными изданиями итальянский священник Тиниус из Позерны не останавливался перед убийствами собратьев-коллекционеров. Некий Аймон в 16-м в., чтобы иметь возможность похищать книги, дважды менял вероисповедание. В середине 19-го в. на работу в Петербургскую Публичную библиотеку был приглашен ученый немец доктор Алоизий Пихлер. Через некоторое время он был уличен в краже нескольких тысяч экземпляров книг, которые выносил из библиотеки в специальных сумках, спрятанных под пальто. На суде защитник Пихлера, знаменитый адвокат Арсеньев уверял, что его клиент болен "библиоклептоманией".

Куфаев обращает внимание, в частности, на то, что истинные ценители никогда не останавливались и перед крупными финансовыми затратами. Заметим, что эта картина практически не изменилась и в наши дни. Недавно прижизненное издание "Евгения Онегина" при стартовой цене 1,1 тыс. евро было продано на аукционе за 18 тыс. евро. В 2000 г. на аукционе "Сотби" средневековая европейская энциклопедия 1310 г. ушла за 553 тыс. фунтов стерлингов (кстати, на Запад эта книга попала в 30-е гг., когда советское правительство задешево распродавало коллекции Эрмитажа). Самой же дорогой книгой сегодня является справочник "Птицы Америки", изданный в середине 19-го в. тиражом 200 экз. Экземпляр его продан с аукциона за 5,5 млн. фунтов. В качестве курьеза сообщим, что Роман Абрамович недавно приобрел созданную вручную книгу "Сага об исландцах" за 35 тыс. долларов, что, конечно, выглядит не особенно внушительно.

Какая же магическая сила связывает человека и книгу?

Выдающийся историк и теоретик книги, Куфаев в своем исследовании четко обозначил важную и перспективную область разысканий, лежащую, как часто бывает, на стыке двух наук: книговедения и психологии. По его мнению, библиофил собирает книжные коллекции в силу сердечного влечения и "не рассудочно только, а с некоторой примесью чувственности любит книгу".

Беспартийный профессор с еще дореволюционным стажем, сын приходского священника, Куфаевне только чудом уцелел в годы репрессий, но и сохранил гражданское мужество, человеческое достоинство и хоть какую-то толику независимости. И в этом ему помогали книги. Современники вспоминали, что он собрал внушительную по размерам библиотеку, и она отличалась очень высоким уровнем. После его кончины она, видимо, разошлась по рукам.

Сам факт выхода книги Куфаева в 1927 г. обозначал некую нравственную позицию автора, его моральную удаленность от власть предержащих, ибо библиофилия является одной из самых древних, традиционных и безусловно уважаемых областей культурной деятельности. Издание книги свидетельствовало о приверженности автора определенной системе ценностей, но это был не марксизм-ленинизм.

Недаром его не переиздавали полвека.

Куфаев завершает свой труд конца 20-х годов бодрым утверждением о том, что в Советском Союзе коллекционирование книг станет массовым явлением. Он оказался прав. Но ни он, ни кто-либо еще в то время не мог представить себе появление компьютера, наступление эры высоких технологий и изменение роли книги как ведущего средства коммуникации.

Сегодня немало говорится о том, что люди читают меньше и книжное собирательство в наши дни - удел очень небольшой группы обеспеченных коллекционеров. На самом деле это правда лишь в отношении библиотек. По данным Института Гэллапа, только 11% книг читатели берут в библиотеке, а представители самой читающей группы (женщины в возрасте от 18 до 34 лет, получающие или уже получившие высшее образование) берут в библиотеке только одну из десяти книг.

Вообще издательская промышленность остается одной из самых процветающих, и тот же Интернет успешно используется для пропаганды книги и чтения.

Книжные аукционы собирают сотни участников со всего мира, и за предлагаемые экземпляры разворачиваются битвы с поистине шекспировским накалом страстей.

Канадец Маршал Маклюэн давным-давно обещал нам "конец книжной эпохи".

Конец не наступил. Зато старые книги "непрерывно напоминают нам о немодных истинах, уравновешивающих те новые взгляды, которым мы могли бы поддаться".

Куфаев в своем сочинении напоминает об истинах вечных, хоть и немодных: читать книги - полезно и увлекательно, собирать книги - в высшей степени достойное занятие, приличное образованному человеку, истинное же образование можно получить, лишь читая книги. И чем больше прочитано книг, тем больше возможностей для полной реализации своих талантов и способностей.

Источник: NRS.com
Автор: М. Свойский, Нью-Йорк

A thing of beauty is a joy for ever:
Its loveliness increases; it will never
Pass into nothingness; but still will keep
A bower quiet for us, and a sleep
Full of sweet dreams, and health, and quiet breathing.
(John Keats. Endymion)

Прекрасное пленяет навсегда.
К нему не остываешь. Никогда
Не впасть ему в ничтожество. Все снова
Нас будет влечь к испытанному крову
С готовым ложем и здоровым сном.
(Пер. Б. Пастернака)

Его время года — осень. Кремовый, рыжий, темно-коричневый . Дерево без листьев четче и честнее. Врезаясь в пространство. Дерево в ветре. Нервы — тоже дерево. Внутри человека даже в разгар лета — осеннее дерево. Изломанность веток у дерева снаружи, у человека — внутри. Ветви — трещины в небе и камне. Нервы — трещины в теле. Но и контур человека очерчен ими, и по ним в человека втекает мир. И дерево стоит гордо — не гордое собой, его стояние и есть гордость. Смерть скорее поддерживает, чем хватает. Она печальна сама и удивлена, что за нее цепляются протяженными руками. И у смерти — его лицо. «Все живущее уже мертво» — потому что несет смерть в себе. Все живущее нервно — и потому еще живо. Человек разнообразен, калейдоскопичен, слагаясь из пятен — в том числе и трупно-синего цвета. Не переходы тонов, а контрасты. Горячие пятна. Даже зеленый горяч, потому что это тело. Не мрамор и не глянец. Пятна — от поцелуев и ударов. Побывал в огне и обуглился. Лежал в пещере мертвым три дня, а потом сам сказал себе: встань и иди. Люди не только без одежды — без кожи. Открытые для мира — и для боли (но закрытое и определенное — тюрьма, пусть и добровольная для кого-то) . Тело, кричащее каждым квадратным сантиметром. Изломанное, скрученное внутри себя, с деревянно вывернутыми руками. Поедающее себя. Человек — пробоина. Вокруг него даже фон теряет цвет и начинает дробиться на вихри. На одном из автопортретов рот и пупок белые — человек пуст, за ним сквозит фон. Но лицо и руки живут этими пятнами, а одежда столь неважна и пуста, что ее часто незачем прорисовывать детально — есть она, того и достаточно. И у дома — окна, его глаза, карниз, вывески, а стена — не более чем воздух. Окна Крумау — тела в пустоте. И у танцовщицы самое сгущенное — глаза, остальное тело едва есть. Одежда с зубцами, зубами, ранящими краями-пилами . Она кристаллизуется, захватывает. Сбросить ее, попробовать быть вместе в одном луче света — оказаться на острове постели. Простыня — горная страна с множеством острых камней. Вокруг — волны. Самое обожженное — пальцы. Не мягкие, не могущие ласкать, каменные, негнущиеся. Воспаленные, разломанные собственными суставами. Пытающиеся хотя бы отделиться друг от друга. Узлы краски. Обугленные — может быть, потому, что коснувшиеся? Ласка — другим, взглядом, внимательным и осторожным. Он подчеркивает в теле углы. Даже его акварель, его вода — состоит из углов. Вода, перемолотая колесом мельницы. Но угол — это движение, разнообразие движения. Гордость — угол. Острые девушки, у которых нет ничего, кроме собственной жесткости. Между тревогой и желанием. Натянутая худоба. Ее взгляд — глубоко изнутри. Из колодца. Из норы, из которой она не хочет выходить. И хочет выйти, выходит — выставляя локти, а не груди, защищая от взгляда грудь и забывая о том, что ниже. Она не стремится понравиться, свободная от оценки чужого взгляда. И несвободная в своем натяжении, напряжении. Так начинается человек, открывающий и открывающийся. Смущенность и ломкая хрупкость. Согласившийся, утративший гордость — округляется. Демонстративность новой игры — потом эту новизну можно сохранить, но немногим это удается. Вызывающее — потому что неуверенное. Удивление собой — возникающей любовью (ее не находят, а обнаруживают себя в ней), появившимся телом. Переход от печали к любопытству — или к отвращению. Острый кошачий крик. Не фатальная женщина, а переменчивый друг. Не соблазнительность, а тревога. Эти девушки — тоже он сам, в новой и новой попытке открытости, обретения уверенности, понимания, свободы. Может быть, он пытался занять тонкости там, где ее больше, чем у мужчины. Растрепанность — спущенные чулки, сбившаяся юбка. Но не распущенность — а мгновение, честное, не желающее приукрашиваться. Сохраняющее частичность и неопределенность. Эротика — открытая, по-человечески нервная, не стесняющаяся саму себя. Та, что гибнет с обретением уверенности, потерей тревоги, появлением маски всезнания на лице и гладкости на коже. Впрочем, это гибель (не смерть) и человека тоже. Обучение в академии живописи он использовал не столько для рисования моделей на классический манер, сколько для секса с этими моделями. Утверждая, что только так может по-настоящему почувствовать их. Действительно — до ожога и исчезновения кожи. Ладонь — обнимающая или касающаяся, а иначе — зачем ее рисовать? Дом тоже с углами — значит, с характером, хотя надо ждать несколько сотен лет, пока этот характер сформируется. Так постепенно надстраиваются этажи. Так птица видит город, где она не останется. Неустойчивость. Дома даже не наклонены, а взрывают сами себя. Маленькие старые города не нуждаются в людях и сами смотрят окнами. И они становятся все тоньше, становятся плоскими, а за ними — пустота. Комната без двери и окна. Черное солнце подсолнуха, солнце затмения — и протуберанцы вокруг него. Рождение его не слишком интересовало, гораздо более — пребывание. Портрет не человека в обществе, а его нервов и мгновенных состояний. Его случайного. Агрессия? Нет, гордая нервность, сжигающая себя, но не разрушающая других. Напряжение, скрученность, неустроенность — и в то же время открытость. Вопрос и тревога. Рост характера — рост пространства для них, места для их деревьев. Контуры четко выделены, но линия находит себя не во множестве попыток-штрихов , а — продвигаясь, в колебаниях, оставаясь тонкой и острой. Линия-нерв . Красное любит тьму, а тьма отворачивается от него. И каждый один рядом с собственным безумием. Не получится опереться щекой на свою голову. И равновесия нет. Трудно отличить стоящую и лежащую. Можно и вертикально лежать, фон — стена. Пытаясь то ли зачерпнуть руками, то ли плыть. Люди, не смотрящие друг на друга. У одного — крепкая указующая рука, у другого — только внимательно-печальные глаза и скрещенные ладони. Но ветка течением своих углов проламывает камень. И лучше ладоням быть скрещенными, чем руке преграждать путь. Гордость отличия — все деревья с листьями, только одно без них. Смотрите на мои углы. Но другой жизни просто нет. Даже если — от испуга или усталости — он попытается стать нормальным, выйдет только пародия на нормальность и покой. Он рисовал пленных — потому что пленный сам. Тюрьма — это швабра и плинтусы. Тюрьма — серое облако, поглощающее человека. Быть ярким — взрывающимся цветом — но не декоративным. На коробку конфет это не поместить — углы помешают. Избежать карикатурности и однозначности экспрессии. В напряжении много печали. Женщина в трауре — но где-то в глубине ее лица есть улыбка или кокетство. Октябрь кончается, армия больше не в силах удерживаться на Пьяве даже против итальянцев. С художником уходит страна, странное равновесие культур и движений. Он оставил пустой стул для Климта, еще не зная, что второй пустой — для него самого. «Я посылаю свои глаза». Вечно удивленные глаза автопортретов. Скошенные углы. Всякий подвешен во тьме. Мать оледеневает раньше. Ее кровь еще греет детей, но не ее лицо, принявшее цвет бело-серого платка. Не печален только ребенок, не знающий ничего. Время временно, печаль постоянна, гордость живет, нервы открывают.

я теперь знаю, что я...

..."когда ты смеешься, то похожа на лягушонка Кермита"

... "грязное животное!!!"

..."вот по (имярек) сразу видно, что она личность, и при том нестандартная"

..."слишком маленькая, чтобы читать Сёрена Кьеркегора"

..."анормальная"

..."пофигист"

..."потому что ты глупенькая!"

... "ты красивая!!!" ( "-но я хочу быть умной, а не красивой!!!"    "-увы!!!")

... "думайте конкретнее!!! не пытайтесь найти ответы на вопросы, на которые нет ответов!"

... безалаберная и несамостоятельная

... сниму 44 фильма

...художник от слова "худо"

...у меня истеричная рыжая Муза

...и когда я смотрю на нее, то думаю, что я - шизофреник

...Поэт, хоть не пишу стихов

...эгоцентрична сверх меры

...кажется, не знаю самого главного - где мое место в жизни и чего я от нее хочу

 

 

Реальность опять меня жестоко наебала.

Курение - это эквивалент присущего человеку свойства разрушать порядок первозданного мира
Жан-Поль Сартр

в метро я особенно жалею о том, что не умею рисовать по памяти или делать быстрые наброски. иногда можно увидеть очень красивые лица. редко. еще реже - нестандартные и интересные. я собираю и храню их в своей памяти, как фотоаппарат хранит в себе непроявленную пленку - надеюсь, что когда-нибудь смогу их нарисовать. если к тому времени черты лица не станут такими блеклымИ, что я не смогу проявить их умозрительно.

сегодня я очень долго вглядывалась в одну девушку, долго до неприличия. в ней было что-то модильянивское, изящное, грациозное. когда я смотрю на такие лица, то понимаю, насколько все же неценимая мною природа велика как художник - такая тонкая работа не может не впечатлять. глаза были особенными. они придавали лицу холодный и отчужденный вид. моментами казалось, что неживой. и неземной, но при этом не возвышенный. тонкая переносица, тонкие брови. глаза немногго близко посажены и в полуоборот кажется, что они не на одной линии, а один чуть выше другого. может, легкое косоглазие - признак чертовщины в средневековье)) - что-то было необычное в глазах, неправильное. они были вытянутые и миндалевилные, кошачьи. ноздри маленькие, не резкие, нос длинноват. красивые тени сбоку от крыльев носа. опущенные вниз уголки губ и пухлая нижняя губа. маленький подбородок, не резкие скулы. вытянутость и закругленность черт. удивительное лицо, которое не описать словами, хотя я пыталась. лица трудно описывать. их надо видеть.

а зачем всё

когда  если (не как условие, а как неизбежность)

я сдохну?

иногда все кажется бесполезным. и лишним. иногда я двигаюсь вперед, видя, что приду в тупик. упрусь в него. к чему все эти жадные до знаний и умений стремления, когда смерть меня оборвет???

нет мыслей. нет чувств. нет переживаний.

похоже, я превращаюсь в романтика и это меня пугает. еще больше меня пугает, что, вполне возможно, я и была романтиком, хотя изо всех сил пыталась строить из себя бесчувственого и в чем-то даже циничного человека. не признающего любви, настоящей дружбы и лишенного сострадания. но это не я. или мне просто кажется. ведь невозможно понять себя. другого. да хоть что-нибудь вообще возможно понять в этом мире??? важен не ответ на этот вопрос. а важен другой вопрос, вытекающий из него - а стоит ли пытаться???.....................

  
     - Она сказала, что будет танцевать со мной, если я принесу ей красных роз, - воскликнул молодой Студент, - но в моем саду нет ни одной красной розы.
     Его услышал Соловей, в своем гнезде на Дубе, и, удивленный, выглянул из листвы.
     - Ни единой красной розы во всем моем саду! - продолжал сетовать Студент, и его прекрасные глаза наполнились слезами. - Ах, от каких пустяков зависит порою счастье! Я прочел все, что написали мудрые люди, я постиг все тайны философии, - а жизнь моя разбита из-за того только, что у меня нет красной розы.
     - Вот он наконец-то, настоящий влюбленный, - сказал себе Соловей. - Ночь за ночью я пел о нем, хотя и не знал его, ночь за ночью я рассказывал о нем звездам, и наконец я увидел его. Его волосы темны, как темный гиацинт, а губы его красны, как та роза, которую он ищет; но страсть сделала его лицо бледным, как слоновая кость, и скорбь наложила печать на его чело.
     - Завтра вечером принц дает бал, - шептал молодой Студент, - и моя милая приглашена. Если я принесу ей красную розу, она будет танцевать со мной до рассвета. Если я принесу ей красную розу, я буду держать ее в своих объятиях, она склонит голову ко мне на плечо, и моя рука будет сжимать ее руку. Но в моем саду нет красной розы, и мне придется сидеть в одиночестве, а она пройдет мимо. Она даже не взглянет на меня, и сердце мое разорвется от горя.
     - Это настоящий влюбленный, - сказал Соловей. - То, о чем я лишь пел, он переживает на деле; что для меня радость, то для него страдание. Воистину любовь - это чудо. Она драгоценнее изумруда и дороже прекраснейшего опала. Жемчуга и гранаты не могут купить ее, и она не выставляется на рынке. Ее не приторгуешь в лавке и не выменяешь на золото.
     - На хорах будут сидеть музыканты, - продолжал молодой Студент. - Они будут играть на арфах и скрипках, и моя милая будет танцевать под звуки струн. Она будет носиться по зале с такой легкостью, что ноги ее не коснутся паркета, и вокруг нее будут толпиться придворные в расшитых одеждах. Но со мной она не захочет танцевать, потому что у меня нет для нее красной розы.
     И юноша упал ничком на траву, закрыл лицо руками и заплакал.
     - О чем он плачет? - спросила маленькая зеленая Ящерица, которая проползала мимо него, помахивая хвостиком.
     - Да, в самом деле, о чем? - подхватила Бабочка, порхавшая в погоне за солнечным лучом.
     - О чем? - спросила Маргаритка нежным шепотом свою соседку.
     - Он плачет о красной розе, - ответил Соловей.
     - О красной розе! - воскликнули все. - Ах, как смешно!
     А маленькая Ящерица, несколько склонная к цинизму, беззастенчиво расхохоталась.
     Один только Соловей понимал страдания Студента, он тихо сидел на Дубе и думал о таинстве любви.
     Но вот он расправил свои темные крылышки и взвился в воздух. Он пролетел над рощей, как тень, и, как тень, пронесся над садом.
     Посреди зеленой лужайки стоял пышный Розовой Куст. Соловей увидел его, подлетел к нему и спустился на одну из его веток.
     - Дай мне красную розу, - воскликнул он, - и я спою тебе свою лучшую песню!
     Но Розовый Куст покачал головой.
     - Мои розы белые, - ответил он, - они белы, как морская пена, они белее снега на горных вершинах. Поди к моему брату, что растет возле старых солнечных часов, - может быть, он даст тебе то, чего ты просишь.
     И Соловей полетел к Розовому Кусту, что рос возле старых солнечных часов.
     - Дай мне красную розу, - воскликнул он, - и я спою тебе свою лучшую песню!
     Но Розовый Куст покачал головой.
     - Мои розы желтые, - ответил он, - они желты, как волосы сирены, сидящей на янтарном престоле, они желтее златоцвета на нескошенном лугу. Поди к моему брату, что растет под окном у Студента, может быть, он даст тебе то, чего ты просишь.
     И Соловей полетел к Розовому Кусту, что рос под окном у Студента.
     - Дай мне красную розу, - воскликнул он, - и я спою тебе свою лучшую песню!
     Но Розовый Куст покачал головой.
     - Мои розы красные, - ответил он, - они красны, как лапки голубя, они краснее кораллов, что колышутся, как веер, в пещерах на дне океана. Но кровь в моих жилах застыла от зимней стужи, мороз побил мои почки, буря поломала мои ветки, и в этом году у меня совсем не будет роз.
     - Одну только красную розу - вот все, чего я прошу, - воскликнул Соловей. - Одну-единственную красную розу! Знаешь ты способ получить ее?
     - Знаю, - ответил Розовый Куст, - но оп так страшен, что у меня не хватает духу открыть его тебе.
     - Открой мне его, - попросил Соловей, - я не боюсь.
     - Если ты хочешь получить красную розу, - молвил Розовый Куст, - ты должен сам создать ее из звуков песни при лунном сиянии, и ты должен обагрить ее кровью сердца. Ты должен петь мне, прижавшись грудью к моему шипу. Всю ночь ты должен мне петь, и мой шип пронзит твое сердце, и твоя живая кровь перельется в мои жилы и станет моею кровью.
     - Смерть - дорогая цена за красную розу, - воскликнул Соловей. - Жизнь мила каждому! Как хорошо, сидя в лесу, любоваться солнцем в золотой колеснице и луною в колеснице
     из жемчуга. Сладко благоухание боярышника, милы синие колокольчики в долине и вереск, цветущий на холмах. Но Любовь дороже Жизни, и сердце какой-то пташки - ничто в сравнении с человеческим сердцем!
     И, взмахнув своими темными крылышками, Соловей взвился в воздух. Он пронесся над садом, как тень, и, как тень, пролетел над рощей.
     А Студент все еще лежал в траве, где его оставил Соловей, и слезы еще не высохли в его прекрасных глазах.
     - Радуйся! - крикнул ему Соловей. - Радуйся, будет у тебя красная роза. Я создам ее из звуков моей песни при лунном сиянии и обагрю ее горячей кровью своего сердца. В награду я прошу у тебя одного: будь верен своей любви, ибо, как ни мудра Философия, в Любви больше Мудрости, чем в Философии, - и как ни могущественна Власть, Любовь сильнее любой Власти. У нее крылья цвета пламени, и пламенем окрашено тело ее. Уста ее сладки, как мед, а дыхание подобно ладану.
     Студент привстал на локтях и слушал, но он не понял того, что говорил ему Соловей; ибо он знал только то, что написано в книгах.
     А Дуб понял и опечалился, потому что очень любил эту малую пташку, которая свила себе гнездышко в его ветвях.
     - Спой мне в последний раз твою песню, - прошептал он. - Я буду сильно тосковать, когда тебя не станет.
     И Соловей стал петь Дубу, и пение его напоминало журчание воды, льющейся из серебряного кувшина.
     Когда Соловей кончил петь, Студент поднялся с травы, вынул из кармана карандаш и записную книжку и сказал себе, направляясь домой из рощи:
     - Да, он мастер формы, это у него отнять нельзя. Но есть ли у него чувство? Боюсь, что нет. В сущности, он подобен большинству художников: много виртуозности и ни капли искренности. Он никогда не принесет себя в жертву другому. Он думает лишь о музыке, а всякий знает, что искусство эгоистично. Впрочем, нельзя не признать, что иные из его трелей удивительно красивы. Жаль только, что в них нет никакого смысла и они лишены практического значения.
     И он пошел к себе в комнату, лег на узкую койку и стал думать о своей любви; вскоре он погрузился в сон.
     Когда на небе засияла луна, Соловей прилетел к Розовому Кусту, сел к нему на ветку и прижался к его шипу. Всю ночь он пел, прижавшись грудью к шипу, и холодная хрустальная луна слушала, склонив свой лик. Всю ночь он пел, а шип вонзался в его грудь все глубже и глубже, и из нее по каплям сочилась теплая кровь.
     Сперва он пел о том, как прокрадывается любовь в сердце мальчика и девочки. И на Розовом Кусте, на самом верхнем побеге, начала распускаться великолепная роза. Песня за песней - лепесток за лепестком. Сперва роза была бледная, как легкий туман над рекою, - бледная, как стопы зари, и серебристая, как крылья рассвета. Отражение розы в серебряном зеркале, отражение розы в недвижной воде - вот какова была роза, расцветавшая на верхнем побеге Куста.
     А Куст кричал Соловью, чтобы тот еще крепче прижался к шипу.
     - Крепче прижмись ко мне, милый Соловушка, не то день придет раньше, чем заалеет роза!
     Все крепче и крепче прижимался Соловей к шипу, и песня его звучала все громче и громче, ибо он пел о зарождении страсти в душе мужчины и девушки.
     И лепестки розы окрасились нежным румянцем, как лицо жениха, когда он целует в губы свою невесту. Но шип еще не проник в сердце Соловья, и сердце розы оставалось белым, ибо только живая кровь соловьиного сердца может обагрить сердце розы.
     Опять Розовый Куст крикнул Соловью, чтобы тот крепче прижался к шипу.
     - Крепче прижмись ко мне, милый Соловушка, не то день придет раньше, чем заалеет роза!
     Соловей еще сильнее прижался к шипу, и острие коснулось наконец его сердца, и все тело его вдруг пронзила жестокая боль. Все мучительнее и мучительнее становилась боль, все громче и громче раздавалось пенье Соловья, ибо он пел о Любви, которая обретает совершенство в Смерти, о той Любви, которая не умирает в могиле.
     И стала алой великолепная роза, подобно утренней заре на востоке. Алым стал ее венчик, и алым, как рубин, стало ее сердце.
     А голос Соловья все слабел и слабел, и вот крылышки его судорожно затрепыхались, а глазки заволокло туманом. Песня его замирала, и он чувствовал, как что-то сжимает его горло.
     Но вот он испустил свою последнюю трель. Бледная луна услышала ее и, забыв о рассвете, застыла на небе. Красная роза услышала ее и, вся затрепетав в экстазе, раскрыла свои лепестки навстречу прохладному дуновению утра. Эхо понесло эту трель к своей багряной пещере в горах и разбудило спавших там пастухов. Трель прокатилась по речным камышам, и те отдали ее морю.
     - Смотри! - воскликнул Куст. - Роза стала красной! Но Соловей ничего не ответил. Он лежал мертвый в высокой траве, и в сердце у него был острый шип.
     В полдень Студент распахнул окно и выглянул в сад.
     - Ах, какое счастье! - воскликнул он. - Вот она, красная роза. В жизни не видал такой красивой розы! У нее, наверное, какое-нибудь длинное латинское название.
     И он высунулся из окна и сорвал ее.
     Потом он взял шляпу и побежал к Профессору, держа розу в руках.
     Профессорская дочь сидела у порога и наматывала голубой шелк на катушку. Маленькая собачка лежала у нее в ногах.
     - Вы обещали, что будете со мной танцевать, если я принесу вам красную розу! - воскликнул Студент. - Вот самая красная роза на свете. Приколите ее вечером поближе к сердцу, и, когда мы будем танцевать, она расскажет вам, как я люблю вас.
     Но девушка нахмурилась.
     - Боюсь, что эта роза не подойдет к моему туалету, - ответила она. - К тому же племянник камергера прислал мне настоящие каменья, а всякому известно, что каменья куда дороже цветов.
     - Как вы неблагодарны! - с горечью сказал Студент и бросил розу на землю.
     Роза упала в колею, и ее раздавило колесом телеги.
     - Неблагодарна? - повторила девушка. - Право же, какой вы грубиян! Да и кто вы такой, в конце концов? Всего-навсего студент. Не думаю, чтоб у вас были такие серебряные пряжки к туфлям, как у камергерова племянника.
     И она встала с кресла и ушла в комнаты.
     - Какая глупость - эта Любовь, - размышлял Студент, возвращаясь домой. - В ней и наполовину нет той пользы, какая есть в Логике. Она ничего не доказывает, всегда обещает несбыточное и заставляет верить в невозможное. Она удивительно непрактична, и так как наш век - век практический, то вернусь я лучше к Философии и буду изучать Метафизику.
     И он вернулся к себе в комнату, вытащил большую запыленную книгу и принялся ее читать.